Продолжение книги-детектива Владимира Матвеева и Елены Годлевской «Собери моё тело».
«Истинно русский человек»
Интересно завещание Алексея Петровича Ермолова. В нем – не Цезарь, не проконсул и даже не генерал от инфантерии. Но человек.
«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
По неизреченному милосердию Божию сохраняя разсудок и память в здравом их состоянии, я нижеподписавшийся Генерал от Артиллерии Алексей Петровичь сын Ермолова духовное это завещание мое написал и подписал собственною моею рукою.
Почитаю благотворением согласившихся быть исполнителями завещания моего Господ уволенных от службы Гвардии Полковника Ивана Васильевича Лихачева, Гвардии Капитана Николая Павловича Воейкова и надворнаго Советника Николая Павловича Шимановскаго. Прошу их сделать распоряжения свои неиначе как двух вместе. Если будет находиться в Москве Артиллерии Полковник Север Алексеевичь Ермоловъ, ему поручается быть когда описываемо будет оставшееся в доме имущество, отнюдь не участвуя вразпоряжениях исполнителей завещания.
Родоваго имения во владении моем нетъ, служившим при мне крепостным людямъ, всем без исключения, дана свобода и они приглашены к сдешнему Мещанскому обществу, а затем нет у меня и наследниковъ. Единственная благопреобретенная мною собственность есть дом на Пречистинской улице подле Пожарнаго Депо, в нем находятся некоторыя собственноручные мои дополнения к духовному завещанию.
В Реестре весьма малого числа вещей какъ-то картинъ, бронзъ, оружия и ничтожных мелочей на память с отметками что из них и кому назначено выдать.
В особенном конверт распоряжение о похоронах моих и, назначенных на то издержкахъ. Исполнители завещания испросят позволения Главнаго сдешняго начальства вывести гроб мой в Губернской Город Орелъ, где при Орловской Градской Троицкой Кладбищной Церкве приобретено место.
Представляю себе право духовное это завещание переменить и совсем уничтожить.
Дом мой продать и за удовлетворении всех необходимых издержек и потре-бностей, разделить сумму на четыре равныя части, три из них выдать Полковникам Виктору, Клавдию, и Северу Алексеевичам Ермоловымъ; часть же следующую младшему из воспитанников моих Артиллерии Подпоручику Николаю Алексеевичу Ермолову. Иметь враспоряжении своем исполнителям завещания. Малое весьма количество столоваго серебра бывшаго в моем употреблении, равномерно вещи никому неназначенныя, все безисключения, так-же и Экипажи и Лошадей продать без всякой огласки.
По собственноручному моему регестру выдать денежныя награды бывшим при мне вольным служителямъ.
До продажи дома никем не занимая его, поручить присмотреть за ним находившемуся при мне безотлучно сорок летъ, бывшему деньщику моему, давно уже уволенному отслужбы рядовому Кириллу Максимовичу Софронову. Чем скорее последует продажа, тем лучше, но до того, на содержание его отпускать серебром двести рублей на годъ. На Городские повинности по дому уплачивать требуемую сумму.
По избранию его может он позволить некоторыя из прежних служителей жить с ним в доме.
Икону Тихвинской Божией Матери, сколько мне известно, около двух сот лет пребывающую в роде моемъ, назначаю я тому из воспитанников моих у кот. будут дети мужескаго пола. До того Полковник Север Алексеевичь Ермолов храня Икону в своем доме, передает ея в последствии тому из воспитанников моихъ, кто по сим содержания завещания моего, будет иметь право удержать ея в фамилии Ермоловых спасаемой ея благословениемъ.
Никому из воспитанников моих недозволяется вмешиваться в распоряжения исполнителей завещания. К которым излишним почитаю обращаться с просьбою моею, в полной пребывая уверенности что они сами, по продаже дома и совершенном окончании занятий по исполнению завещания, сообщать воспитанникам моим сведения о своих распоряженияхъ.
Последнее в жизни моей допускаю я желание что бы между воспитанниками моими дружба и дорброе согласие не были ни когда нарушены и да снизайдет на них Всещедраго Творца благословение.
Генерал от Артиллерии Алексей Петров сын Ермоловъ.
Распоряжение о погребении и о количестве издержек на то назначенныхъ.
Испросив позволение Главнаго сдешняго начальства, гроб мой отправить в Губернский Город Орелъ, где готово для него место при Орловской Градской Троицкой кладбищной Церкве.
Похороны должны быть сколько возможно скромнейшей наружности при одном Священнике кладбищной Церкви.
Ему за служение при погребении и за поминовение предложить 150 рублей.
Диакону и прочему причету особенно 50 рублей.
Если при погребении наряжены будут для церемонии войска и того никаким образом избежать невозможно будетъ, им вместе предложить 200 рублей.
Во гробе быть на мне самой простой военной одежде без всяких украшений и один Орден Святого Георгия в петлице. При погребении не выставлять ни каких знаковотличия, как то делается обыкновенно располагая их на особенных подушках с золотым украшением. Не быть погребенной колеснице, ни верховой лошади в траурной попоне и ни каких Гербовъ.
В наружном гробе свинцовом должен вмещаться гроб деревянный простаго Солдата (Запомним эти слова! – Авт.)покрытый желтою краскою с железными скобами.
Покров на Гробе в день похоронъ, представляемый в Церковь на ризы; назначаю ценою в Двесте рублей.
Гроб нести нижним чинам военнаго состояния за условленное с ними вознаграждение за их трудъ.
Нищим при погребении раздать тридцать рублей.
Сделать условие с вольнонаемным извощикомъ, который бы доставил в город Орел гроб мой на собственной повозке с парою лошадей и сверх того имел бы не большую повозку на одной лошади для сопровождающего гробъ. Извощик в пути до Орла, себя и лошадей довольствует на собственный счет и на то полагаю достаточным сто двадцать рублей.
Случится можетъ, что обязанные службою воспитанники мои небудут находиться в Москве, в таком случае отвести в Орел гроб мой и распорядить Суммою на все вообще расходы назначаю я уволеннаго от службы рядоваго Кирилу Максимова Сафронова испытаннаго в преданности и безпримерной верности в сорокалетнее служение его при мне. На содержание его в пути, на дополнение к разным предметамъ, если бы предположенныя на них цены оказались недостаточными и на другие непредвиденные расходы полагаю безотчетно.
В Церковь Села Лукьянчикова, помещика Воейкова, на поминовение покойных Матери моей и родной Сестры Анны 50 рублей.
Распоряжение написано собственною моею рукою.
Все назначенныя расходы произвести на серебро.
Исполнить с совершенною точностию.
Генерал от Артиллерии Алексей Петров сын Ермоловъ».
Два дня гроб с телом Ермолова стоял на Пречистенке в Москве, и два дня люди всех сословий и возрастов шли проститься с ним.
Ермолов был в простой военной одежде с Георгиевским крестом в петлице, полученным ещё в 17-летнем возрасте. Он завещал похоронить себя «как можно проще», однако церковное отпевание превратилось в грандиозную панихиду. Более того, панихиды шли во многих городах! Ермолов словно воскрес в памяти всей России. В обеих столицах во всех магазинах были выставлены его портреты.
16 апреля гроб с телом Ермолова в сопровождении родственников и конвоируемый солдатами Самогитского гренадёрского полка прибыл в Орёл и по просьбе жителей был установлен на два дня в Крестовоздвиженской церкви близ Московских ворот (ныне – пл. Поликарпова).
Непрерывно шёл дождь со снегом, однако это не оставило жителей города в тёплых домах. 18 апреля, в день похорон, обширная церковь не смогла вместить всех, кто пришёл проститься с Ермоловым; толпа народа заполнила площадь и улицы, по которым должно было двинуться траурное шествие.
Кто стоял близко к церкви, тот услышал удивительную речь протоиререя Евфимия Андреевича Остросмысловского, которую мы считаем необходимым привести полностью.
«Господь съ тобою, сильный крепостiю.
(Суд. 6,12).
При виде великого героя русского, мужа силы и мудрости воинской, грозы Кавказа, ужаса врагов России, что скажу вам, печальные слушатели, немощный в слове, скудный в достойной хвале великому? – Для великих нужно и слово великое.
Сколько бессмертных подвигов любви к Отечеству! И сколько воинских доблестей, силы и мудрости на восьмидесятипятилетнем попроище жизни! – Сумею ли, смогу ли соплести венец рукой неопытной?
… Кавказа, тем ближе подходил конец достославной очереди его, скорей наступала смена воинской его стражи и победоносной службы. Гроза уже разразилась над неприступными высотами; внезапные вихри и сильные бури пронеслись уже в дремучих лесах и диких ущельях. И довольно с тебя, гроза Кавказа. Потребны были новые деятели, новые избранники Божии, чтобы довершить конечный разгром и разрушение Кавказа. В руках Господних власть земли и потребного на время воздвигать на ней. И вот – прошли с небольшим три десятилетия, сменились четыре стражи таких деятелей; и – посмотрите – Кавказ уже у ног Самодержца Всероссийского. Великое дело – покорение горных племён, начатое при Александре I-м, благопоспешно совершилось теперь при Александре II-м.
А кто доселе так бодренно хранил твою жизнь, первитязь кавказский? Кто продлил её до глубокой старости, чтобы лично видеть тебе столь счастливый конец начатого тобою дела Божия? Не Господь ли, положивший своей властью времена и лета? Он везде и всегда был с тобою, сильный крепостью!
Был с тобою Господь, когда на поприще военачальства ты управлял громами и молниями воинскими. Был и в то время, когда вложил ты блистательный меч свой в ножны, и мирно, - хоть не без обычных для каждого терний и волков-искушений и наветов, - доживал последнюю треть долголетней своей жизни. Два периода времени резко были обозначены в истории твоей жизни: период бурного, воинского служения Отечеству и период тихого отдыхав родимой столице под победными лаврами. Достославен был первый период для Отечества; приснопамятен и второй для близких твоему сердцу! Спросите у любого жителя Москвы: кто не знал Ермолова, - не говорю уже как храброго вождя русского: об этом знали, думаю, и в самой дельней веси русской, - кто не знал его и как мирного гражданина, и как мудрого мужа совета и правды, и как почтительнейшего сына, и как искреннейшего друга?
Бывают и русские вельможи, что любят только чужеземные страны, что и путешествуют, и вовсе переселяются от нас в даль заграничную. А наш возлюбленный гражданин Алексей Петрович любил больше свою родину, любил родной ему по сердцу и по крови народ русский, любил и убогие его хижины под соломенными кровлями, и особенно любил колыбель свою родимую, Москву белокаменную; но больше всего и выше всего любил своих родителей. И – посмотрите – куда и к кому он прибыл теперь сложить свою ношу смертную, свои кости могучие. Ведь в свой город родной, к костям и праху своих родителей!
Да! – прибыл сложить кости в могилу родительскую: кто же? Ужас врагов России, гроза Кавказа, всеми почестями и знаками отличий преукрашенный, всеми державами европейскмими и азиатскими препрославленный, и всеми похвалами народа русского превознесённый, – прибыл положить кости свои в могилу. – Боже великий! Так что же такое человек, и что такое мы, люди? – Внемлите, слушатели, ответу пророка Божия:
«И смирится всякий человек, и падёт высота человека, и вознесётся Господь един в день оный».
«Орловские губернские ведомости» писали: «Гроб был поставлен на катафалк и в сопровождении народа и войск двинулся на Троицкое кладбище… Путь лежал почти через весь город. Частый дождь и образовавшаяся от того страшная грязь по шоссе и улицам не остановили усердствовавших проводить Ермолова до последнего его жилища. Можно было заметить из разговоров сопровождавших, что это было «не простое любопытство, не желание поглазеть на редкую в провинциальном городе церемонию»; но что здесь двигало всех другое чувство – чувство какого-то инстинктивного, тем не менее глубокого уважения к человеку, который своими доблестными подвигами в эпоху, дорогую для народной памяти., своею любовью к родине, своим общительным и в то же время непоколебимым характером и, наконец, своим чисто русским именем приобрёл особенную любовь русских людей. В Орле это чувство должно было проявиться ещё сильнее, чем где-либо в России, потому что здешние жители видели в Ермолове знаменитого родича, завещавшего прах свой родному городу».
Ермолова похоронили рядом с могилой отца у стены Троицкой церкви, которую построили в 1828 году, в том числе, на пожертвования отца и сына Ермоловых.
А в 1864 году сыновья Ермолова получили разрешение императора на сооружение над прахом отца памятника. Так как могилы находились очень близко к церкви, при установке памятника пришлось бы произвести перезахоронение останков. А уж коли тревожить прах, то было решено всё сделать капитально, и сыновья обратились к государю за разрешением расширить церковь, чтобы прах перенести вовнутрь.
Александр II не только дал на то разрешение, но и приказал выдать на строительство церковного придела 6 тыс. рублей сыну Ермолова – Северу Алексеевичу.
По завершению стройки в приделе установили две белые мраморные плиты. На одной золотыми буквами написали: «Пётр Алексеевич Ермолов скончался 1832 года мая 23 дня, на 85-м году от рождения». На второй: «Алексей Петрович Ермолов скончался 1861 года апреля 11 дня, на 85 году от рождения». Над ними повесили картину, изображающую распятие Христа Спасителя, которую подарили сыновья Ермолова. Напротив неё на медной тумбе установили чугунную вазу, сделанную из гранаты, с лампадкой, которую прислали в 1865 году «служащие на Гунибе кавказские солдаты».
В октябре 1867 года епископ Орловский и Севский Макарий освятил обновлённый храм, подчеркнув: «Добрые дела не забываются за гробом».
А летом 1897 года в церкви появится уже фамильный склеп Ермоловых – по инициативе внука героя сюда перенесли из Вильно прах сына Ермолова – Клавдия. В том же году здесь похоронят жену Клавдия – Варвару.
Конец второй главы.