1221 год. Разорив Мерв, армия Толуя идет на Запад, следующий Нишапур. Храбрый город, что не испугался дать отпор, лишив жизни Чингисханова зятя. Легкой прогулки монголам и на этот раз, ничто не предвещает. Хотя есть моменты.
Продолжение. Предыдущая часть и ростовщики Мерва, копошатся ЗДЕСЬ
Музыка на дорожку
Суженные условия сужают людей
Одурманившись маревом мервских кошмаров, повествование обогнало события на два года, рискуя оставить читателя без продолжения драмы, постигшей Хорасан кровавой весной.
Одно за другим города и селения падали к копытам Толуевой рати, повергаемые в пыль за сопротивление, а еще больше за его отсутствие. Столь милая многим покорность не спасла никого.
Восточный пал не делал различий между сухим деревом, и живым. Разве что сухое горело ярче, а живое громче.
Злоключения и беды меняли облик земли, а еще больше нравы добродушного края. После них многие вещи, ранее спускаемые себе и другим, сделались немыслимыми. И если себе их еще прощали, то с соседки стали спрашивать по-написанному, руководствуясь не совестью, но законом.
Впрочем будь у людей совесть, с чего бы им понадобился закон.
Зачем Ты мне
Бережливый присматривает за дверью, разумный за женой, мудрый за умом
Наргиз выросла легкой, эфирной девушкой, порхающей мыслями беззаботности в мечтах о любви. Разделить с ней жизнь означало вернуть душе юность. Наргиз об этом знала и себя ценила, попросив однажды у Бога того самого человека. Мужчину, которого Он для нее создал и для нее же берег.
О том что это ее, Бог создал для мужчины - Наргиз не подумала. Как и о том, что если у Бога просить не Божиего, то и услышать просьбу может не Бог. В конце-концов она на не первая из просивших счастья, и распорядившихся им по своему.
Вскоре двадцатилетнюю серну сосватали за сорокалетнего мужа, с избытком познавшего тяготы дня и томления ночи. Звали его Мансур, и что это был за человек...
Половина Мансура бесповоротно служила войне. Отправившись на нее 12-летним мальчишкой, назад он так и не вернулся. По крайней мере сердцем.
Вторая половина Мансура столь же упоенно постигала знание.
Все дисциплины подлунного мира. Все вещи человеческие и божественные вещи из доступных уму, были умом Мансура исследованы. Он проникал в самую сердцевину до атомов, и даже их пытался расщепить на более мелкие частицы. Пока тщетно, но что устоит пред усердным...
Никто не скажет чего бы Мансур достиг, если бы разум остался в дозволенном, уста удержались от дерзости, а гордость плотского мудрования не объявила себя мерою всех вещей.
Тогда то Мансур (бывший еще и поэтом), произнес в тесном кругу старых товарищей:
А зачем мужчине Бог? Даже если Он существует...
Шутки не оценили.
Ахмед - брат по походам (и сердцу) не пронзил его кинжалом, лишь потому что пояс отдал рабам. Их собрания стояли на доверии, потому оружия здесь не было. Потом кто-то закашлял, другой пошутил и все расхохотались замяв нелепость.
Но Мансура будто подменили.
Пустившись в исследования, он пытался измерить Бога алгеброй, испытывал Его алхимией, приписывал Создателю материи материальные свойства, требуя чтобы Бог дал Себя через них постичь. Неудачи дерзновенного поприща озлобили Мансура. И то отрицание, которое он допускал сделалось утверждением. Так в Нишапур пришло безбожие, а душу Мансура смешала тоска.
Мир потерял краски. Утро тяготило предчувствием (целого!) дня. Часы от завтрака до обеда тянулись как пальмовая смола, а пустой вечер сменяла бессонница ночи. Мансур искал хоть какой-нибудь интерес в жизни, и не находил его.
Старые увлечения души рассыпались на атомы, вроде тех до которых Мансур добрался исследуя явления земли. Занимательная свежесть открытий испарилась как роса. Мир потерял цельность, а сердце гармонию.
Раньше его (поэта!) сердце и на кваканье лягушек отзывалось рифмой. Теперь же и солнце оказалось просто...
Огненным диском, необходимым для поддержки материальных процессов по обеспечению жизнедеятельности организмов. О происхождении которых ведутся споры.
Так ему напел сатана, на языке которого говорил Мансур и чьим взглядом смотрел на жизнь, находя повсюду постылую серость и тлен.
Взор несчастного вольнодумца сделался столь отстраненным и пустым, что товарищи решили его немедленно женить. Хоть жена мозги вправит.
Сватовству он и сам не противился, утомившись бременем самовластья. Конечно ответов на мучительные вопросы женитьба не давала. Да он их уже не искал, сделавшись не первым (и не последним) мужчиной, юркнувшим от Бога под фату.
Но не знал Мансур (он вообще ничего не знал), что женщина относится к мужу также, как тот относится к Богу. Или как относиться должен. И в этом тоже проявляется Его наказание или милость.
Какой же ты мужчина после этого
Гордый губит себя, а послушный многих
Семейная жизнь Мансура и Наргиз началась безоблачно. Он увидел просвет, а она на цыпочках входила в мужской мир, напоминающий логово спящего льва. Днем она незаметно порхала в домашней работе, а ночей ожидала с опасливым ликованием трепетного сердца.
Первый каприз случился невзначай. Тогда Наргиз посетовала Мансуру на хмурость, ощутив себя зябкой травинкой, гибнущей без милых улыбок
А если твоя женщина грустит. Какой же ты мужчина после этого
Мансур спустил выходку и не стал за нее наказывать.
Вместо этого он принялся учиться улыбаться, умильно умиляясь ее умилениям. Выходило натужно, но Наргиз подбадривала, рассказывая про светлячков и цветки. Так Мансур начал улыбаться когда надо, а не когда хочется.
Освоившись на ложе (и в сердце) Мансура, женщина отчетливо почуяла червоточину пустоты и страха. В утренние часы, а особенно в полдень муж путался под ногами. Мешал готовить и убираться. Заводил и поддерживал никчемные разговоры от которых зевают даже подружки.
Они обсуждали цены на айву и новую ткань в лавке Умара, ссору Фатимы с Зейнаб и недовольство Адили приданным. Мансур! Человек знавший обе (объявленную и действительную) причины столкнувшие Абассидов с Фатимидами. С дрожью в голосе и руках не только слушал про ссору наседок, но и имел (высказываемое!) мнение о ней.
Так однажды Наргиз впервые посмотрела на него с прищуром, увидев льва чья грива отлично пойдет на пряжу, а из зубов выйдут отменные бусы. Улучшение началось.
Уже нося ребенка, она попросила мужа отложить на время сабельные упражнения и занятия науками, чтобы
Не менять семью неизвестно на что. Какой же ты мужчина после этого
Мансур не упорствовал.
Сабельные занятия его и самого обременяли, напоминая суровую юность и брошенный путь. Потом Наргиз потребовала не водить в дом Ахмеда и самому не посещать сборищ
Меняя семью неизвестно на кого. Какой же ты мужчина после этого
И на это Мансур согласился. Отдалившись от товарищей незаметно, и неумолимо.
В дом заселилась теща и еще несколько женщин (в родственных связях между которыми он так и не разобрался). Помощь в родах и с ребенком (дочкой) затянулась на три года. В конце-концов Наргиз сама их выпроводила без тени смущения и сожалений, как водится у женщин с другими женщинами.
Теща правда еще появлялась, и не раз. Все время она норовила навязать Мансуру шутку или нелепую просьбу. Настаивая на выполнении и кипятясь. Стоило ему смолчать, ночью напускалась шипящая Наргиз
Не мог пожилой женщине подыграть. Какой же ты мужчина после этого
Так Мансур начал подыгрывать пожилым женщинам.
Уже решив завести второго ребенка, Наргиз как-то села посреди комнаты и обхватив лицо руками завыла без слез, раскачиваясь вперед и назад. Это продолжалось несколько жутких часов, состаривших Мансура на десять лет. К вечеру она замолчала и только на следующий (вечер), ее удалось разговорить.
Выяснилось что жена просто устала.
Что она больше не может нести бремя домашней заботы одна, и ей требуется помощь любимого. Если (конечно) она им любима сама.
Конечно он может и дальше
Прохлаждаться, сбросив поклажу на женские плечи. Какой же ты мужчина после этого
Мансур без разговоров взял на себя приготовление пищи (мужское дело!) и часть уборки. После он дошел до стирки пеленок и убаюкивания младенца, давая жене побольше отдыхать от всего этого.
Предчувствуя рождение сына. Она попросила мужа побыть с ней рядом и разделить тяготы родов так-же, как он делил некоторые особенные дни ее жизни. Терпя перепады настроения и случающиеся из-за этого выходки. Но
Если муж не поддерживает ее обычное и не хочет держать за руку при появлении младенца на свет. То какой же он мужчина после этого
И на это Мансур мужественно кивнул.
Отойдя от вторых родов, Наргиз ощутила дикую жажду того, что женщине обязан давать муж. Но его вид... Баюкающего младенца, с распаренными от стирки (и ее вещей тоже) руками и сюсюкающим лицом - вызывал отвращение. Как она могла не брезговать им, знающим ее тайное и видевшим ее роды. От прикосновений Мансура - Наргиз передергивало, а один раз вырвало.
На помощь пришла старая сводня Абда, познакомившая Наргиз с рабом Айбеком - усладой скучающих пальцев и утешением подступающей спелости.
Айбек пришелся Наргиз по сердцу. Заполнив пустоты печальной души.
Сбросив груз двух родов и безмерной еды (безделье заставляло есть 6 раз в день, не считая чая) она вновь почувствовала себя порхающей серной цветущих лугов. Любовь съела бока и даже грустный брак заиграл новыми красками. Муж показался не таким уж и никчемным.
Встречи с Айбеком проходили в доме старой Абды и в других хибарах на грязной тахте. Иногда они уединялись под деревом на плаще. Это оскорбляло. Не в силах больше ощущать себя собачьей самкой, Наргиз повела раба в дом. Представив его Мансуру как нового помощника по дому и носильщика вещей.
Этот человек не из нашей земли. Он много страдал и требует нашей помощи. Ты можешь отказать, но какой же ты мужчина после этого
Мансур ничего не заподозрил.
И закрыв глаза терпел выходки наглеца. Дошедшего до того что уходя хлопал хозяина по плечу, посмеиваясь: давай старина, до скорого!
Семья требовала жертв. Хотя и Наргиз изменилась к лучшему до того, что иногда даже делила с ним ложе. Подвел Айбек
Женщина (если хочет) умеет хранить тайны, но мужскому языку кто хозяин?
Стыдную связь с женой благородного человека, Айбек растрепал по харчевням. Сперва по секрету, а потом и бахвалясь. Дерзость сходила с рук, пока однажды низкие речи не услышал верный Ахмед, немедленно обезглавивший подлого раба (и собаку!).
Доставив бестолковую голову Мансуру, Ахмед сердечно извинился за обуявший гнев, не давший доставить клеветника оскорбленному мужу.
Мансур съежился, поджал губы и строго взглянув на товарища (ста битв и десяти походов) сказал
Ты убил человека, Ахмед! Какой же ты мужчина после этого
Сплюнув, Ахмед пошел прочь и пройдя десяток шагов развернулся, швырнув гнусной головой в бывшего брата
Это не Наргиз! это безбожие сделало тебя мерином, Мансур! Надо было зарезать тебя тогда! Тогда бы мои глаза не видели тебя сегодня!
Друзья разошлись в слезах.
Один рыдал по-мужски оплакивая потерянного брата, другой по-бабьи из жалости к потерянному себе.
Дома Мансур роптал на Ахмеда, утаив смерть раба. Наргиз его утешала, приговаривая что этот маскулинный тип, грубиян Ахмед. Совсем не тот с кем дружит культурный мужчина. Это вообще не человек, а дикий кабан. Весь в крови и щетине.
Но когда раба обнаружили... Свет для Наргиз померк и ее свежесть ушла.
Часами женщина сидела уткнувшись в точку, напевая их (с Айбеком!) песню на пустынный мотив. Вместе с рабом из дома ушла жизнь, и однажды Наргиз сама предложила - развод.
Мир Мансура перевернулся, втиснувшись в тяжесть потолков и пустоту четырех стен, за которыми зловеще серело небо. Три дня он провел, потребляя запретное, а после побежал мириться первым.
Пав на колени, Мансур умолял о прощении. Обещая никогда (никогда, Клянусь!) не протягивать руки убийце Ахмеду, посвятив оставшуюся жизнь борьбе за семью
Потому что если я не сумею ее сохранить. Какой же я мужчина после этого
Снизойдя до виновника. Благосклонная Наргиз выслушала его, согласившись принять извинения на условиях большей свободы. Теряя свой свет и своего ангела, Мансур соглашался на что угодно.
Так в их доме появились афганец и гурец. Люди степей и пустынь, сириец и египтянин, залетный индус чистильщик и невесть откуда взявшийся нубиец. Последний говорил на странном наречии и постоянно забивался в угол, страшась понять зачем его сюда привели.
Все эти... друзья Наргиз (наши друзья!).
Те кто обездолен по нашей (твоей Мансур!) военной вине. Те кто нуждается в нашей помощи, также как мы в их прощении. Все эти друзья приходили по одиночке, а иногда и все вместе. Не скрываясь и не стучась.
Дом Мансура стал притчей во языцех. Соседям он объяснял, что слабость требует терпимости, также как рана лечения. И если
Я не помощник своей жены. То какой же я мужчина после этого
Соседи кивали.
И насмеявшись возвращались в свои дома, где их встречали приветливые, работящие жены и ждущие отцовского благословения ребятишки.
Понял теперь зачем
Пустивший в дом чужака, становится чужаком в доме
Дом Наргиз сделался пристанищем униженного и оскорбленного. Она неумело нацарапала на воротах надпись: Добро пожаловать! И такая же сияла на лице.
Жизнь в жилище не прекращалась ни днем ни ночью.
Гости что-то варили и употребляли, пели и пили. Ругались, вынуждая Наргиз покидать спальню. Оторванная от дел милосердия, она отчаянно мирила людей несчастной судьбы, и иной раз (в чем мать родила) грозила пальцем, заявляя что
В этом доме так не принято. Я заставлю вас уважать наши порядки
Гости одобрительно гудели и присвистывали.
Мансур налегал на вино. Его пьянство стало союзником Наргиз, больше опасавшейся что протрезвеет, чем что сопьется. Он был нужен, она понимала это не сердцем (убитым похотью), но плотью. Кто то ведь должен содержать всю ораву.
А если он бросит нуждающихся, то какой же он мужчина после этого
Подражая рабам, сын Мансура - Валид носил мешковатую одежду и ходил вразвалку. Оскорбляя свет развязными жестами, он постоянно напевал похабные четверостишия с похвальбой о совершенных (но много чаще о выдуманных) преступлениях.
На голос отца Валид не отзывался никак. Дочь выражала презрение открыто, а один раз плюнула
Мансур побежал в поля, где переламывая горячку три дня блуждал под луной и солнцем. Трезвость прожгла, вернув свинцовое небо распада так, что он помчался было назад. Первым делом хотелось выпить, а потом попросить прощения за жест нетерпимости. Когда великодушные люди его простят, он постарается еще хоть немного искупить перед ними вину.
Тут-то его повергла оземь судорога и кашель, выводящий сгустки неведомой черной сущности, что клубясь уносилась в пески. Очнулся Мансур на четвереньках, утирая стекающую до земли слюну и слезы. Глаза смотрели ясно, небо сделалось синим, а песок желтым!
Понял теперь зачем мужчине Бог?
Спросили его
Затем хотя - бы, чтобы женщина не стала божеством
Прошептал Мансур. Один из многих кто спрятался от Бога за женщину, вместо того чтобы спрятаться от женщины за Бога.
Но какой же ты мужчина после этого!
Воскликнет женщина, обломавшая зубы
Тот же глас приказал ему уходить на Запад не оборачиваясь, бросив все и всех (это больше не твои страны). Что Мансур и выполнил, отучившись задавать вопросы. Вскоре на его поясе заблистал меч, а глаза сквозили пытливостью.
Странника видели в Халебе и Дамаске, где он женился во второй раз, позабыв прелюбодейку как страшный сон (а он был?).
Сама эта история приключилась в Тусе (близ Нашапура) незадолго до вторжения Чингисхана в Великий Хорезм.
Монгольский нукер которому досталась Наргиз, ценил ее не дороже других кобыл. Не раз пленница пыталась объяснить хозяину как ведет себя настоящий мужчина, но языка он не знал. И знать не хотел.
Как же она его ненавидела... И как же ее к нему тянуло.
Однажды нукер заложил Наргиз в споре, и спор проиграл. Потом ее обменяли на вещь, следом пропили. Так она оказалась в обозе, где монголки сговорившись забили дрянь палками, чтобы не завлекала мужей.
Наргиз погубило частое заблуждение, путающее мужчину с мнением о нем. А Мансура надломило безбожие, порабощающее человека заблуждениям. Впрочем мужчина отделался легче, потому как слабость в наказание и слабость используемая - разные вещи.
Один суд слепому, а другой зрячей.
После монгольских бедствий Восток укрылся за покрывалом строгости, подтянувшим нравы и охладившим чресла. Другого урока никто не хотел.
Размеренная расслабленность из жизни ушла. И время снов кончилось.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ
Общее начало ТУТ