Продолжение.
Начало в предыдущих публикациях
ЛЕНИНГРАД
Тридцатые годы
I
В Ленинград мы приехали уже на пассажирском поезде. Паровоз прибыл на Варшавский вокзал -, проговорил Махно, глядя с прищуром чуть вправо и вверх…
В тридцатых годах, Ленинград уже обрел статус "города-музея", в нем накрепко "законсервировалось" прошлое, отчего он никогда не воспринимался как город исключительно советский.
Не многие помнят, что Невский проспект назывался тогда, "Проспект 25 октября", но местные продолжали называть его Невским, и даже кондукторши в трамваях, объявляли двойное название остановок - например: Улица Восстания - Знаменская, проспект Володарского - Литовский, и так далее.
Почти все улицы ленинградцы назвали по старым названиям, хотя они были давно переименованы. И даже приезжие, только освоившись в Ленинграде, уже начинали называть улицы по-старому.
В те годы это был город еще не вымершей окончательно русской интеллигенции, город, сохранивший традицию русской культуры. Это был город Мандельштама и Ахматовой, Хармса и Введенского. Отчасти, это запечатлелось в его внешнем облике - исторический центр Ленинграда был практически не тронут большевиками. Но Ленинград вовсе не был мертвый город, скорее, он на время затаился и уснул, что, наверное, и дало повод Мандельштаму воскликнуть:
"В Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем."
Вместе с тем, в быту, в обыденной жизни Ленинград все же нес в себе многие характерные черты советского города тридцатых, которые на фоне четко запечатленной на нем печати прошлого, воспринимались, пожалуй, ярче и выразительнее, чем где бы то ни было еще.
В облике тридцатых годов совершенно очевидно сказывался, и дух тех годов. Например, в новостройках, появившихся в центре Ленинграда. На улице Рубинштейна в начале тридцатых годов был построен знаменитый дом-коммуна "Слеза социализма", еще, напротив Петропавловской крепости, появился тоже дом-коммуна, известный как "Дом политкаторжан". Коснулись новшества, и Зимнего дворца, его большевики перекрасили в красный цвет, перекрасили плохой краской, которая почти сразу облезла. Так что вкрапления большевизма, появлялись даже в центре. Но, главные перемены - это пласты внутренней жизни в коммунальных квартирах, в псевдо коммунах тридцатых годов, в стилистике поведения, в стилистике одежды, которая резко отличалась от истинной петербургской культуры.
С точки зрения одежды, средний ленинградец тех лет был одет бедно. Бедно, потому что еще не были отменены карточки, их отменили только в тридцать пятом году.
Хотя появились и роскошные магазины. Например, был открыт знаменитый магазин, на Невском проспекте, в доме 12, получивший название "Смерть мужьям", кстати, он впервые открылся еще до революции и имел такое же название. На том месте, впоследствии была знаменитая трикотажная фирма. Магазин открылся, но шить в нем вещи можно было только по так называемым талонам, так что для простого обывателя, практически это было невозможно.
Модны были очень простые вещи, то есть мода была простая и демократичная. Но демократизм проявлялся не потому, что это был стиль жизни, а оттого, что это было нищенское существование. Большинство девочек ходили в халатах, в сатиновых халатах, с белыми воротничками, а под халатом можно было видеть ситцевое или фланелевое платье. Женщины обычно ходили в саржевых юбках, хотя пределом мечтаний было крепдешиновое платье, а на ногах - кожаная натуральная обувь.
Но, обычно, довольствовались хождением в парусиновых туфлях и парусиновых ботинках, которые чистили зубным порошком. На танцплощадках от этого оставались следы. Были в обиходе и резиновые туфли с голубой каемочкой и застегивались они на пуговку. А зимой носили боты из толстого сукна, и в них можно было туфли вставлять.
Воистину нужно было быть гением, чтобы суметь одеться в то время в Ленинграде. Ткань, которая была в продаже, представляла собой настоящую паклю, в которой даже нитки не держались. И за это надо было еще и платить.
Но везде ощущался оптимизм, ощущался и в официально трактуемой моде, она носила чисто спортивный характер, это очень любопытно.
Такой стиль спортивной женщины, спортивной, молодой, яркой, лишенной косметики, но красивой от своей молодости, это действительно стилистика тридцатых годов. Кстати, такая же мода была популярна и на Западе.
Кино было наиболее популярным видом развлечения того времени. Это уже была норма городской жизни, норма городской культуры. Этому в большой мере способствовала киностудия «Ленфильм», в тридцатых годах имела название «Союз-кино». Одним из первых фильмов, этой студии, был «Чапаев». Новые фильмы выходили на экраны не чаще одного раза в год, но какие это были замечательные фильмы. Только «Веселые ребята» чего стоили. Активно шло строительство новых кинотеатров «Рот-Фронт» и «Гигант».
Появился и джаз, чему активно поспособствовал Леонид Осипович Утесов (Лазарь Иосифович Вайсберн).
В те времена были очень распространены гостевые визиты, и, как правило, сопровождались они застольем и, естественно, потреблением спиртных напитков, что, в общем-то, было нормой жизни.
С едой в Ленинграде дело обстоят еще хуже, чем с одеждой, если это вообще возможно. Мясные магазины, почти все располагались в подвалах, ниже уровня мостовой, были похожи на гроты, и источали крайне неприятные запахи. Люди с продуктовыми карточками, толпились, ожидая своей очереди, за плотным занавесом из мух, испускающих легкое жужжание.
Сталинский Ленинград тридцатых годов - это типичный мегаполис, в котором была и преступность, и проституция, и пьянство, и завуалированные формы наркомании, все это существовало. Другое дело, что на поверхности это не лежало в связи с жесткими регламентирующими мерами властных структур, и это было вполне естественно.
Насчет криминальности, уголовных дел. Она была большая, между прочим, только об этом ничего не сообщали, почти ничего не говорили и не писали. Поэтому, кого это не коснулось непосредственно лично, тот может быть и ничего не знал вообще.
Про ситуацию тридцатых годов не только в Ленинграде, а вообще в СССР, довольно жестко, но, на мой взгляд, правильно описал очевидец тех дней, французский писатель Луи Селин, кстати, наш старый знакомый по Юзовке: «Надо признать, что коммунизм - это самая безжалостная, дьявольская форма эксплуатации простого народа! Коммунисты готовы выпить из народа всю кровь, вытянуть из него все жилы!.. Это худшая форма эксплуатации!.. Я говорю дьявольская, потому что у них, в отличие от других, есть еще их супер сволочные идеи. Они постоянно морят свой народ, свой "господствующий класс" всей этой ужасающей нищетой и делают это обдуманно и цинично. Здесь все просчитано. Они прекрасно понимают, что делают! Заставить людей не думать, голодать, они готовы уничтожить, стереть с лица земли свой "любимый" народ!.. Издеваться над ним! Не оставить на его теле ни одного живого места! Накачать его тоской до такой степени, чтобы он захлебнулся ею!.. Переломать ему все кости, зажать в кулаке и превратить в тряпку, о которую может вытирать ноги каждый, кто захочет.»
Пропагандировалось всеобщее равенство. «Но классовое разделение все же было и походило на места в зрительном зале театра. В царской ложе сидят местные партийные боссы. В первом ряду - ветераны революции. Партер заполнен прочей советской номенклатурой. Рабочие в выходных костюмах сидят на галерке. На балконах толпятся колхозники, инженеры, чиновники, и стахановцы, самые шумные, болтливые и фанатичные сторонники режима. Их очень много, это одержимые, эксгибиционисты. Завершали эту картину студенты в спортивной одежде и белых кепках, которые сновали по всему театру. Складывалась картина, как бы всеобщего равенства. Но все это «равенство», заключается в том, что каждый может в любой момент и без всякой вины потерять голову - это очень страшное равенство.»
Всего этого, конечно, я не знал.
II
Мэг, проживший в Ленинграде более пяти лет, хорошо ориентировался в городе.
С вокзала, мы на трамвае, доехали до Литейного проспекта, а оттуда, уже пешком дошли до улицы Чехова, где проживала со своим гражданским мужем, Сергеем Оболенским, моя родная тетка, по материнской линии Елизавета Карповна Кузьменко (Жак).
Жили мои родственники в двухкомнатной квартире бывшего мужа Елизаветы. Дмитрий Жак, был советским служащим, человеком интеллигентным и высоко порядочным. С присущими, этой классовой категории, атрибутами. А именно, лысиной, округлым животом, в косоворотке и хлопчатобумажном костюме. Не смотря на отсутствие волос, мужчина он был видный и с волевым лицом. Жак Дмитрий Константинович, работал начальником ленинградского областного УНХУ. В этой квартире, еще с дореволюционных времен, проживала вся семья Жак. Впоследствии, мать и отец Дмитрия, отошли в мир иной, а квартира осталась Дмитрию Константиновичу. После развода он съехал в служебную квартиру, оставив недвижимость и все имущество моей тетке.
Встретили нас по-родственному, с лобзаниями, слезами и причитаниями. А когда Мэг, вкратце, рассказал об испытаниях, выпавших на мою долю, воцарилось гробовое молчание. Первой пришла в себя тетка.
- Завтра, с утра, пойду во Владимирский собор и закажу поминальную обо всех, безвременно усопших -, как потом оказалось, тетка Елизавета была набожна и по воскресеньям, ходила в храм и соблюдала все церковные посты и праздники.
- Царствие им небесное -, сказала и трижды перекрестилась, мы то же перекрестились, - Однако, жизнь продолжается. Надо Володю поставить на учет. Зарегистрировать, как положено. А то потом ни в школу определить, ни карточки получить, не сможем -.
Елизавета была женщина красивая и чернявая, как моя мама. Такая же стройная, но не имела, той нездоровой белизны, что была у моей мамы. Безусловно, они были очень похожи, и лицом, и в манерах двигаться, и в поведении. Одета тетка была просто, но по-городскому, в темной твидовой юбке, ниже колен, и светло-бирюзовой ситцевой блузке. Волосы у нее были собраны «шапочкой». На ногах были простые парусиновые туфли. В какой-то момент мне даже показалось, что это моя мама передо мной.
Гражданский муж тетки, Оболенский Сергей Сергеевич был из знатной княжеской семьи.
Он был высокого роста, с дворянской осанкой. Его темно-серые глаза смотрели спокойно и вдумчиво. Темные, зачесанные назад волосы, открывали его широкий лоб. Прямой нос и чуть выступавший вперед подбородок, подчеркивали его происхождение. В манерах он был настоящим аристократом.
Его дядя в начале двадцатого века был градоначальником Санкт-Петербурга, но в свете определенных обстоятельств, их семья иммигрировала во Францию. Сергей же остался в России. В то время он учился в Санкт-Петербургской духовной семинарии. Однако революция семнадцатого года круто изменила его судьбу. Семинарию он не закончил, но остался глубоко верующим человеком. В гражданскую войну, он воевал на стороне Деникина, в последствии сражался в повстанческой армии Махно.
Его характер поражал своей добротой и пониманием, но вместе с тем решения, принимаемые им, были обдуманны и тверды. Одет он был в полувоенный френч и галифе, заправленные в сапоги.
Конечно, расспросам не было конца, но спохватившись, Елизавета, вдруг захлопотала и через пять минут постель в соседней комнате для меня уже была готова. Впервые, за несколько дней я оказался в мягкой, чистой кровати и через мгновение спал крепким сном.
III
Утром, когда я проснулся, Маккольма уже не было. За завтраком мы с теткой обсудили вопрос о моей регистрации. Сия обязанность досталась ее бывшему мужу, поскольку, он был на короткой ноге с милицейским начальством района. Вопросом, относительно моего дальнейшего обучения в школе, занялась тетя, поскольку, она была преподавателем изобразительного искусства, а по-простому, учителем рисования, в школе, расположенной в соседнем квартале. Позавтракав, мы с Елизаветой отправились, как она сказала, на ознакомительную экскурсию по Ленинграду.
Ленинград предстал передо мной огромным каменным существом. Раньше мне не доводилось видеть столь монументальных зданий в таком количестве. Габариты и пространства города, буквально, поглотили меня. Я, как молекула, как инфузория или «туфелька», чувствовал себя в огромном этом мире.
А тетка, непринужденно, знакомила меня с этим миром,
- Это Фонтанка, это Аничков мост, на той стороне проспекта Казанский собор, вот канал Грибоедова, а это «Спас на крови», это уже Мойка, а вот Александровская колонна и Эрмитаж, это «Медный всадник», а через Неву, Ростральные колонны и «Стрелка» Васильевского острова. Там, вдалеке, Петропавловская крепость, а на этом берегу, если ты посмотришь сюда, то увидишь шпиль Адмиралтейства и купол Исаакиевского собора -, не умолкая говорила Елизавета.
Я впитывал все это, как губка, ссохшаяся от безводия. Все это было неимоверно интересно. Мы побывали на Марсовом поле, прогулялись по «Летнему» саду, «… Где лучшая в мире, стоит из оград…». Там впервые я попробовал мороженое. Его вкус навсегда остался в моей памяти, и еще запомнились слипавшиеся от сладкого пальцы.
Уже под вечер мы вернулись домой. Умывшись, я рухнул на кровать и проспал до утра.
Через пару дней все формальности, по моему проживанию в Ленинграде, были решены.
Я, как юный следопыт, изучал окрестные дворики и улицы. Однажды утром, выйдя во двор, я увидел там парнишку, довольно таки пухлой комплекции. Он что-то собирал в дырявый таз.
- Привет, меня зовут Вотька -, подойдя к нему, сказал я.
- А меня, Владимир -, хихикнул он, - Выходит мы тезки.
- Ага, а что это ты делаешь? -, спросил я
- Скоро в школу, а наш учитель по физкультуре, сказал, что мы с классом, пойдем в поход, и будем там, на костре печь картошку. Вот я и хочу потренироваться, и собираю дрова для костра -, обыденно проговорил он.
- Понятно. Давай я тебе помогу -, сказал я и мы стали собирать ветки и деревяшки. Насобирав целый ворох дров, мы пошли, почему-то, к нему домой. Он жил на первом этаже дома, в соседней парадной. На мои вопросы, он однозначно отвечал,
- Увидишь -.
Он деловито разместился на кухне. Запихал на дно тазика картошку, скомкал и засунул под дрова бумагу, и поджег.
Но, как вы понимаете, картошку мы конечно не поели. Через пять минут костер горел не только в тазике, но и под ним. Благо, что окна были открыты, и этот «пожар империализма», с улицы увидал дворник. С ведром воды он заскочил через окно, на кухню и залил водой наш «пионерский костер». Пол под тазиком не успел прогореть, но след оставил внушительный. След остался и на мягком месте Вовки Кандера (это его фамилия), после того, как его мать Аделаида Львовна, то же учитель, но математики, от души поработала солдатским ремнем по его, вечно ищущей приключений, заднице.
Вот так мы и познакомились с Вовкой, с которым, впоследствии, учились в одном классе, а потом и в одном техникуме.
Вовка, как я уже говорил, был не худенькой комплекции. Коротко стриженные темные волосы, над розовощеким лицом, с умными, но в то же самое время, и хитрыми темно коричневыми глазами, ассоциировавшиеся, почему-то, с медвежьими. Да и его манеры и повадки, напоминали то же медвежьи. Что творилось у него в голове, не было понятно даже ему самому. Порой там рождались такие мысли, после которых ему было не только стыдно, но порой и страшно. Однажды он решил починить какой-то не работающий электроприбор. Результат был плачевен. Электричество потухло во всем квартале. Предохранители выбило на трансформаторной подстанции. Смех смехом, а этим эпизодом занимались сотрудники НКВД. Они предположили, что имела место диверсия. Опрашивали соседей на предмет подозрительных лиц. И почти поймали «диверсантов», но это оказались узбеки-старьевщики, и к этому случаю они не имели никакого отношения.
Еще я познакомился с Юркой Казаковым, живущим в соседнем доме и Шуриком Водолагиным, из соседней парадной. Все мы были одного возраста и учились в одной школе, но в разных классах.
Юрка был помешан на спорте. Он занимался и легкой атлетикой и играл в футбол. Шурик, был забияка и драчун, но за друзей шел в огонь и воду.
Школа приняла меня радушно, и я влился в школьный коллектив, став неотъемлемой его частицей.
Как и все мальчишки того возраста, мы дружили и ссорились, дрались и мирились, в общем жили полноценной жизнью. Тетя Лиза обнаружила у меня задатки художника и занималась со мной живописью. С Сергеем Сергеевичем мы вечерами засиживались за игрой в шахматы, или я внимательно впитывал истории, рассказанные им, о Российском государстве. Марта, давала уроки немецкого языка, они с Луи появились в Ленинграде осенью. Магеридж бывал у нас редко, но всегда тренировал меня английскому боксу, за что я ему очень благодарен. Карту и деньги, которые я передал ему на хранение, он в целости и сохранности передал Елизавете, которая сначала растерялась, а потом, со словами,
- Это всегда пригодиться -, спрятала все в надежное место.
«Юзовская» компания частенько собиралась на квартире у Елизаветы. Но в декабре тридцать четвертого года, после убийства Кирова, все изменилось. Усилились репрессии и с тридцать пятого года, начался реальный террор. Репрессировались не только Советские граждане, гонениям и репрессиям, подверглись и иностранцы, к тридцать седьмому году, за связь с иностранцем, уже грозила 58 статья, с лишением свободы от пяти лет. По этой причине встречи стали реже, и стали больше походить на подпольные сходки.
В одну из таких встреч Селин сетовал,
- Советская пресса печатает их портреты, портреты передовиков производства.
Да это же какие-то чубаровцы, с лицами преступников.
- Хотел сделать репортаж о советской семье. Чем живут, во что верят, что их интересует. Но когда мы с Мартой вошли к ним в квартиру, то увидели это пролетарское семейство во всей красе. Злая, фанатическая жена, преступная, идиотическая девчонка их дочь, и папаша - одно плечо выше другого, глаза косят и вертятся в разное время и в разные стороны. Вечный кретинический смех, и руки все время что-то шарят.
Положим, и лица буржуев то же немногим лучше, и не знаешь, что с этим всем делать. Или время такое? -.
Вопрос повис в воздухе. И потому, что был чисто риторический, и по тому, что никто не хотел вслух говорить о тех опасениях и переживаниях, лежащих у них на душе. Все затая дыхание ждали, что скоро придет что-то неотвратимое и страшное.
Как бы то ни было, но наступал канун нового, 1935 года. И во всеуслышание было объявлено, что Новый год будет праздноваться, как официальный праздник с елками, «дедами морозами» и «снегурочками».
Для меня, как и для всех моих сверстников, этот праздник был впервые, и мы с потаенным волнением и в ожидании чего-то таинственного и неизвестного были в предвкушении чуда.
Перед Новым годом зашел Дмитрий Жак, он принес елку и игрушки к ней. Им, на работе, выдали эти атрибуты новогоднего торжества вместе с праздничным пайком.
Елизавета решила сделать нам и себе подарки и попыталась купить что-то в магазине. Так она всю ночь простояла в очереди. Говорили, что привезут костюмы для мужчин, а для женщин обувь и платья, но не привезли. Она и мы с Сергеем, остались без обновок. Но вместо одежды, привезли детские коляски, и она купила ее. Знакомый спросил у нее,
- Что, у тебя ребенок появился? Ты же, кажется, не ходила с животом?-.
А она отвечает,
- Да нет, я купила коляску, а потом перепродам ее, кому надо будет, потому что потом-то не будет колясок, вот сейчас они есть, а потом не будет -.
Мы посмеялись, но обновок все равно хотелось. И тогда Елизавета взяла из тайника несколько золотых монет, и пошла в торгсиновский магазин. Там она, на это золото, купила себе и нам прекрасную одежду и много всякой вкуснятины. Новый год праздновали весело и дружно. К нам пришли и Марта и Луи и Мэг. С нами праздновали и мои новые друзья Вовка, Шурик и Юрка. Елизавета сделала и им подарки. Она подарила им по огромному леденцу, в виде разноцветной сосульки. Мы веселились всю ночь.
По случаю Нового года, были организованы уличные гуляния. Люди под гармошку распевали задорные песни. Весь Невский был заполнен людьми. В районе Гостиного двора построили ледяные горки и народ «паровозиками» скатывался с этих горок.
Мы с парнями то же катались с горки. Вот таким радостным и сказочным запомнился мне этот праздник. Все беды и невзгоды, преследовавшие меня, остались позади. Я так думал. Но, человек предполагает, а Бог, располагает.
IV
Уже в январе арестовали Марту, по обвинению в связи "с фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической ячейкой, действовавшей в СССР в пользу польской разведки ". Но ей повезло, за нее вступились влиятельные дипломаты из Германского посольства и Председатель миссии «Красного креста» в СССР. Кроме того Марта была членом миссии Лиги наций в СССР. Только благодаря этому, ее, не отправили в ГУЛАГ, а депортировали на родину в Германию.
Но сразу после Новогодних праздников, по городу пошел слух, что будут выселять «Бывших». Об этом нам рассказал Луи Селин, и сказал, что Сергей обязательно попадет в список «бывших людей». Еще он сказал, что ни о каком переселении речи не идет. Планируется большой террор и расстрелы неизбежны.
В этот же день было принято решение о «переправке» князя за границу. Елизавета, не теряя присутствия духа, собрала все вещи мужа. В эту же ночь, Селин отвел Сергея Сергеевича в дом, где располагалась миссия «Лиги наций». Через неделю, при содействии посольства Франции в СССР, была организована «переправка» князя во Францию.
И действительно: «НКВД была разработана операция «БЫВШИЕ ЛЮДИ», в отношении лиц, принадлежавших до революции к привилегированным сословиям. Проводилась она в русле репрессий так называемого "кировского потока" По плану Управления НКВД (циркуляр № 29 от 27 февраля 1935 "О выселении контрреволюционного элемента из Ленинграда и пригородных районов в отдаленные районы страны") в течение одного месяца предполагалось выселить 5 тысяч семей. Для проведения операции организован специальный штаб и мобилизована агентура. С 28 февраля по 27 марта 1935 высланы и осуждены ОСО НКВД 11 072 человек, в том числе бывших князей - 67, графов - 44, баронов - 106, офицеров царской и белой армий - 1177, "служителей культа" – 218. Почти все они были расстреляны.»
В середине февраля, к нам в квартиру, с обыском, пришли сотрудники НКВД. Елизавета пояснила, что сразу после Нового года, она рассталась с сожителем, и его настоящее местоположение ей не известно. Тем не менее, обыск был произведен по полной программе.
Благо, что Мэг помог Елизавете убрать все следы пребывания князя в квартире, и никаких компрометирующих улик у нас не было найдено.
Нас оставили в покое ненадолго. В начале апреля, ночью, нас разбудили и приказали собирать вещи. Дело в том, что с апреля этого же года, «Управление НКВД расширило масштабы операции "Об очистке погранполосы Ленинградской области и АК СССР от кулацкого и антисоветского элемента". В ходе этой операции было выселено 22 511 человек.». Под эту «гребенку» мы попали, как семья «бывших» из первого паспортного списка, в котором значился Сергей Сергеевич Оболенский. Отвезли нас в спецприемник НКВД, где нам было разъяснено, что мы подлежим выселению, как члены семей «бывших людей». Спорить было бессмысленно, и мы уже смирились с нашей участью. Но на утро, следующего дня, нас без объяснений выпустили. У проходной нас ожидал Дмитрий Жак. Дело в том, что Елизавета, по документам, все еще являлась женой Дмитрия. А ему, ночью позвонила соседка и сказала, что нас арестовали. Без промедлений, Дмитрий стал поднимать все свои связи (как ни странно, телефонное право, присутствовало и в те времена) и он сумел объяснить, что арестовали нас, по ошибке.
Луи, власти, то же, не двусмысленно дали понять, что его пасквили, крайне негативно влияют на международное мнение мировой общественности о Советском образе жизни, и что его присутствие на территории СССР, может закончиться по весьма неблагоприятному, для него, Луи, сценарию. Не дожидаясь развязки сюжета, Селин, весной этого же года, отбыл к себе во Францию, где с еще большим остервенением, стал изобличать советский строй, и даже выпустил две книги по этому поводу.
Магеридж, как постоянный представитель Лиги наций, еще два года прожил в Советском Союзе. После чего уехал во Францию. Там, судьба, свела его вновь с Луи Селин, Мартой, Галиной Мехненко, Сергеем Оболенским, его братом Николаем и его женой, княжной Верой Оболенской (это уже другая, но не менее трагичная история). А в тридцать восьмом году он вернулся в Америку, где продолжал свою журналистскую деятельность, и получил «Пулитцеровскую премию».
А у нас жизнь продолжалась. Меня и моих друзей на первомайские праздники приняли в комсомол. Торжественное вступление в члены ЛКСМ проходило, как ни странно в здании Зимнего дворца, где одно из крыльев здания было отдано под постоянно действующий музей комсомола.
После торжественного вступления в ряды комсомола, все направились на площадь перед Зимним дворцом, где должен был состояться праздничный концерт. Выступали как профессиональные артисты, так и самодеятельные коллективы и отдельные участники. Мы больше болтали между собой и смеялись, чем смотрели представление. Вдруг, что-то до боли знакомое и родное резко ударило мне по слуху. Сначала я не понял, но потом отчетливо осознал, что я услышал имя и фамилию, которые отозвались для меня эхом из прошлого. В моем мозгу, кто-то вновь прокрутил, как запись на пластинке фразу: « Выступает, ученица шестого класса, Гатчинской школы-интернат, Агафья Забудько, с песней о Родине». Я соскочил со своего места и стал пробираться к сцене. Агашка, а это была она, вдохновенно пела, не обращая ни на кого внимания. Песня закончилась, зрители аплодировали, а я еще не добрался до первых рядов. И тут я стал махать руками над головой, и кричать,
- Агашка, Гася, Гася! -.
И она меня увидела. Прямо со сцены, она прыгнула на площадь, благо высота была не большая, и кинулась мне навстречу. Она подпрыгнула и повисла у меня на шее.
- Вотька, ты как здесь? Мы думали, что вы с дядькой Левоном сгинули. А моих родителей, тятьку с мамкой, арестовали. Братьев в другой детский дом отправили -, все это скороговоркой говорила она, одновременно плача и смеясь.
Немного успокоившись, мы уже более осмысленно, стали беседовать.
Оказалось, что их школа-интернат находится в Гатчине, что их привезли на концерт и на экскурсию по Ленинграду. Они остановились в гостинице «Октябрьская» и будут в Ленинграде до третьего мая.
Тетка Елизавета то же была здесь, на площади, и мы отправились ее искать. Когда нашли, я объяснил кто это. И попросил, что бы она переговорила с преподавателем Агаши, на предмет возможности взять ее к нам в гости, как родственницу. Как ни странно, сложности не возникло, и Гасю отпустили к нам до завтрашнего обеда. Так я вновь встретился с Агашкой, этим лучиком счастья из нашего, уже далекого, детства.
Впоследствии, Елизавета, воспользовавшись связями бывшего мужа, смогла перевести Агату в один из интернатов Ленинграда. Нашей радости не было предела. На летних каникулах мы обошли все музеи Ленинграда, побывали во всех значимых исторических местах. Узнали неимоверное количество легенд и поверий про город.
Конечно, были у меня и другие интересы и увлечения. Я продолжал заниматься боксом, но уже в спортивной секции, которая называлась «Юный динамовец».
Не бросал я и занятия по живописи. Мне нравилось рисовать, наверное, еще и по тому, что давалось это без видимых усилий. На летние каникулы Елизавета договорилась в академии художеств, о возможности посещения мной уроков художественного мастерства у преподавателей академии. Я очень волновался, но любопытство и желание познать что-то новое, побеждали, и я каждый раз бежал на занятия с надеждой о том, что мне откроются новые секреты художественного мастерства.
Хватало время и на друзей, с которыми мы играли в дворовой футбол, с мальчишками из соседних дворов. Играли и улица на улицу. Доходило и до драк, но инициаторами их мы никогда не были. Мы были за честные игры без подлости и подтишков.
V
В этом году я закончил седьмой класс, и мне необходимо было определяться с дальнейшим обучением, или с трудоустройством. Решающую роль сыграл все тот же, Вовка Кандер.
Как я говорил, его мать была учителем математики в техникуме торгово-кооперативного учебного комбината ЛСПО, расположенном в соседнем доме.
С этого года в техникуме открывалось новое отделение. «Механическое отделение машинистов холодильных установок в предприятиях потребкооперации».
На тот момент это было прогрессивное направление, сравнимое с современным направлением компьютерного программирования. Посоветовавшись с родными, я подал документы в приемную комиссию. Экзамены, мы с Вовкой сдали на отлично, и были зачислены с первого тура. Вот так начиналась моя взрослая жизнь.
Учеба давалась мне легко. Наверное, потому, что жажда знаний была у меня в крови. И каждый новый предмет открывал для меня что–то новое. Даже текущие оценки были только «отлично». Я выступал на соревнованиях по боксу, защищая честь нашего техникума, и был неоднократным победителем городских соревнований. Мой портрет висел на доске почета лучших учеников техникума. Как говорят, я был: «активным членом социалистического общества», и возглавлял комсомольскую ячейку курса.
В конце года, активистов техникума, в число которых, входил и я, собрала в актовом зале директор техникума Кузнецова Людмила Николаевна и зачитала постановление Совнаркома.
«Согласно Постановлению Совета Народных Комиссаров Союза ССР № 773 от 28 апреля 1936 года «О всесоюзной переписи населения 1937 г.».
В частности, перепись приказано производить в следующем порядке: с первого по пятое января тридцать седьмого года предварительно заполняются переписные листы.
Шестого января этого же года, с восьми часов утра до ноля часов ночи производится сама перепись, то есть счет населения, проверка и сбор предварительно заполненных переписных листов, а также заполнение переписных листов на тех лиц, на которых они почему-либо не были предварительно заполнены. С седьмого по одиннадцатые января производится проверка правильности счета населения и заполнение переписных листов».
Из техникума нас отобрали десять человек, и мы были направлены в ленинградское УНХУ, для краткосрочного обучения, где с напутственным словом перед нами выступил Жак, являвшийся руководителем этого учреждения. В общем, перепись мы провели по «стахановски». Почти трое суток все счетчики самоотверженно выполняли свой долг, правильно понимая, поставленную перед ними Совнаркомом, задачу.
Однако из-за того, что показанная численность населения СССР сильно разошлась с провозглашенными с самых высоких трибун оценками, и ее результаты выявили огромные потери населения, в том числе от голода тридцать второго, тридцать четвертого годов, когда страна потеряла, по разным данным, от 6 до 8 млн. человек. Так же наблюдалось сильное увеличение доли жителей в «ссыльных» северных и восточных районах. По итогам переписи получалось, что в стране «воинствующего атеизма» собственно атеистов почти нет. Кроме того, тридцать процентов женщин не умели читать по слогам и подписывать свою фамилию, а это был по переписи критерий грамотности. В целом, четвертая часть населения в возрасте 10 лет и старше не умела читать, хотя говорилось о всеобщей грамотности в СССР. Данные переписи были немедленно изъяты и уничтожены. Ее организаторов репрессировали.»
«По результатам переписи, руководству страны сообщалось, что «общая численность населения по переписи шестого января 1937 года составила 162 003 225 человек, включая контингенты РККА и НКВД.
Кто-бы мог подумать тогда, что эта перепись отрикошетит по всей моей дальнейшей судьбе.
Арестовали и Дмитрия Константиновича. Счетчиков, проводивших перепись, стали вызывать на допросы на Литейный. Вызвали и меня.
С октября тридцать седьмого года пошли аресты руководителей организаций, ответственных за проведение переписи. При входе в здание, я предъявил повестку, и меня отправили на третий этаж. Возле кабинета 306, я немного перевел дух и постучал в дверь. Из-за двери прозвучало,
- Войдите -.
Я вошел. За столом сидел офицер НКВД и что-то писал. Так продолжалось минуты три. Я молчал, а офицер писал. Наконец он поднял голову и внимательно стал меня разглядывать. В первый момент я его не узнал. Может от того, что этот человек был почти седой, а может быть от того, что правая сторона его лица была изуродована шрамом. Но через мгновения, я отчетливо понял, что передо мной сидит не кто иной, как наш сельский ОГПУшник, Рудь.
- Это хорошо, что ты меня узнал, обойдемся без прелюдий -, сказал Рудь, отчего у меня, как-то по-особенному, заныло под «ложечкой»,
- Долго же я искал твоего батьку и тебя. А сколько лишений мне пришлось перенести из-за вашего бегства. Ну что, садись, в ногах правды нет, да и разговор у нас будет долгий -, уже с ехидством и какими-то садистскими нотками, проговорил он.
Я понял, что отсюда я уже не выйду.
- Вот так, началась моя жизнь каторжанина -, сказал Махно и замолчал. Молчал он минут десять, а потом вновь заговорил. И то, что я услышал от него, было похоже на сценарий к самому ужасному триллеру, который ни до не после, я нигде и не от кого больше не слышал.
…Продолжение истории следует.
Друзья, читайте в следующей публикации новую главу, в которой дела у молодого героя принимают серьезный оборот.
Если эта глава вам понравилась, оцените её большим пальцем поднятым вверх. А также делитесь моими публикациями в соцсетях и комментируйте их. Ваше мнение для меня очень важно.
Кто ещё не успел, подписывайтесь на мой канал «Дороги, которые нас выбирают» на Дзен.
Удачи всем и здоровья.
С искренним уважением ко всем моим читателям
Никита Суровцев.