Всем утра доброго, дня хорошего, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute, или как вам угодно!
Эта глава будет значительно длиннее предыдущих... И не от того, что я несколько подустал от жизнеописания нашего героя, вовсе нет... Просто - по скромному моему суждению - "постпушкинский" период его жизни целесообразнее рассмотреть единым "массивом". Почему - надеюсь, станет понятнее далее.
Год после смерти Пушкина князь Пётр Андреевич провёл в тяжких страданиях – и это не просто слова! Мучаясь собственной виною перед памятью Пушкина, он впал в жесточайшую меланхолию (мы помним, что Вяземский вообще, как всякий «тонкокожий» художник, был крайне подвержен длительным, если не сказать – затяжным, перепадам душевного настроя), подавал в отставку – не приняли, вместо отставки – наградили «Святой Анной» II степени... Оказал посильную помощь Жуковскому, разбирая пушкинские рукописи (можно представить – чего ему это стоило!) Пытался как-то вытянуть совсем захиревший «Современник», редактируемый теперь милейшим Плетнёвым. Осенью 1837-го Вяземский получает ещё одно скорбное известие – в Москве скончался Дмитриев, то самый Иван Иванович Дмитриев, что отечески опекал литературные начинания молодого князя, что олицетворял собою старую Москву...
Я пережил и многое, и многих,
И многому изведал цену я;
Теперь влачусь в одних пределах строгих
Известного размера бытия.
Мой горизонт и сумрачен, и близок,
И с каждым днем всё ближе и темней.
Усталых дум моих полет стал низок,
И мир души безлюдней и бедней...
В мае 1838-го князь отбывает в Европу – надолго. Берлин, Франкфурт, Париж, Лондон... В Париже встречался со знаменитой когда-то «властительницей дум» и хозяйкой влиятельного салона мадам Рекамье, оказавшейся ныне милой старушкой, и с Жорж, прославленной актрисой, любимицей Александра Павловича и Наполеона... ей рукоплескала публика целого континента, а теперь перед Вяземским сидела накрашенная донельзя жеманная старая кукла... Оптимизма такие метаморфозы и без того сумрачно настроенному князю, понятное дело, не добавили.
Европа, сумев поначалу немного развлечь (и отвлечь) Петра Андреевича, через год наскучила ему... Да и на родине за него решили, что пора бы Вяземскому и возвращаться – как бы не остался! В России – новые потери: один за другим уходят люди его круга, былые друзья и свидетели молодости князя: Лиз Хитрово и Денис Давыдов, в январе 1840-го – слепой страдалец - поэт Иван Козлов И, как апофеоз всему – смерть в ноябре 1840-го от чахотки восемнадцатилетней Наденьки, долгое время безуспешно лечившейся в Баден-Бадене... За что Господь так жестоко карает его?..
В 1841-м на дуэли убивают Лермонтова. Вяземский не был особо близок с ним, при первой встрече вообще обозначил для себя Лермонтова как ненужный слепок с Пушкина, после, правда, мнение о поэте изменил... Отъезд постаревшего Жуковского за границу – насовсем. Больше свидеться им не суждено. Уходит даже адмирал Шишков, против которого и в пику которому образовался когда-то незабвенный «Арзамас»! Теперь эти литературные баталии кажутся Вяземскому милыми юношескими проказами. Поездка князя на могилу Пушкина в Святогорский монастырь и в Михайловское – к вдове... Позже, когда Наталья Николаевна вернётся в Петербург, Пётр Андреевич, что называется, «дал слабину», позволив себе увлечься всё ещё прекрасной вдовой, но та с жёсткою деликатностью обозначила границы приличий, дав понять – что ему, как другу Александра Сергеевича, дозволено, а что – нет.
Вяземский мечется везде и по всем, словно пытаясь избавиться от переполняющей его душевной пустоты, но ни что и ни кто не состоянии дать ему успокоения, прежде всего – он сам. Всё уж не то. И сам он – опустошён морально и физически. Даже нашумевшие книжные новинки не прельщают князя: он не «отметил» ни вышедшие в печать гоголевские «Мертвые души», ни лермонтовского «Героя нашего времени». Для себя Вяземский сделал не самые лестные выводы касательно новых литературы, поэзии и критики: практически всё, что не было создано Карамзиным, Батюшковым, им самим, Пушкиным, Жуковским, Баратынским... творцами ЕГО времени... всё мертво, неживое, созданное НА ПРОДАЖУ, для толпы. Примечателен конфликт между Вяземским и критиком Белинским, в своё время упрекавшим Пушкина в том, что тот исписался, а самого князя – в «салонности» его поэзии. Сделавшийся вдруг необычайно популярным, Белинский олицетворял для князя Петра Андреевича окончательную смену вех, когда духовными вождями читающей аудитории сделались не титаны прошлого, а Полевые, Кукольники, Булгарины, Сенковские (помните в «Ревизоре» - «барона Брамбеуса»?) и сам разночинец Белинский, ни в грош не ставивший «Поэзию ради Поэзии», далёкий от литературной аристократии столь же, как может быть далёк потомок Рюрика от торговца сбитнем. Одно дело, когда пером кормится Гений, другое – когда пуды, сотни пудов бумаги уходят на потребу жаждущей окололитературной безвкусицы толпы мещан!.. Намеренно со свойственной ему аристократической «отвлеченностью» задевая Белинского (а в его лице – и новое поколение «торговцев») в своей статье «Языков - Гоголь», Вяземский вновь обрёл известность и как критик, и как живой осколок ушедшего Былого... живой и непобеждённый. Его просто некому было побеждать!
Примерно таков был взгляд князя на литературу сороковых... И не в силу возрастных или аристократических шор-предубеждений, мешавших ему разглядеть новые таланты, а действительно искренний, выстраданный им по праву многолетнего пребывания на Олимпе в компании подлинных Демиургов, «сделавших» русский язык тем, чем он стал. Так и хочется вспомнить строки БГ: «Где та молодая шпана, что сотрёт нас с лица земли?..»
Меж тем, череда утрат не оставляла Вяземского: в сороковых покидают земную юдоль Иван Андреевич Крылов (хоть особо близки они не были, князю "роднее" был Дмитриев), Баратынский (его последний сборник буквально изничтожил всё тот же Белинский), Языков... В 1845-м умирает друг настоящий, друг навсегда, верный, преданный – Александр Тургенев, "Шушка"...
По сути, из ближайшего окружения князя Петра Андреевича остаётся только Жуковский – но и он уже далеко, в Германии, «молодой» отец – сын Павел родился, когда Василию Андреевичу шёл шестьдесят второй год. «Из друзей ты только один и остался на земле...» В сороковых Вяземский - на удивление для него самого - тесно сходится с возвратившимся из заграницы дипломатом Федором Ивановичем Тютчевым – на одиннадцать лет моложе князя, но – близким ему по духу. Стараниями Вяземского Тютчев «входит в моду» в великосветских салонах..
Грянувшая во Франции революция 1848 года резко обозначила позицию николаевской России – в советской историографии её назвали «жандармом Европы», верноподданные же современники именовали Николая Павловича «рыцарем самодержавия». «Париж — гнездо злодеяний — разлил яд свой по всей Европе...», «...Из искры возгорится пламя...» - полыхнуло в странах Германского союза, Венгрии и Италии... Время абсолютистских монархий неумолимо подходило к логическому концу – но только не для Николая. Русская армия помогает справиться с революцией австрийскому императору Францу-Иосифу. Вяземский отзывается на эти события объёмнейшим стихотворением «Святая Русь»:
...Как в эти дни годины гневной
Ты мне мила, Святая Русь!
Молитвой теплой, задушевной
Как за тебя в те дни молюсь!..
По сути, князь ступает на торный путь, проложенный ещё Пушкиным, излившимся на подавление польского восстания звонким «Клеветникам России», даже переведённым на французский будущим его смертельным врагом Уваровым.
И уж откровенно «реакционный» (с точки зрения советских «трактователей») проступок Вяземского всё в том же 1848-м: он подаёт цесаревичу Александру Николаевичу пространную записку, в которой предлагает пересмотреть пресловутый «цензурный» вопрос. В частности, князь, явно целясь в ненавистную ему «Северную пчелу» Булгарина, ратует за увеличение числа журналов и газет, выступая, таким образом, против монополизации сугубо частных мнений. Реформа же самой цензуры, по мнению Петра Андреевича, должна была вычленить некоторый высший цензурный орган, подчиняемый непосредственно Государю, состоящий из наиболее уважаемых в обществе персоналий и возглавляемый лицом особо доверенным, правительственным и политическим. Довольно прозрачный намёк на собственную фигуру. Ответа не последовало - ожидаемо! Впрочем, о последствиях этого документа – несколько позже...
Итак – что же это было? Каким образом недавний ещё «полудекабрист» и почти открытый оппозиционер, возмущавший общество и правительство гневными стихотворными филиппиками, «друг Пушкина», перешёл на сторону реакции? Причём, давайте отметим: Пушкину его «Клеветникам России» (в своё время, кстати, неодобренное и самим Вяземским) и последние слова к Николаю «жаль, что умираю, весь его бы был» (были ли произнесены на самом деле? Очень уж похоже на редакцию вечного «сглаживателя острых углов» Жуковского) позднейшие исследователи как бы «прощают» - мол, время было такое, «он был государственник» и, как говорят чеховские персонажи, «всякая такая штука»... Сложноподчинённую фигуру Вяземского всегда стыдливо «прятали в антресоли» - и за другом недоглядел, и режиму прислуживал, а уж после – пустился во все тяжкие: и та же «Святая Русь», и записка о цензуре... Наверное, есть определённая логика в том, чтобы развеять это мутноватое идеологическое облачко, висящее над князем со времён СССР! Никогда Рюрикович Вяземский не помышлял ни о свержении законной власти, ни о революциях. Желание способствовать ЛИЧНО – своим умом, способностями и именем – либеральным государственным преобразованиям, возглавляемым монархом, – да, было несомненно! Самолюбивые устремления пребывать близ Престола в качестве главносоветчика и верховноуказующего, разумеется, на благо Отечества, - да, тоже были! Эмоциональные выплески, когда сталкивался с игнорированием или откровенным неприятием его идей – да! Но делать из князя ренегата, изменившего демократическим идеям юности и перешедшего на путь коллаборационизма – это уже, знаете ли, весьма шаткая идеологическая конструкция, неловко призванная сглаживать нетленный образ "Нашего Всего" Пушкина.
В феврале 1849-го холера уносит жизнь 36-летней дочери Маши, бывшей замужем за Петром Валуевым - чиновником особых поручений при рижском военном генерал-губернаторе, в дальнейшем – дослужившимся до должности Председателя Совета Министров. Из восьми родившихся у Вяземских детей, остался только появившийся на свет шестым – Павел Петрович, пошедший по дипломатической части, человек способный, в отца, разносторонне одарённый....
Совершив вместе с Верой Фёдоровной паломничество ко Гробу Господню, князь возвращается в Россию окончательно больным, что отмечается всеми в его окружении. Его мучает бессонница, нервические приступы, он делается вдруг совершенно убеждён, что уже вот-вот умрёт непременно...
Однако, у безжалостного Рока свои планы. В сентябре 1851-го года умирает его сестра, вдова Карамзина Екатерина Андреевна. Год следующий отнимает у него Гоголя (с которым также близки не были, но взаимно друг друга уважали, особенно Гоголь) и... Василия Андреевича Жуковского
Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.
Я пью за здоровье далеких,
Далеких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей.
В мой кубок с вином льются слезы,
Но сладок и чист их поток;
Так, с алыми - черные розы
Вплелись в мой застольный венок.
Мой кубок за здравье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней;
За здравье и ближних далеких,
Далеких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.
Эти пронзительные строки писаны много позже, в 1862-м, но, сообразуясь единственно с логикою своего горестного повествования, я решил разместить их здесь – по понятным причинам...
Не думал я дожить до нынешнего дня,
Казалось мне, что смерть уж сторожит меня,
Что тут же должника просрочившего схватит
И мой последний час весь старый долг уплатит…
А я еще живу и ношу дней таскаю,
В могилу сверстников и младших провожаю;
Забытый смертью гость на жизненном пиру,
Играю все еще в житейскую игру...
2 марта 1855 года в Петербурге умирает Император Николай Павлович.
Случайно ли, неслучайно (поговаривали - принял яд, но это ложь: Государь был истинным христианином!)– но его смерть совпадает с поражением России в Крымской кампании. Уходит Эпоха. Всегда желавший верно служить Отечеству и Государю, князь, тем не менее, за тридцать лет правления последнего так и не дождался у него встречного позыва, пребывая пусть и в достатке, но и в отдалении от управления Государством. С воцарением его сына (вспомним – воспитанника покойного Жуковского!), однако, многое для Вяземского изменилось: ему предложен значительный пост товарища министра народного просвещения, а в 1856-м князь возглавил... главное управление цензуры! Сработала давняя записка Цесаревичу! Под началом Петра Андреевича в разные годы служили Тютчев, поэты Полонский, Майков, писатель Гончаров, сын Павел – согласимся, не самые «дубиноголовые» исполнители! Увидели при Вяземском свет произведения Сухово-Кобылина, Аксакова, Толстого, Тургенева, Некрасова (хоть последнего князь недолюбливал... понятно - за что! Не его «стиль», слишком много "лубка" и "мещанина") Само собой, при такой должности Вяземского, вступающей в прямое противоречие его личности и почётного звания «друга Пушкина», немало претерпевшего в своё время от николаевской цензуры, в князя полетели ядовитые стрелы и со стороны современников, а уж после - и потомков... Но было ли ему дело до них? Впрочем – было! Подготовленная князем очередная реформа, направленная на цензурные смягчения, одобрения не получила, и Вяземский вместе с министром Норовым подали в отставку.
В 1861-м Вяземского ждал приятный «высочайший» сюрприз – празднование Академией Наук 50-тилетнего юбилея его творческой деятельности. Приятно... Юбиляр был растроган... тем более, что через три дня оглашается Манифест об освобождении крестьян... документ, которого когда-то молодой Вяземский так ждал и даже сам подготавливал почву для него!
А неумолимая судьба тем временем продолжала обрывать последние связи Петра Андреевича с жизнью: с пятидесятых скорбный список всё пополнялся и пополнялся именами Батюшкова (так и ушедшего с «темнотою» рассудка), Сергия Уварова, Софи Карамзиной, Вигеля, Долли Фикельмон, Натальи Николаевны Пушкиной (возможно ли в это было поверить?) 1859-й унёс в могилу непримиримого врага - Фаддея Булгарина. «...Теперь я один с глазу на глаз с памятью моею...» В 1865-м не стало Петра Александровича Плетнева, к которому в последние годы Вяземский адресовался довольно часто...
Лампадою ночной погасла жизнь моя,
Себя как мертвого оплакиваю я.
На мне болезни и печали
Глубоко врезан тяжкий след;
Того, которого вы знали,
Того уж Вяземского нет.
Последним из «некромикона» Вяземского стал Тютчев, скончавшийся в Царском Селе в 1873-м. Живший последние годы в основном заграницей с Верой Фёдоровной, Пётр Андреевич трудился над собранием своих сочинений. «Я не болен, а очень нездоров...» Не стало Вяземского 10 ноября 1878 года в возрасте 86 лет. Тело его было перевезено в Россию из Баден-Бадена и захоронено на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Княгиня Вера Фёдоровна, урождённая Гагарина, пережила супруга почти на восемь лет, скончавшись всё в том же Баден-Бадене в 1886 году. Сын Павел Петрович ушёл из жизни от водянки два года спустя, похоронен в Александро-Невской Лавре.
Он пережил четыре эпохи – екатерининскую, павловскую, александровскую, николаевскую... Он пережил семерых своих детей. Он пережил несколько поколений друзей. Он познал в этой жизни всё: любовь, успех, служебные взлёты и карьерные провалы, опалу, литературные триумфы и молчание толпы, неодобрение современников и почти полное забвение потомков... И ему суждено было войти в следующий век как «персонажу из пушкинского окружения». Но путь его – к вечному одиночеству – достоин много большего, ибо мало в нашей Истории фигур более величественных, противоречивых (как и, в сущности, противоречивы все мы) и обособленных, чем фигура князя Петра Андреевича Вяземского – поэта, литератора, политического деятеля, философа и... да-да... «друга Пушкина», с которым они уже почти два столетия неразлучны в памяти людской – как булгаковский Иешуа и Пилат. По сути, жизнь любого из нас - это нескончаемая череда потерь. Но жизнь Вяземского - предмет особый, она - концентрат потерь, каждая из которых - ИМЯ в нашей Истории. Давайте же воздадим должное человеку, который того достоин безусловно !
В послесловии, как и было обещано в первых главах, мы попробуем восстановить историческую справедливость по отношению к Вяземскому как к Поэту и привести хотя бы небольшую выборку из лучших его стихотворений, доказывающих как безусловный талант князя Петра Андреевича, так и незаслуженную обидность его статуса, в котором он пребывает, кажется, и по сей день.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Основные циклы канала в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу