-Ох, уж мне эти писатели ! - воскликнул Он, когда его жена вошла в комнату.
Книга, что была до этого в Его руках полетела на стол. Проскользила по деревянной поверхности стола и ударилась мягким тонкими страницами о стопку других книг, лежащих там же.
-Что на этот раз? - Она раздражённо посмотрела на Него.
-Да так... Поразвелось экспертов. Вояк сопливых. Книжек начитаются, а потом свои пишут. А о чем пишут? Сами не знают. Модно сейчас что ли о войне писать? Вот ты мне ответь! Модно? Да?
-Да откуда я знаю. Пусть пишут. Народ читает, народу нравится. Иначе бы не писали. - Она присела на диван рядом с ним и раскрыла уже зачитанную до дыр книгу. Эта была их любимая книга, которую они растащили на цитаты и любили обсуждать.
-Вот здесь - указал Он на книгу в ее руках. - чувствуется, что автор пишет со знаем дела. А не лишь бы написать. А в этой что?
-Что? - Равнодушно спросила Она.
-Да, очередная девочка написала слёзно - сопливую историю о... О... - Он замялся. -О войне. Да, что она о ней знает? Она в первый класс только пошла, когда...
Он шумно вздохнул. Встал. Подошёл к окну. За окном лил холодный октябрьский дождь.
-Моральное право писать о событиях имеют только те, кто участвовал в них, ну или хотя бы те, кто общался с их участниками. Ну, или если после событий прошло так много лет, что они перестали быть фактами, а стали просто историческими событиями.
Чтобы писать или говорить о каких-то событиях, нужно освободится от эмоций с ними связанными. У каждого своя война, понимаешь?
У сапёра, который обезвредил сотни мин и фугасов - война одна.
У того, кто видел войну с высоты и слышал удары крупнокалиберных пуль по обшивке вертолёта - другая.
У того, кто ездил на броне, кто знает как чавкает грязь, в которую приходится спрыгивать, когда зеленка оживает треском пулемётных очередей - война третья.
У тех, кто воевал за операционным столом - война иная.
И совсем не похожая она у тех, кто вынужден был сорваться с обжитых мест и искать убежища далеко от дома.
Или у тех, кто считал неправильным оставить свой дом.
-Чтобы писать о горах, нужно сначала узнать их. - Он отвернулся от окна и посмотрел на Нее таким взглядом, что ей стало не по себе.-Прочувствовать. Стать с ними одним целым. Увидеть как луна светит на склон сквозь рваные облака и от этого кажется, что склон гуляет. Услышать как звуки, издаваемые животными превращаются в звуки от которых холодеет кровь. Пройти или проехать по тем дорогам, где шли колонны. Где за каждым кустом или камнем таится смерть.
Да простая вещь. Чтобы понять как мерзли зимой 95-го в развалинах одного города с грозным названием, хотя бы поползай день в промерзших бетонных развалинах, где нибудь недалеко от дома.
Или окажись декабрьским морозный днем в лесу под Москвой и сроднись с теми, кто мерз там зимой 41-го. Это так, к слову.
Просто, чтобы почувствовать, что такое холод вокруг и негде погреться. А огонь развести нельзя. Хотя бы это.
Люди берутся писать книги. О каком-то героизме и подвиге.
Что то там о войне в одной горной республике. Там была война на своей земле, понимаешь? На своей земле не может быть тех, с кем надо воевать.Воюют с врагами. Откуда появились враги на своей земле? Как так вышло, что народ раздираемый противоречиями, видит врагов в тех, в ком раньше видел братьев. Днем человек баранов пасет, а ночью мастерит фугас из мирного мешка с удобрением.
Подвиг, ага. Подвиг там, где противостояние... Можно прийти на чужую территорию и найти там противостояние. Но когда твоя территория начинает воевать с тобой, даже самый дуболомный исполнитель поймёт всю абсурдность происходящего. Этому трудно найти объяснение. Возникает один вопрос- что же такое произошло, что все похватали оружие и стали искать противостояние там, где его не было. Это как некий организм, в котором органы начинают бороться за свою независимость. Кровь отказывается переносить кислород мозгу, потому что тот с сердцем не договорился. Ноги идут в разные стороны, а глаза смотрят внутрь черепа.
А тогда немалая территория горела в огне бессмыслицы, только потому, что некоторые нашли в этом свою выгоду.
Одни из местечковых партийных бонз выросли до "вожаков свободного народа". Другие из провинциальных редакторов газет и начальников строительных трестов, а по совместительству краснобаев, алкоголиков и любителей потрясти достоинством выросли до предводителей дворянства, кормчих на обломках кораблекрушения.
Он помолчал. Слышались только его дыхание, да шум шоссе за окном.
-Она пишет, что народ чуть ли не рвался добровольно. Какой нахер добровольно?
Он снова замолчал на некоторое время, а потом продолжил:
-Мне довелось видеть целого капитана, выгоняющего собаку, зашедшую в помещение поста. Капитан был незлой и нельзя сказать, что не любил собак. Просто не положено, когда собака в помещении поста и если кто увидит, то достанется всем. Он волок ее по бетону за лапы, она сопротивлялась и хватала зубами за рукава. И капитан и собака понимали, что они жертвы обстоятельств. Что происходящее есть мера вынужденная, поэтому капитан не злобствовал, а собака не кусала капитана всерьёз.
Личный состав смотрел на это и все понимали, что нехорошо, что собака на посту. Но никто не хотел её выгонять. Все ждали капитана. Он за все отвечает.
Вот и в этой войне. Собака как олицетворение действий, которые кем-то придуманы. Войну начинают политики, а заканчивают солдаты.
Вот как некоторых... Учили - учили, тратили народные деньги, чтобы это знали и другое умели. А потом схватили всех, кто под руку попался, потому что надо было дыру заткнуть. Выяснилось, что там все, чему учили никому не нужно, потому что их бросали туда, где справились бы и первогодки.
И не потому что была стратегическая необходимость, а просто так.
Он глубоко вздохнул. Глаза его смотрели куда-то вдаль. И кто знает, что отражалось в них: огни проезжающих по шоссе автомобилей или что-то, что поднялось из глубин Его памяти и больно ранило в душу. От этой боли он крепко сжал пальцами край подоконника. Так крепко, что на пальцах побелели костяшки. Он молчал.
Она тоже молчала, уже забыв про книгу, что держала в руках. Она смотрела на его спину. Ей бы подойти, да обнять его. Прижать к себе. Вытащить из плена памяти. Но она не могла даже пошевелиться.
Прошло несколько минут прежде чем он снова глубоко вздохнув как бы вы нырнул из глубины. Отвернулся от окна. Отошёл на пару шагов. Потом посмотрел на нее и молча вышел из комнаты.
Она взяла в руки брошенную им книгу.
Тонкая обложка, которая обычно бывает у дешёвых бульварных романов. На лицевой ее стороне было изображено нечто монохромное, что-то, что не сразу можно распознать. И лишь присмотревшись можно увидеть на белом фоне чёрный дверной проем, изображённый крупными штрихами, как можно более не аккуратно и в этом самом проёме чёрная тень. Тень одета во что-то бесформенное, словно в робу, сшитую не по размеру. Одна рука тени опирается на проём, а другая рука отпущена. В этой руке тень сжимает что-то. А перед тенью в проёме просто белый свет, как в конце тоннеля. Иллюстрация занимает всю лицевую часть обложки. Только иллюстрация. Ни автора, ни названия книги не было. Не было их и на корешке, не было и на первой странице. Ничего не было, никаких выходных данных.
Она раскрыла и стала листать. Мелькали слова, фразы, но не за одну нельзя было зацепиться. Трудно было уловить хоть что-то. Слова будто не хотели, чтобы их ещё раз прочли и убегали прочь с бумаги . Спрыгивали со страниц как десантники в люк во время высадки. Прыгали и растворялись.
И там, где буквенный десант покинул свой борт, царила пустота белой бумаги.
Книги писать можно о чем угодно. Но
не чувствуя ответственности за написанное, не проверив самый простейший факт, нельзя даже думать о книге, не то чтобы начинать писать ее. Ведь слова не хотят быть соучастниками тех преступлений, которые совершают авторы, когда пишут о том, на что не имеют морального права.