Небольшое предуведомление для тех, кто захочет прочитать нижеследующий текст.
Он был написан по горячим следам в том самом 2014 году, когда заключительный фильм великого режиссера был выпущен в прокат. Вспомнил я о нем совершенно случайно, когда разбирая собственный архив, наткнулся на газету «Невское время», и увидел полосу, посвященную фильму «Трудно быть богом». Ради авторского любопытства перечел напечатанное, и понял, что хотел бы его сохранить. Нет, не для вечности, а для других любителей кино. Может быть, кто-нибудь его прочтет. И вместе со мною подумает о тех неисповедимых путях, которыми движется ум и душа гения. «Себя на суд вам отдаю…».
В прокат выходит последний фильм Алексея Германа «Трудно быть богом».
Его ждали долго. Очень долго. Сам Мастер, мучаясь и страдая, вёл свой замысел к финальной точке сквозь все трудности, преграды, невзгоды и даже – собственную жизнь. Жизнь закончилась, картина осталась, после дискуссий вернув себе название, равное названию литературного первоисточника.
Слово «трудно» в нём, пожалуй, ключевое. Труд души, как и труд разума, труд как строительство своего воображаемого мира в пространстве экрана, никто для режиссёра и его команды не отменял. Даже если ты гений по созданию в кадре той реальности, от которой захватывает дух и наотмашь бьют под дых подробности. Пощады сознанию нет. Ты остаёшься с фильмом один на один, и помощи ждать неоткуда. Мастера уже нет на свете. Текст братьев Стругацких прочитан так давно, что всех деталей и не вспомнить.
А зрелище… Вот оно! Настолько физиологически настоящее, что кажется, будто можно дотронуться рукою до изображения перед глазами. Правда, последующая реакция может быть непредсказуемой. И не факт, что она не заменит психологию чисто утробными рвотными рефлексами. Чёрно-белая натуралистическая фактура кадра давит на зрение, полная звуков фонограмма забивает слух, и ты уже не в силах оторваться от «картинки», которой бы позавидовали Брейгель, Босх и Сальвадор Дали, вместе взятые. Образ несовершенства мира предъявлен как факт. Факт несовершенства людской породы.
Творец Арканарского заэкранья Алексей Юрьевич Герман завершил свой труд, явив нам ту картину мира, которая предстала перед его взором, в стремительно-технологические нулевые, хотя думал он об этом ещё в «оттепельные» 60-е. Перфекционист в своём отношении к профессии, он был скептиком по отношению к окружающей его действительности, которую он так и оставил за кадром своего творчества. Спорить и бороться с этим было бессмысленно. Либо ты совершаешь некий труд души и пытаешься постичь то, что видишь и слышишь благодаря созданному Германом, либо это проходит мимо тебя. И тогда раздражение от неприятия увиденного становится главным чувством, затмевающим всё остальное, вплоть до здравого смысла.
«Трудно быть богом» – это Герман даже не в квадрате и не в кубе. Это Герман, видящий конец пути и не знающий, что делать с несовершенством мира. Он, способный мощью воображения зафиксировать образный портрет человечества на вполне определённый момент времени, оказался не в силах заглянуть в его будущее. А потому из воображаемой фантастики братьев погрузился в грязь, пот и мрак какого-то духовного средневековья. Формально закадровый голос разъясняет то, что видит зритель, но это не более чем драматургическая уловка. Так объясняют нам, неразумным, степень условности того, что проходит перед нашим взором.
На грани отречения Леонида Ярмольника от самого себя происходит невероятное: его дон Румата становится не только главным действующим лицом, но и как бы некой визуальной реинкарнацией Мастера. Он присутствует в этом вывороченном наизнанку царстве насилия, инстинктов, похоти, в котором нормальному человеку выжить можно только в одном случае: если он станет таким же, как и они, «серые». На смену им придут «чёрные». И кажется, вот она, метафора, образ, аллюзия, и разворот сюжета… А дальше – какая-то мёртвая тишина изображения, когда опустошение становится символом, знаком, просто «картинкой» со всеми вытекающими от последствий резни натуралистическими подробностями.
Вечные дожди сменяются позёмкой зимы и выбеленными как тканое полотно просторами, по которым под заунывный мотив шествуют двое – вроде бы отец и сын. Финальный диалог афористично определяет суть увиденного трёхчасового действа на экране: «Папа! А тебе нравится эта музыка?» – «Не знаю, сынок. А тебе?» – «А у меня от неё живот болит». Всё. Идут титры.
Что это было? Не знаю. Не могу сказать с точностью до запятой. Во всяком случае, это зрелище не похоже ни на что вокруг с точки зрения эстетики и философии. Единственная версия, которая ещё хотя бы каким-либо образом могла объяснить фильм, пугает меня ещё больше. Я бы даже сказал – тотально пугает. Но честность дороже, иначе мы так и останемся в привычной системе оценок, в которую фильм Алексея Германа никоим образом не вписывается. Моя версия заключается в том, что перед нами – некая визуальная калька с душевного состояния режиссёра на протяжении почти полутора десятков последних лет. Он трудно прожил их и трудно завершил. Теперь нам с этим жить, это смотреть, чувствовать и об этом мыслить. Трудно? Ещё как! Но иначе выстраданное Мастером пропадёт зря.
Сергей Ильченко