В одну из суббот, пробираясь по своим делам в Старочеркасск, я ещё в вагоне поезда полюбопытствовал узнать, как ходят пароходы от Аксая до Старочеркасска и долго ли придётся ждать парохода в Аксае, на берегу тихого Дона. На это ехавший со мной в вагоне какой то аксаец с гордостью заявил:
- Не извольте беспокоиться. У нас сегодня даже два парохода, а не один, идут вверх по Дону; - только успевайте попасть на них; а то они, стараясь захватить побольше пассажиров, все как то гонятся друг перед другом.
Ввиду такого предупреждения, я полетел с дебаркадера железной дороги сломя голову и с опасностью для жизни протёрся у самых фонарей начинавшего двигаться паровоза, тем более, что с берега раздавалось неистовое гудение пароходов.
Публика валом валила на пароходы, причалившие – один к какой-то открытой всем ветрам и бурям барже, а другой – к так называемой ″пристани″ И. Х. Чумакова. Этот последний пароходик, окрашенный в весёлый синий и голубой ласкающий цвет, манил к себе ещё и названием своим, весьма поэтическим: ″Венера″. Но как размерами своими, так и тем, что стоял над пристанью нашего известного пароходовладельца, пароходик этот мало внушал к себе доверия, и я направился к более солидному пароходу, стоявшему по соседству и оказавшемуся ″Вислой″.
Не успела публика на том и другом пароходе не только разместиться как следует, но даже и вступить на палубу, как загудели третьи гудки. А между тем, к ″Висле″ двигались дроги с багажом от вокзала, и пассажиры, владельцы багажа, молили повременить отчаливать. ″Висла″ успокоилась, а ″Венера″ снялась с пристани и укатила вперёд, разводя усиленно пары, чтобы захватывать пассажиров на предстоящих станциях из-под носа своего конкурента, так как пароходы были разных владельцев: ″Висла″ Клецкого общества, а ″Венера″ И. Х. Чумакова; она заменила, вероятно, его некогда знаменитый на Дону ″Метеор″, показывавшийся метеором и так же, как метеор, исчезнувший с донского горизонта.
Но вот раздалась на ″Висле″ команда, и она плавно отошла от баржи. Перед нами постепенно стала разворачиваться позади парохода картина Аксайской станицы, этого умирающего местечка, красиво утопавшего в весенней зелени садов. Несмотря на слияние у подножия станицы двух рек Аксая и Дона, усиливавших впечатление красивой картины,- тишина и спокойствие, царившие и в самой станице, и у берегов и на водах реки, были поразительны. Кое-где реял парусок рыбачьей лодочки, да маячил где-нибудь у берега казак с рыболовной снастью в руках, которой он черпал в воде, как в горшке, в час налавливая две-три рыбины. По пути к Старочеркасску встретился нам лишь один буксирный пароход, с усиленным сопением тащивший вверх по Дону две пустых баржи, да изредка попадались ещё у берега лодки рыбаков, чающих движения воды. В общем, картина получается хотя и красивая, но не особо весёлая, свидетельствующая о значительной нашей косности и неумении пользоваться богатствами, даруемыми нам природой.
Не встречая, таким образом, ничего особенно интересного как на реке, так и по берегам её, я стал наблюдать окружавшую меня публику. Ветер был довольно свежий, почему публика забралась в каюты, и на рубке находилось только несколько человек, причём внимание моё остановили на себе три парочки: юная, молодая и пожилая. Из них особенно трогательна была первая. Состояла она из молодого человека, судя по форме его, семинариста-бурсачка, и молоденькой девицы, вероятно, епархиалочки. С видимым удовольствием вскидывала она свои чёрненькие глазки на красивого семинариста, одетого в казённый чёрный сюртук и сорочку с вышитым подолом навыпуск. Нижнюю часть своего лица девица прятала в бывший у неё в руках букет роз. Зубы её белые, и маленькие, как у мышки, и пухленькие губки говорили, что она прятала эту прелесть от своего кавалера из одного невинного кокетства. Бурсачёк, на верхней губе которого уже были намечены усики, стесняясь и угловато размахивая немного длинными руками по воздуху, рассказывал что-то забавное своей собеседнице, и оба они весело посмеивались. От парочки этой веяло весной и ароматом роз. Жалко было оторвать взгляд от этой милой картины, - невольно хотелось им крикнуть: ″Играйте, дети, веселитесь, весна бывает в жизни раз!″.
На противоположной стороне, у борта парохода сидела парочка постарше: молодая ещё девица, щёки которой уже не цвели свежими розами, скромный костюм, шляпа, подделанная под модную, с несколько поблёкшей розой, и какой то глубокий и полувопросительный взгляд её тёмных глаз, - всё это довольно ясно говорило, что жизненная дорога этой девицы была усыпана не одними розами. Долетевший до меня отрывок её фразы, сказанный соседу: ″И была я у инспектора, и он мне сказал: оставайтесь!″, - наводил на мысль, что передо мной трудящееся существо и, по всей вероятности, народная учительница, добывающая свой хлеб насущный в поте лица и отдыхающая от работы и всяческих невзгод житейских в недолгий период благодатных каникул. Сидевший рядом кавалер, вероятно, был из одной с ней среды,- довольно красивый на вид молодой человек, с завивающимися усиками, на занятие которыми он, очевидно, находил время, - усики были холёные. Соседку свою он окидывал любовным оком, не замечая других пассажиров. Девица тоже дарила его взглядами, доставляющими обыкновенно и жгучую муку, и неизъяснимое наслаждение в одно и то же время. Несмотря на маленькие морщинки у уголков глаз и губы девицы, свидетельствующие, что знойная юность уже ушла от неё, очевидно было, что и здесь, в сердцах этой пары, царила волшебница весна.
А вот и третья парочка, но уже с придатком в образе мальчика-гимназиста и другого – лет трёх, находившегося на руках дамы. Дама эта одета была в изящный костюм – из шёлковой синей кофты, сшитой по всем правилам искусства, и чёрной юбки, охваченных красным кожаным кушаком, что совсем не гармонировало с простой мужиковатой физиономией её и большими загорелыми руками. Гимназист был в форменной рубашке, а маленький ребёнок – в изящном детском костюмчике, дорогих сапожках, и выглядел настоящим барчонком. Сидевший с ними ещё сравнительно молодой папа, с накрученными вверх усами, разыгрывал из себя богатого барина, и вид имел, по меньшей мере, штаб-офицера, тогда как на самом деле он был всего только полицейский урядник, в форме присвоенной этому чину. Но лакированные сапоги его, массивный серебряный порт-табак, который он не без важности доставал из кармана своих широких офицерских шаровар, и дорогие золотые часы с такой же цепочкой, которыми он время от времени играл, стоили целого годового уряднического оклада жалованья. Видя всё это, невольно задаёшься вопросом: сколько и скольким приходилось голодать в этой семье, чтобы из мизерного жалованья по грошам собрать ту сумму денег, на которую возможно было бы снабдить себя такими часами? Впрочем, весьма возможно, что голодание если и было, то не в этой барствующей семье, небрежно развалившейся на пароходной рубке…
Но вот показалось ″Монастырское″, с памятником-часовней на берегу Дона – на братской могиле не одной тысячи казаков, погибших здесь в старое, давно прошедшее время, при возвращении с победоносного похода на турок и татар, когда в 3-4 верстах от своей столицы уставшее воинство захотело было отдохнуть, чтобы назавтра, подтянувшись, явиться в родной Черкасск во всей бранной красе и с трофеями. Для многих, однако, это был последний сон. Турки выследили казаков и ту же ночь, в виду их столицы положили чуть ли не всё войско, в память чего и поставлена часовня в этом месте, где каждый февраль совершается панихида по ″здесь лежащим″.
За ″Монастырским″ один поворот – и перед нами Черкасск, называемый ныне Старочеркасском, гнездо казачества с зелёными главами церквей и их блестящими на солнце золотыми крестами.
Старочеркасск, - это гнездо старинного донского казачества, - в настоящее время настолько захудал, что пароходовладельцы, считая его своей станцией и возя пассажиров, не имеют здесь даже какой-либо пристани. Только три или четыре парохода пристают у баржи, на которой устроена спасательная станция, а остальные прямо становятся среди реки, куда своими гудками и приглашают лодочников с пассажирами. Так расположилась перед самым носом ″Вислы″ ″Венера″: ″Висла″ же причалила к станции Общества спасения на водах. И с парохода, и со станции пассажиры могут попасть на твёрдую землю только на лодке, за которую приходится приплачивать ещё добавочный налог по пять копеек с души. Мириться с таким способом пользования водными путями,- когда в бурю добраться на утлой лодочке до парохода рискованно, может только наша неизбалованная публика. Но вот мы на берегу и, уплатив за три взмаха весла по пять копеек, чувствуем, наконец, под ногами твёрдую почву – правда, только на-днях отвердевшую по спаде весенней воды. Узкой тропинкой пробираемся среди окружающей грязи, мимо женского монастыря, который за зиму не поскупился набросать вокруг своих стен довольно изрядное количество навоза, битых бутылок и тому подобной дряни, делающей путь этот и неудобным, и неприятным. Справа над городом, как старочеркасцы по старой памяти зовут свою станицу, возвышается историческая святыня войска донского – Воскресенский собор, ныне ремонтируемый едва ли не первый раз после закладки его ещё при Петре Великом. Главы собора красиво зеленеют свежей окраской, и золотые кресты на них своим блеском слепят глаза. На крыше же ещё возятся кровельщики. В Старочеркасске до сих пор не улеглось волнение, вызванное смертью от сапа И. И. Жученкова. Так как и теперь ещё имеются подозрительные лошади у станичного почтаря, на лошадях которого, оказавшихся сапными, ездил покойный Жученков, то местная публика невольно сторонится и обегает почтаря и его ямщиков, боясь их, как чумных. По рассказам жителей, поведение почтаря, имевшего сапных лошадей, которых он будто бы купал и поил, нисколько не стесняясь, в проходящей вблизи его двора, так называемой, ″протоке″, где до спада воды обыватели брали воду для питья, а дети и купались, - это поведение представляется странным и едва ли безопасным для обывателей. В станице на-днях в женском монастыре, основанном на пожертвования потомков знаменитых наших атаманов Данилы и Степана Ефремовых и называемом, поэтому ″Ефремовским″, происходило посвящение молодых монашенок в рясы и мантии. Обряд этот, по словам очевидцев, очень трогательный. Посвящаемые как бы заживо готовятся к погребению, одеваются в белые сорочки, распускают волосы и постригаются под погребальный перезвон колоколов. На чуткие души обряд производит впечатление потрясающее, и немудрено, что некоторые из постригаемых падают в обморок, что, говорят, было и в этот раз. В числе прочих принимала постриг молодая красавица, вдова какого-то доктора, года два уже находившаяся в монастыре, где она, как образованная женщина, вела школу девочек. Некоторые из публики, приехавшей даже из Ростова и Новочеркасска, чуть не навзрыд плакали, видя, как эта молодая, полная жизни и сил, женщина заживо погребала себя, удаляясь от мира с его прелестями и соблазнами. Большой волей надо обладать, чтобы самой себе пресечь доступ к удовольствиям жизни и замуроваться в стенах монастыря для усмирения молодой плоти, предъявляющей права на мирские наслаждения, которые для монахини должны стать прахом и суетой. Из Старочеркасска я возвращался также водным путём. Получив сведения, что пароходы здесь ходят как вверх, так и вниз по Дону ежедневно, между часом дня и пятью вечера, я в половине первого направился на берег. Здесь мне сказали, что должен проходить пароход ″Москва″, лучший на Дону, и я стал с нетерпением ожидать его. Лодочники доставили меня на спасательную станцию, на которой мне и пришлось пробыть до трёх часов дня, зорко присматриваясь к дыму, столбом поднимавшемуся к облакам то там, то сям в верховьях Дона. От нечего делать я начал осматривать станцию. Она состоит из двух комнат, устроенных на барже, стоящей в нескольких саженях от берега на якорях. Во второй комнате по стенам развешаны всевозможные снаряды как для утопающих, так и для спасающих их: пробковый пояс, такие же шары, верёвки, а также иллюстрированные правила – как спасать утопающих. Тут же висит портфель с медикаментами, необходимыми для подачи первоначальной помощи вытащенным из воды, и в углу приделан шкафчик для служащих на станции. Благодаря редким здесь случаям утопания, служащим, вероятно, очень мало дела, и у них имеется досуг для занятия поэзией, о чём свидетельствует следующее двустишие на шкафу:
″Кто откроет этот шкаф без спросу, Тот пойдёт домой без носу.″
Заведующий станцией, какой то старик, объяснил мне, что он нанят от станицы за 120 рублей в год и что ему каждую неделю присылаются из правления в помощь два очередных сидельца из молодых казаков, в числе которых бывают и никогда не видевшие реки. Извольте этих неучей за неделю научить спасать утопленников, когда они сами и лодкой-то не умеют орудовать. В моё ожидание парохода у старика было тоже два помощника, которые, как и сам он, занимались тем, что перевозили публику с одного берега на другой к пароходам и с парохода, зарабатывая пятаки. Они же доставили меня с другими пассажирами от своей станицы на противоположный крутой берег. Сюда и пристал пароход ″Москва″ в три часа дня. На капитанском мостике красовалась небольшая коренастая фигура капитана, седые бакены которого, развевались по ветру, заслоняли его лицо. Стоявший на берегу в публике полицейский из Старочеркасска заметил вслух:
- Ну уж и несговорчивый этот капитан, страсть! Действительно, суровые черты лица моряка мало говорили о сговорчивом нраве их носителя. Костюм его оказался весьма оригинальным. На нём была чесучовая, обыкновенного покроя, жакетка с белыми форменными пуговицами и погонами казачьего войскового старшины, поперечно пришитыми на плечах, как обыкновенно носят их отставные старшины. Что это за форма такая – морская или опереточная какая, - сказать не могу, но только я хорошо рассмотрел, что погоны были именно отставного войскового старшины с красным кантом вокруг них. Пароход оказался поставленным хорошо: прислуга приличная и вежливая в обращении с пассажирами, матросы в форменных матросках, совершенно чистых рубашках и чёрных брюках, с морскими бескозырными фуражками на головах и с надписью на лентах фуражек: ″Москва″. Всё это приятно было видеть и наблюдать на одном из донских пароходов, не особенно исправных в этом отношении. Когда я уезжал из старого города, - мне грустно становилось за этот некогда значительный рынок, находящийся теперь в полном застое. У берега Дона стояло несколько парусных лодок, сушивших на солнышке без всякого дела свои борта; некоторые же из лодок стояли затопленные в воде. Как в воздухе, так и во всей округе царили тишь да гладь, да Божья благодать.
Игрек. Газета ″Приазовский край″ № 167 от 27 июня 1898 года.
Навигатор ← Черкасский округ