Мы поднялись на чердак гуськом. Впереди хозяйка, за ней Грифанов. Я шла замыкающей. Здесь всё было так же удобно и добротно. Открылась огромная комната, от передней стены дома до задней. И с обеих сторон были окна, поэтому здесь было светло. Но баба Марьяна ещё и свет включила.
Если бы не толстый слой пыли и кучи всякого старья во всех углах, здесь можно было бы неплохо устроиться. Вид из окон открывался чудесный. А вот вид сваленных в одном углу старых пальто и курток, разных размеров и цветов, в другом — старых журналов и газет, а рядом ящиков и коробок с мелочью, которой и применения не придумаешь, был тоскливым и удручающим. Помню, однажды ездили с одноклассницей сдавать макулатуру. Она с родителями переезжала на новую квартиру. И они ей велели унести старые газеты и журналы в пункт приема макулатуры. Я помогала: мы связывали в пачки пожелтевшие книги, помятые газеты, пыльные журналы. Потом ехали в автобусе. Пока пачки взвешивал приемщик, я осмотрелась. Над столом приемщика висел огромный плакат, на котором улыбчивый парень в синем комбинезоне закидывал связку книг в кузов ГАЗели, уже наполовину загруженную такими же пачками. Снизу крупными буквами было написано: "Лишние вещи не держи в жилище! Будет жилище светлее и чище".
Баба Марьяна будто услышала мои мысли:
— Вещи стареют, а выбросить жалко. Думаешь: вдруг пригодится. Может, что-то переделаешь — ещё послужит. Какое там? Ничего не успеваешь. Дети уезжали в Асафьев, тоже всё старое здесь оставили. Что-то от моих родителей осталось, что-то от меня… Теперь уже от внуков… И всё копится-копится. Иной раз думаю — увезти бы все куда-нибудь на полигон за деревню, да и сжечь, не глядя. Потом поразмыслю — ить побегу за машиной-то. Какую вещь не возьми — обязательно чего-нибудь вспомнишь из былого. Да и всплакнешь. А то и посмеешься. И вроде как с родными поговорила...
Баба Марьяна обошла комнату, как бы решая с чего начать.
— А разгрести всё-таки надо. Тут даже мешок этот, с родительскими вещами, не откопать. А как тут разбираться, с чего начать — ума не приложу.
Грифанов решил взять инициативу на себя.
— Давайте так, Марьяна Артемьевна, сначала разберём и вынесем то, что уже не восстановить, то, что слишком устарело. Понимаете, и ткани, и бумага, да и любой материал, имеет срок годности. Другой вопрос — реставрация. Можно что-то восстановить, но смысл? В музеях реставрируют то, что имеет историческую ценность. Что у вас тут имеет историческую ценность?
— Скажешь тоже!.. Раньше старьёвщики ездили. За кучку тряпья могли свистульку какую дать, либо петушка на палочке. Сколько мы им снесли барахла! И теперь бы отдала, коли бы всё разом. А разбирать по ветошке — у меня нервов не хватает.
—Так может, мы без вас тут… с Агатой попробуем? — Грифанов сказал это вкрадчиво, осторожно, видимо, опасался реакции хозяйки. Мол, что ещё придумали? Сами! А вдруг тут что секретное? Или важное?
Но Марьяна Артемьевна ничего такого не сказала, со вздохом оглядела фронт работ и обреченно махнула рукой:
— Разбирайте. А я лучше в огород пойду, морковка не полота, — и направилась к лестнице.
Нам, конечно же, хотелось в первую очередь добраться до мешка, где могли находится вещи или бумаги, хоть как-то напоминающие о семье Нодбек. Ансар сказал, что не ждет чего-то сенсационного. Просто ему важны детали жизни человека, о котором он хочет написать. Чтобы понять, каким был этот человек, к чему стремился. Из мелких деталей складывается большой портрет. И чем больше деталей, тем правдивее картина.
Но мешок тихо прятался в многолетних залежах семейной вещественной истории. Голоса не подавал. Искать его по наитию мы не стали. Решили действовать по плану. Сначала освободили пятачок для того, чтобы можно было рассортировать предметы. Металл, ткань, бумага...
К полудню, все в пыли и паутине, мы успели разобрать только третью часть утиля. Если бы с нами была хозяйка, она бы поняла, что серьезным Ансар бывает очень недолго. Неспроста он придумал эту передачу - "Провинция Грифанова". Видимо, тема прошлого сильно его волновала. Каждую необычную вещь он вытаскивал из кучи с таким восторгом, будто нашел библиотеку Ивана Грозного. Пытался примерять на себя что-то из одежды. Я отбирала: всё же было страшно пыльным! А он тут же цеплялся за новый экспонат:
— Смотри, что я нашёл!!! — и показывал бутылку с длинным тонким горлышком, с эмблемой на боку, отпечатанной по горячему стеклу явно кустарным способом. — Это ж как минимум семнадцатый, а как максимум девятнадцатый век! Эта бутылка ручной работы, представляешь?!.
Я представляла, но понять, зачем она нам нужна, не могла. Он с этой бутылкой в руках пытался рассуждать о её биографии. Я его притормаживала:
— Ты давай бумаги ищи, а не бутылки! Так мы здесь за месяц не управимся.
Он нежно ставил бутылку на подоконник и принимался дальше рыться в том, что осталось от жизни, прожитой несколькими поколениями семьи Митриных...
Продолжение: Иди в баню!
Предыдущая глава: Любимый цвет
Подпишитесь на канал, чтобы ничего не пропустить