Так мы и сидели до тех пор, пока, наконец, он не спросил меня:
– Что скажешь о тех двух жареных цыплятах, которые тебе дал констебль?
Я не вполне отдавала себе отчет в том, что он имеет в виду, и ответила:
– Думаю, они хороши.
Он прокашлялся, выпятил верхнюю губу и с трудом выдавил:
– Жирные…
Затем, после минутного размышления, спросил:
- Ты говорила, что знаешь место, где в большом погребе хранится несколько яиц из инкубатора.
Я уже собиралась послать его куда подальше, но вдруг вспомнила про соседский суп, упомянутый в книге, которую я все еще читала.
- Я пойду и посмотрю.
На другое утро в тот же день я принесла ему яйца, и он, впрочем, не выразил большой радости по поводу этого.
– Вы как хотите, а я возьму штуки две и куплю белый хлеб, – сказал он.
Вскоре он действительно принес мне две жареных курицы, которые он вынул из мусорного ящика, сунул туда ноги и, все еще в ботинках, вручил мне одну.
– Меня там, в погребе, хорошо знают.
Раздосадованная, я положила две курицы обратно в ящик.
- Я же сказал, что возьму штуки два, – повторил мистер Беннет. – Из одних только соображений удобства.
На этот раз я не нашла слов. Чтобы как-то загладить свою вину, я предложила ему тосты.
Он надкусил один, затем закусил им другой, после чего тотчас же проглотил обе куриные ножки.
В этот день мы больше ничего не ели.
О жизни на ферме и ее обитателях у меня сохранились самые благоприятные воспоминания. За исключением мистера Беннета я ничего от него не слышала о былых домогательствах по отношению к Линли. И, тем не менее, он был самым высокомерным и самовлюбленным человеком, которого я когда-либо встречала в жизни.
Однажды я случайно услышала одну из его бесед с Линли, и все мои опасения относительно него подтвердились.
С этого дня я начала серьезно опасаться за его здоровье. В течение двух последующих недель мне так и не удалось обнаружить какой-либо способ задержать его подольше на ферме. К счастью, мне не пришлось жалеть об этом.