По причине желания повышения владения английским - вольный перевод фрагмента «Чайки» Ричарда Баха. По-моему, в том числе его переводил и Майк Науменко (советский музыкант: автор многих нашумевших в своё время рок-хитов и лидер легендарного «Зоопарка»).
Перевод – экспериментальный и несёт на теле текста неизгладимые следы «творческой деформации».
Часть Первая.
Джонатан Ливингстон – Морская Чайка.
Посвящается настоящему Дж. Ливингстону: и по сей день живущему среди нас.
Это было утро, и новорожденное солнце искрилось золотом, вторя пульсу умиротворённого моря. За милю от берега рыболовецкое судно шло на холостом ходу, и весть об этом мгновенно донеслась до тысячной стаи морских чаек, готовых навалять ближнему в битве за корм насущный. Начинался очередной полный забот день. Морская чайка - Джонатан Ливингстон, самоудалился от мирских забот, и практиковался вдали от скопища пернатых соплеменников. В доброй сотне футов от поверхности моря, он свесил свои перепончатые лапы, задрал клюв, и, превозмогая когнитивный диссонанс, старался держать крылья изогнутыми. Изгиб означал, что он мог лететь медленно, всё медленнее и медленнее - пока ветер не начинал ласково едва шептать ему в лицо, пока океан не замирал под ним. Он концентрировался как мог, сужал свои глаза и считал вдохи… раз, два и… ещё чуток кривизны крыла. И тогда его перья окончательно взъерошивались, он останавливался и камнем падал из поднебесья.
Да будет вам известно, что морские чайки никогда не тормозят до нуля во время полёта, и уж тем более не падают, куда ни попадя. Коль летишь, так лети – иначе позор и бесчестье на твою маленькую, пропахшую рыбой и моллюсками птичью голову. Но Дж. Л. Чайкин не ведал стыда: он напрягался вновь и вновь, изменял свою аэродинамику таким образом, что приезжал на конечную и падал опять. Он был enfant terrible птичьего рода. Большинство чаек обходятся базовым пакетом навыков полета – метнулся за сардинкой, другой и – обратно в избу. Для них полёт означал лишь полёт до точки раздачи калорий. Для нашего героя полёт был всем. Никто так не любил летать, как он.
Такой образ мышления отнюдь не снискал популярности среди населения. Даже предки Джонатана напрягались от его экспериментов с фигурами высшего пилотажа. К примеру, он никак не мог понять, почему при полете на высоте меньше, чем в полуразмахе крыльев от поверхности воды – он мог лететь дольше, чем обычно, а сил тратил меньше. Полёт на бреющей он заканчивал не банальным бултыхом лапами, но грациозным парением в миллиметре от бренной «тверди». А лапы при этом он аккуратно втягивал в пространство фюзеляжа птичьего тела. Когда же он проводил своё парение на высоте сущего фута от земли, а потом рулеткой мерил тормозной путь на песке – предки были на грани коллапса сознания.
«За что, Джонни, за что?» - причитали они. «Почему ты выбираешь путь маргинала и свободного художника? Оставь это низкое дело пеликанам, альбатросам и прочему сброду! Иди к столу и поешь хоть немного. Посмотри на себя – ты же кожа, да перья!»
«Я не парюсь за свою конституцию, мам. Я всего хочу лишь знать, что я могу в воздухе, а что нет. Только и всего»,- гордо и отрешённо ответствовал он.
«Ну смотри, Джонни», - сурово говаривал отец, - «Скоро зима, а там уже и не попляшешь. Лодок становится всё меньше, а рыба с поверхности уйдёт в глубину. Если уж к ученью стремление невтерпёж, тогда учись нырять за жратвой и отстаивать её. Это альфа и омега любого полёта, а не твоя арабская вязь в воздухе».
Джонатан внял нравоучениям. Несколько следующих дней он следовал поведенческим паттернам истэблишмента: брал кильку в томате вилкой и вытирал тарелку хлебом, пытался драться у пирсов и лодок до первой крови и придерживать коней беспредела, но у него ничего не получалось. «Это так бессмысленно – отдавать плоды тяжких трудов своих бесчувственным империалистам, тогда когда всё это время я могу просто летать, хоть на бензине, хоть без», - горько думалось ему. Ещё столько нужно отлетать!
Не прошло и полгода, а Джонни опять взялся за старое – голодный, но счастливый. Предметом изучения на сей раз была скорость, и за неделю он узнал о ней больше, чем любая самая быстрая чайка из ныне живущих. С высоты в тысячу футов, он бросался в крутое пике навстречу волнам и исследовал, почему чайки не могут сделать этого. За шесть секунд он достигал скорости семидесяти миль в час, при которой крыло теряет устойчивость в момент взмаха, а последнее мышечное кольцо теряет тонус. Это происходило раз за разом. Как бы он ни старался, как ни выжимал из себя всё на пределе своих возможностей: всё заканчивалось беспорядочным кувырканием в воздухе и серо-коричневым финалом. Он полностью терял контроль над своим телом.
Итак:
1. Подъем на высоту 1000 футов.
2. Мощный рывок вперёд.
3. Взмах, толчок и отвесное падение.
4. Но…внезапно левое крыло глохнет на взмахе.
5. Вращение влево, правым не машем: пытаемся восстановить равновесие.
6. Неуправляемый штопор через правое крыло.
Раз десять он пытался держать машину в полёте, но всё оканчивалось плачевно-хаотичным погружением в голубые воды Мирового Океана и некоторой потерей веса.
«Может быть секрет в том, что нужно просто держать крыло неподвижно, сделать взмах на пол-копейки и снова замереть на высокой скорости, как Чкалов?» - подумал он: мокрый, как карась. Высота 200 футов! Вход в пике! Опускаю клюв! Он раскинул крылья и, добившись стабильного положения, достиг скорости в 50 миль в час. Это требовало невероятных усилий, но сработало! За десять секунд он превратился в пернатую комету, летящую со скоростью 90 миль в час! Рекорд для чаек: живущих и вымерших!
Но недолго ликовал наш герой. Мгновенно машину стало трясти, угол наклона крыла изменился, он сорвался в то же неконтролируемое катастрофическое падение и на этой скорости его приплющило, как манекена в краш-тесте. Среди ясного неба Джонни превратился в нечто среднее между метеоритом и подушкой, и шлёпнулся о каменную твердь ласкового доселе моря.