Глава 15. «Фил», «дасян», «гаджа»…
Кетл уже спал, а Патрисия все еще не могла заснуть. Она лежала в объятьях мужа в созданном им тепловом коконе. На пол они постелили одно из одеял, а сверху укрываться необходимости не было. Пат лежала и думала, за что ей подарено такое невозможное счастье — снова быть с Кетлом. Когда она уже дважды прощалась с ним… Когда не оставалось ни малейшей надежды. А сейчас… Она боялась лишь одного — что все это только сон, что она проснется, а Кетла не будет рядом.
Наконец, она задремала, но спала сперва очень чутко — все-таки место не слишком-то дружественное. Вдруг ее что-то толкнуло, и Пат открыла глаза, а, открыв, подскочила: сбылись ее худшие страхи.
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9, глава 10, глава 11, глава 12, глава 13, глава 14, глава 15, глава 16, глава 17, глава 18, глава 19, глава 20, глава 21, глава 22, глава 23, глава 24, глава 25, глава 26, глава 27, глава 28, глава 29, глава 30, глава 31, глава 32, глава 33, глава 34, глава 35, глава 36, глава 37, глава 38, глава 39, глава 40, глава 41)
Ночь, полная темнота, но Патрисия знала, где она. Неужели ей все, и правда, приснилось — победа илле, возвращение к мужу? Ни Кетла, ни гостиницы, а сидит она на кровати в той самой стеклянной клетке, в заточении у Семена!
Разум подсказывал, что пора испугаться. Но она ничего такого не чувствовала. Нет, тут что-то не то. Во-первых, нет света — а Семен не выключал его даже ночью, наблюдая за ней. Пат подумала, нельзя ли его как-то включить, и тут же в комнате стало светло. Ей захотелось выйти — и стеклянная перегородка исчезла, а Пат свободно прошла в кабинет Семена.
Кабинет оказался пуст. Однако она обнаружила настежь раскрытый сейф и разбросанные на полу бутылки из-под спиртного. А потом случилось и вообще из ряда вон выходящее — Пат слишком быстро двинулась к выходу, и обнаружила, что приподнялась над полом и может передвигаться по воздуху — легко и быстро.
Уж не умерла ли она, не стала ли привидением, лениво подумал разум, но снова — ни малейшего страха Патрисия не испытала, скорее любопытство. Она сделала вывод, что это все-таки, сон, и его стоит досмотреть. Легко покинув дом, Пат немного покружила над лужайкой, ощущая неслыханную свободу и легкость, и вдруг поняла, что хочет продвинуться дальше, глубже — нет, ни в лес, а куда-то туда, в иную реальность. За порывом тотчас последовало действие, и Пат на секунду переместилась в иное, необыкновенно-цветное пространство, но тут ее свобода закончилась. Иной мир ее тут же вытолкнул, мало того, она явственно услышала, поняла, осознала — не важно, внутри себя, или «оттуда» — укор. Да, и правда, что это она… Патрисия вспомнила о ребенке, о Кетле, и испытала угрызения совести.
«Тогда зачем я здесь?» — задала она вопрос, и тотчас же получила ответ. Она увидела на краю опушки дорогу, ведущую в самое сердце леса. Пат знала, что может и не идти, но ее позвали, и она откликнулась. Откликнулась, хотя поняла, кто ее позвал. Она двинулась по дороге — наполовину шла, наполовину летела, иногда слегка отталкиваясь от поверхности. Истинное зрение ей не понадобилось — стоило ей захотеть, и тропа и деревья начинали мерцать, четко обозначая путь. Патрисия впервые любовалась красотой иллийского леса — она пересекала чащобу на Оксандре, но на Илии побывала только в искалеченном городе и в горах. Синие многовековые кроны, любопытные глаза ночных иллийских зверюшек, которых она хотела бы разглядеть… Но она шла на зов, не останавливаясь.
В какой-то момент деревья расступились, и Пат оказалась на поляне, которую освещали догорающие факелы. Она прошла вперед и увидела жуткую картину. Жуткую, если бы она могла испугаться, но она не могла.
В свете факелов маячили тени — зловещего вида креза. Непостижимым образом Пат поняла, что эти креза — с Оксандры. А возле огромного камня лежал Семен с размозжённой головой.
***
Креза ее словно не видели, она прошла мимо них, как мимо деревьев, и встала над Семеном. Тело его выглядело чудовищно. Из него словно высосали все, оставив лишь кости и кожу. Но она не испытывала ни ужаса, ни физического отвращения, хотя увидь она такое в реальности, сразу бы потеряла сознание. А сейчас только отметила с глубокой горечью, как тяжело он умирал.
Сильнейшая печаль охватила ее. Семен умер, ничего не поняв, и теперь ничего не сможет изменить. А захотел бы он? Вряд ли. Наверное, поделом, но Патрисия не желала ему такой судьбы. Она только хотела нейтрализовать его, не позволить ему творить зло и дальше. Видимо, это оказалось невозможно. Непостижимым образом мир от него избавили его собственные друзья.
Пат пыталась вспомнить, сколько он всего натворил, но почему-то не получалось. То есть она не могла забыть про Бокчеррига, про Макеллина… Но сейчас перед ней — как и тогда, лежал не злодей и убийца, а ее однокашник Семен, неловкий, безвкусно одетый, да просто Семен, который сидел позади нее и просил у нее совета…
И в ту же секунду, хотя она даже не двинулась с места, декорации вдруг изменились. Или, что скорее, изменилась реальность. Она ни на чем не стояла. Под ногами и вокруг нее повсюду было пространство — огромное, но наполненное чем-то очень вещественным. Перед глазами клубился туман, а когда он слегка рассеялся, она увидела Семена — достаточно близко, чтобы понять, что он напуган, а теперь еще и изумлен ее появлением. Голова у него была целая, и весь образ — совершенно прежний, но он, несомненно, умер. Умер, а теперь вот позвал ее — для чего?
Все это Патрисия восприняла совершенно спокойно, как должное. Она чувствовала, что сзади нее кто-то или что-то присутствовало, но знала, что оглядываться ей не разрешено.
— Пат… Пат, я умер… Меня убили, — быстро проговорил Семен, а в глазах его зажглась непонятная надежда.
— Я вижу, — сказала она.
Говорили они вроде и вслух, а вроде и мысленно.
— Ты, конечно, злорадствуешь? Считаешь, что я заслужил?
— Я не злорадствую, — ответила Пат. — И я не знаю, кто чего заслужил. А для чего здесь я?
— Так получилось, что ты мне опять нужна, — усмехнулся Семен, но при этом она видела его напряжение. — Нужна твоя помощь! Ты… ты такая вся благородная… чего тебе стоит… ты же не захочешь меня погубить, да?
Она с удивлением смотрела на него. Ей казалось, в этом месте уже невозможно испытывать страх, но Семен явно его испытывал.
— Я… я не хочу туда! — истерично прошептал он, показывая куда-то за свою спину.
Что там, Патрисия не видела, но поняла. Раньше надо было думать, хотела сказать она, но сказала иное.
— И как я могу помочь тебе?
— Ты должна вспомнить… — Семен поморщился.
Он делал явные усилия над собой, унижаясь перед ней.
— Вспомнить, делал ли я… делал ли я тебе хоть что-нибудь доброе. Только… по-настоящему. Сам я вспомнить не могу… но почему-то мне кажется… В общем, можешь злорадствовать, но это мой единственный шанс.
— Доброе… доброе дело — мне? А почему только мне?
Семен скривился.
— Другим я точно не делал.
Пат опешила. С языка рвались колкости, и она знала, что имеет право все это сказать. Но ее мучили противоречия. С одной стороны, она не могла желать гибели — окончательной и бесповоротной, — никому, не только Семену. Ей было ужасно жаль его и хотелось, чтобы он спасся.
Но при этом она чувствовала, что это что-то нарушит. Чтобы Семен спасся, его жизнь надо переписать от начала и до конца, а иначе… возникает фальшивый звук. Получается, что ни ответственности, ни справедливости не существует, и каждый может безнаказанно пытать и убивать других. «Милосердие — продолжение справедливости, а не ее отмена», — она услышала это, словно кто-то произнес за ее спиной. А с другой стороны… разве сама она не хотела бы, чтобы кто-то взял и перечеркнул ее ответственность, забыл про справедливость — в тех ее словах и делах, за которые ей стыдно?
Ясно одно — Семен погибает, и она должна выполнить его просьбу. Значит, надо сосредоточиться. Когда он мог сделать для нее что-то хорошее? Конечно, заставив ее возиться со Старом, он, по большому счету, сделал доброе дело — и для нее, и для всей Илии. Но явно этого не планировал. Значит, надо вернуться к университету, больше некуда. Семен и сам, конечно, подразумевал годы учебы.
Проблема в том, что добрые дела там делала для него в основном она. Помогала выполнять задания, убеждала Артура не насмехаться над «более слабым», пыталась находить в нем хорошее. Стоп… разве что… Воспоминание само всплыло в голове. Она не приняла это тогда за нравственный подвиг с его стороны: разве не так надлежит поступать — ну, пусть не друзьям, но товарищам по курсу? Но для Семена это был, пожалуй что, подвиг.
— Помнишь, ты меня предупредил? Ну, тогда, когда Барбариха хотела меня отчислить?
***
Он и забыл об этом лишь потому, что неприятно помнить. Это был бессмысленный, ничем не оправданный с точки зрения целесообразности поступок. Провал, о котором противно вспоминать. Интересно, что он и сейчас не знал, почему так сделал. Курс был окончен, и помощь Патрисии ему больше не требовалась, к тому же нашлись и другие помощники. Ее мерзостный роман с Артуром был как раз в самом разгаре и вызывал у него приступы ярости. И ревность тут ни при чем, Пат уже давно раздражала его самим фактом своего существования. Артура же он попросту ненавидел. Все женщины, глядя на него, что называется, «плыли». Чем взяла его Пат, почему он предпочел ее, непонятно. Разве что тем, что проявляла характер. Семена бесил и ее выбор, и его. Но больше всего — подобные отношения, которые называются романтическими. Ни во что такое он не верил, но не мог понять, почему бы женщинам и с ним хотя бы не притвориться, что они что-то испытывают.
Эта любовная парочка выбешивала не только его, чем Семен не преминул воспользоваться. Та, которую Пат назвала Барбарихой, была из числа присосавшихся к руководству университета. Такие не проявляют способностей к учебе, однако обладают большими амбициями и находят свое место в активе — прилепляются к деканату и занимаются административными делами. К концу обучения Барбариху — Иру Баранову — уже назначили старостой группы и младшим помощником декана по практике.
Конечно, она тоже была влюблена в Артура и возненавидела Пат. Распределяя группы на практику, Барбариха записала ее в самый никчемный проект. На той планете не нашлось бы ничего интересного с точки зрения Пат, уровень развития общества — нулевой, язык — примитивный, ловить там с ее способностями было нечего. Патрисия могла написать аналитический доклад по этой планете за пять минут, не вставая с места. Семена всегда злила ее способность ухватывать суть дела без особых трудозатрат и запоминать материал без корпения и зубрежки.
Удалив Пат с горизонта, Барбариха намеревалась сделать еще одну попытку приблизиться к Артуру: его факультет туда даже не отправляли — планета оказалась бедна и с геологической точки зрения. А Пат взяла да и не поехала. Артур уговорил ее сказаться больной, предвкушая пару недель совместной гулянки. Они даже и не подумали скрыть это от Семена — ему доверяли.
Казус заключался именно в том, что Семен сам сдал их Барбарихе — забавно было посмотреть, как станет выкручиваться отличница, когда ее изобличат.
Барбариха развела бурную деятельность, она сразу накапала руководству, потребовала отчисления за мошенничество, и ей дали полномочия проверить, действительно ли больна студентка, провести съемку доказательств прогула и прислать в деканат. Баранова поделилась новостями с Семеном — на тот момент он уже наобещал ей будущую регистрацию на целый год. Иру ожидало, как она думала, утешение в объятьях скромного и милого парня, который «искренне в нее влюблен». Что никак не отменило ее желания отомстить Пат и добиться Артура. За это Семен тоже ее потом наказал, но это другая история.
А Семен… Почему, зачем он это сделал? Какая-то секундная слабость, неужели ему стало жаль ее? Жаль, что лучшую студентку вот так просто выгонит без диплома какая-то тупая Барбариха? Он не знал. Но его почему-то корежило при этой мысли. В общем, его что-то дернуло, и он позвонил Пат и предупредил. Она как раз собиралась на свиданку, но успела вернуться, залезть в постель, обложиться лекарствами. Когда Барбариха позвонила в дверь, «едва живая» Патрисия открыла ей с коммуникатора, и та обломалась.
А Пат даже не особо потом и расшаркивалась. Спасибо, мол, друг, вот и все. И как же называется этот его поступок, за который он сам себя презирал потом? Милосердие?
Ответом на этот вопрос стал крохотный блестящий лучик, появившийся откуда-то, где раньше у него было сердце. Лучик свернулся, как тонкий канат, опустился вниз, протянулся от ног Семена над пропастью примерно на метр, да так и завис. Сумей даже он удержаться на этой веревочке, ее едва бы хватило на пару шагов.
— И это все? — невольно воскликнул он.
Ангел на той стороне пропасти посмотрел на лучик, а потом, видно, решил заняться своими делами — поднялся вверх и исчез. А вместо него появился кто-то еще, Семен едва его видел — совсем зыбкая фигура.
Семен с отчаянием вглядывался в эту фигуру и вдруг почувствовал, что сейчас произойдет нечто такое, чего нельзя изменить. Что вся его судьба зависит сейчас от мужчины — он откуда-то знал, что это мужчина, — на том берегу.
***
Семен горестно вскричал, и в этот момент Патрисия, сама не понимая как, сменила ракурс. Она оказалась позади Семена, над его головой, и смотрела теперь туда же, куда и он. Вообще-то она чувствовала, что больше тут не нужна, но ей хотелось увидеть, что будет.
Пат удивилась, осознав, что только что висела над огромной дымящейся пропастью. Теперь она видела, что Семену есть от чего впадать в панику. Его рукотворная пропасть простиралась на километры. А на противоположном берегу Пат успела заметить колеблющееся белоснежное сверканье, словно крылатое существо. Существо медленно поплыло вверх, и берег опустел.
Но тут ракурс ее зрения сменился, и она забыла про все — про себя, про Землю, Илию и Семена… Кусочек суши, пропасть — все это стало зыбким и призрачным, почти несуществующим. Тот берег приблизился, его отделяла от нее только синяя-синяя река, глубокая и свежая, в которую так и хотелось нырнуть, как в приключение. Несмотря на расстояние Пат могла видеть все, что на том берегу, очень отчетливо. Более того — то, что она видела, только оно и существовало, в самом полном значении слова. Вся реальность, все истинное существование было именно там, и только там.
Патрисия задохнулась от неведомого прежде счастья. Это чувство больше всего напоминало ей возвращение домой. В свой единственный и настоящий дом, про который она забыла — потеряла в дороге память о нем, искала, но не знала, что ищет. И вдруг и нашла, и вспомнила, и пришла на самый родной порог. Стоит его переступить — и ее ждет долгожданная встреча…
Даже на илините она не смогла бы передать увиденное. Она угадывала пейзажи — они напоминали и земные, и иллийские одновременно, и, всмотревшись, она словно могла приблизить их к себе, разглядеть каждый листок, настолько материальный, насколько и невозможно прекрасный. За лесами тянулись горы, за горами — сады, за садами — океаны, и, казалось, что там она может найти все самое дорогое и любимое. У красок не могло быть названий — или могли быть, но только самые точные, которых она не знала. А цвет купольно-бездонного неба наполнял ее душу ликованием.
Бабушка рассказывала ей про райский сад, но ей было скучно это слушать — какие-то плоды да цветочки, плоское и картонное. Но — теперь-то все стало понятно: это слова — плоские и картонные, ими невозможно описать полное и объемное. Это словно стоять перед тусклым и старым зеркалом, а потом обернуться и увидеть реальность. Или как смотреть на красивую ткань с изнанки, а потом вывернуть на лицо.
Не отдавая себе отчета, Пат рванулась вперед, но тут же ощутила препятствие — ей туда нельзя. Горестное разочарование нахлынуло на нее — она видит свой дом и не может в него попасть… она не заслужила… ее там не ждут… Но это чувство мелькнуло и тут же исчезло, и его заменило смирение. Она вдруг вспомнила, кто она есть. Ее жизнь, поступки, пустые слова — все это она осознала как никогда четко. Ей еще предстоит стоять на месте Семена и ждать милосердия. А пока нельзя.
Значит, нельзя… Значит, ей пока достаточно знать, что это место существует… Существует.
А потом вдруг раздалось пение — не земное, потому что не исходило из человеческой плоти, — но прекраснее этой музыки, в которой голос был инструментом, а инструмент — голосом, Патрисия никогда ничего не слышала. Исходило оно из уст сверкающих существ, заполонивших то сияющее-синее пространство, которое можно условно назвать небом, хотя небо находилось повсюду.
И в тот же момент на берегу, у самого края обрыва, появилась фигура Человека. Простая человеческая фигура — мужчина среднего роста, в простых, а не сверкающих, как у поющих существ, одеждах, с непокрытой головой. Патрисия точно видела, что это именно человек, не илле, не креза, не кто-либо еще из всех известных ей рас.
В этом появлении не было никакого насилия, от Человека не исходили ни властность, ни угроза, ни физическая мощь. Он просто стоял и смотрел, и его взгляд затмевал для Патрисии все. Взгляд, преисполненный таким теплом и любовью… нет, не так. Он сам был Любовью в ее чистом виде, и эта Любовь заполняла собой все пространство, переполняла и ее душу тоже. В сиянии этой Любви все краски сливались воедино, превращаясь в симфонию цвета. А главной нотой в этой симфонии звучал цвет, слабый отзвук которого был ей знаком — на Илии его называли индиго. Такой она видела у Бокчеррига, когда тот умирал, отдав свою жизнь за Пат — цвет жертвенной любви.
Она не могла смотреть в Его глаза, но не могла и не смотреть. И видела, как взгляд Его, направленный на Семена (она только тогда вспомнила про однокурсника), наполнялся печалью. Но что видел и как ощущал Его присутствие умерший, Патрисия знать не могла. Семен слепо всматривался в противоположный берег, и она заподозрила, что он почти ничего не видит. Он как будто даже не понял, что у него теперь совсем другой собеседник.
— Это все? — повторил Семен в отчаянии. — Это все ваше хваленое милосердие?
Человек медленно отвел в стороны руки, как для объятий, раскрыв ладони, и Пат увидела на них глубокие сквозные раны. А потом приложил левую руку к сердцу, и из раны потекла кровь, и капли этой драгоценной крови превращались в светящийся луч. На глазах у Пат этот луч протянулся через всю пропасть и слился с крохотным лучом Семена. Теперь оба берега соединял этот тонкий ярчайший канат.
— И как… как я на нем удержусь, если там еще… если все то, что я сделал… там больно… — бормотал Семен, скорее самому себе.
А потом вдруг заорал:
— Я ж хотел туда, к вам… я не хотел с ним! Я пытался от него отделаться, потому что… мне нужен был Дар, только для этого… только чтобы… он за это меня и…
Патрисии показалось, что рот у него словно забило пылью. Здесь нельзя было лгать, но Семен, похоже, частично говорил правду, потому что иначе не произнес бы ни слова. Каким путем он пытался заполучить себе Дар, никто лучше нее не знал, и для чего — еще огромный вопрос. Впрочем, Человек на том берегу знал все.
Семен поперхнулся и с трудом прохрипел:
— И что мне теперь — идти? А если не пойти, то тоже…
— Я никого не могу привлечь к Себе насильно. Я смогу держать тебя на этом пути той силой, с какой ты ко Мне стремился. Если она была велика — Я тебя удержу.
Пат не знала, слышал ли эти слова Семен, произнесены ли они вслух или являются плодом ее собственных мыслей?
Она подумала, что стремление Семена, увы, обусловлено страхом и выгодой, но в ту же секунду кто-то вернул ее рассуждения к ней самой. И Патрисия вдруг с ужасом поняла, что и ее стремления могут быть объяснены тем же самым — страхом остаться вовне, мечтой о благополучном исходе… А стремилась ли она сюда, к Нему, в своей жизни вообще? Не обращалась ли к неведомым Силам только когда было плохо — за помощью, ради собственных нужд?
— Кто… кто ты? — с трудом разлепил губы Семен, с тревогой вглядываясь в фигуру, словно впервые что-то заподозрив.
А Патрисия замерла вместе с ним, ожидая собственного приговора. «Сейчас я здесь не из-за себя, сейчас решается доля Семена…» — успокоила себя она, но в тот же миг Человек перевел взгляд на нее, и Пат, если бы не висела в воздухе, опустилась бы на колени от переполнявшей ее любви и надежды. Если ее собственной любви недоставало, то этот взгляд наполнил ее до краев. Она словно перенеслась в детство, когда прекрасно знала, что очень глупо себя вела, капризничала и не слушалась, но ни капли не сомневалась в том, что ее все равно жалеют и любят, даже если родители выглядят строгими и ждут от нее объяснений. Ее любовь-потребность предстояла сейчас перед Любовью-Полнотой Дара.
А потом она поняла, что пора. Увидеть дальнейшее, узнать, решится ли Семен на этот путь, и чем он закончится, она не сможет — это не ее дело. Но сейчас ее мучило совершенно иное.
— Как я смогу без Тебя? — пролепетала она.
И в ту же секунду чуть не рассмеялась от радости, осознав, что говорит ерунду — переполняющая ее Любовь не могла покинуть ее, если только она сама ее не покинет. Повинуясь, Патрисия послушно закрыла глаза, навсегда запоминая увиденное.
А когда очнулась в гостинице рядом с Кетлом, ничего, что приснилось, не вспомнила.
***
Но потом она будет узнавать эту Любовь — узнавать, не помня, откуда знает. В глазах Кетла. В воспоминании о Бокчерриге и его жертве. В братской верности Стара. В крохотном цветке и в огромном закатном небе. Словно быстрым мерцанием из глубины ее памяти возникнет напоминание, но о чем или о Ком? Этот взгляд она будет искать и ждать всю жизнь, и часто находить его внутри самой себя. И однажды, в одном из разговоров с илянами о Человеке-Полноте Индиго она узнает Его. Узнает, и соединит все воедино, хотя так и не вспомнит этого сна.
А тогда, утром, ее разбудил звонок с коммуникатора — прибывшие по ее просьбе креза сообщили, что Семен исчез. Патрисия попыталась запаниковать: сколько новых бед способен натворить однокурсник! Но в душе был полный штиль. Пат откуда-то знала, что все закончено. И, когда креза сообщили ей, что пошли по следу и нашли тело, она не сильно удивилась. Словно все, что ей следовало знать и чувствовать по этому поводу, она уже передумала и перечувствовала. Как и в том, не оставшемся в памяти сне, она не испытывала никакого удовлетворения, только горечь при мысли о нелепой, не принесший никакой радости — ни ему самому, ни другим, — жизни.
— Как это печально, когда воды жизни уходят в песок, не возвратившись в небо, — сказал Кетл, вторя ее мыслям.
Он взял у нее из рук коммуникатор, словно всегда знал, как с ним обращаться — как оно, вероятно, и было, и попросил у креза показать ему труп. А, посмотрев, сказал Патрисии, что ей этого видеть не стоит. Она и сама не хотела.
— Здесь что-то страшное, — сказал он. — Из него высосали всю энергию. Кто способен на такое злодейство?
— Креза! — мигом выпалила Пат и пояснила, увидев недоумение Кетла:
— Креза с Оксандры. Это они занимаются такой дрянью. Шита называет это магией. Но как они попали сюда?
— Должно быть, прилетели, — нахмурился Кетл. — Земляне больше не контролируют ни космодром, ни космос. Его никто больше не контролирует.
— Еще только этих типов нам не хватало… — обеспокоилась Пат.
— Я поговорю с Соовом, — серьезно кивнул муж. — Думаю, они будут рады помочь.
Не смотря на ужас перед судьбой Семена, Патрисия не могла не испытывать огромного облегчения: Стар теперь свободен. Она вкратце рассказал Кетлу свою задумку — теперь уже можно. Вопрос, как удержать Семена на дальней планете и не допустить его возвращения (Пат собиралась привлечь к этому креза), теперь снят.
Несмотря на уверенность, с которой она говорила с Семеном, у нее остались сомнения. Иляне поклялись не сопротивляться и сдаться агрессорам. Что, если здесь появятся новые земляне? Что тогда делать Стару?
Но и Кетл, и Соов, которого они подключили к разговору, эти страхи развеяли. Со смертью Семена, как и было сказано, атака крови не завершилась, так как ее цель не была достигнута. Любой, кто решит приехать на Илию с недобрыми намерениями, в ту же секунду присоединится к этой атаке и к ответственности Напавшего за нарушение клятвы, а значит, закончит так же, как остальные, — умрет, даже не успев покинуть Землю.
— А обычным, мирным землянам вы не должны? — решила докопаться Патрисия, боясь что-либо упустить.
— Мы заключали военную сделку с противником, а нашим противником были военные агрессоры под руководством Напавшего. Никому, кроме тех, кто ведет войну с Илией, мы ничего не должны. А таковых, как мы полагаем, уже не осталось нигде — и на Земле тоже, — терпеливо объяснил креза. — По крайней мере, для предъявления своих прав они должны заявить о себе. Не думаю, что такое еще возможно.
В этот момент без всякого стука в комнате появилась Зов со знакомой коробочкой.
— Я зная, что вашу уже не спала. Я убирая. Можн?
Она раскрыла коробочку, и Пат тотчас же оказалась на кровати с ногами. Мертвое дерево пугало ее куда меньше, чем излишне живое растение с его хлюпающей, засасывающей пастью. Кетл удивленно смотрел на нее, но тут работало глубинное подсознание, а не разум.
— У нас дома мы будем убираться без этой штуки! — сказала она твердо.
***
В тот же день они вернулись в горы — рассказать о случившемся Теаюригу, обсудить дальнейшие планы, восстановить прежние и наладить новые способы связи. А главное, конечно, продолжить лечение Стара.
Перед отлетом из Ауиятала у Пат состоялся прощальный разговор с Артуром. Они с Кетлом уже направлялись к куори, когда к гостинице подошел новоявленный муж Яли Нел — добрался пешком.
— Улетаете? — мрачно буркнул Артур. — Надо поговорить…
Он обиженно смотрел на Патрисию: неужто она могла вот так улететь и забыть про него? После того, как он просил ее не являться на свадьбу, это было забавно. Но сейчас она, и правда, почувствовала вину. Не потому, что забыла о нем, а потому, что не рассказала о случившемся — ведь Семен был их однокурсником.
— Семена убили, — без предисловий сообщила она.
— Понятно, — равнодушно кивнул Артур. — Небось, собирался смыться? И как вы его?..
— Это не мы! — возмутилась Пат. — А его собственные дружки с Оксандры.
Артур поморщился, давая понять, что сейчас у него другие заботы. Патрисия воззрилась на него в ожидании.
Но он, как и в прошлый раз, многозначительно глянул на Кетла, и тот отошел. Пат только вздохнула — ну что еще он ей выдаст?
— Пат, мы… в общем, все как-то странно. Что теперь тут будет? Кроме тебя, мне не с кем поговорить…
— А как же твоя жена? — холодно спросила Пат.
— Она… она не поймет… она не землянка. Нас с тобой связывает… многое, сама знаешь. В общем, мы не чужие. Не знаю, как ты… а я… я плохо себе представляю, что мне тут делать. Нет, конечно, Яли… я люблю ее, — он вызывающе посмотрел на Пат. — Но тут все не мое.
— Зачем тогда столько стараний, оставался бы на Земле… А, ладно! — махнула рукой она, прервав ехидную реплику. — А кстати, Яли уже наделила тебя своими умениями?
Артур, даже не разозлившись, скривился.
— Чушь это все. Какая разница… передвигать предметы, вызывать дождик. На фиг все это сдалось. Сначала прикольно, а потом привыкаешь. Ну кого тут этим удивишь, если они сами все это умеют? Нет, я не жалею — ну, что касается Яли… я тебе уже говорил. Но жить здесь… всегда…
Они помолчали.
— А ты? Ты считаешь, что впишешься? — пытливо вглядывался Артур. — Хотя… тебя-то все равно теперь не отпустят…
Он многозначительно покосился на стоящего неподалеку Кетла.
— Не отпустят? Да уговаривать будут — не улечу, — усмехнулась Патрисия.
Артур как будто и не услышал, он хотел лишь выговориться.
— Я просил Яли улететь со мной куда-нибудь… пусть не на Землю, но на какую-нибудь цивилизованную планету, ты понимаешь, о чем я? А она наотрез: нет и все. И теперь, когда все их мужики возвращаются… понимаешь? От меня ведь у нее не будет детей… вдруг она сама не рада теперь… Помнишь, что Семен говорил?
Видать, он совсем расклеился, раз готов обсуждать это с ней. Патрисии стало жаль его.
— Слушай, успокойся, — быстро заговорила она. — И не слушай Семена. Здесь не так. Если она выбрала тебя, то ни на кого даже смотреть не станет. У них нет предательства и измен.
— Ага, нет, — усмехнулся он. — А ее мамаша?
На это Пат не нашлась что ответить.
— И потом… — уныло продолжил он, — что мне вообще делать среди этих?.. Георазведка им не нужна… Они и без всяких приборов видят, где у них какие ископаемые залегают.
— Я не знаю, Артур, — искренне сказала Пат. — Может, если ты любишь Яли, тебе стоит попробовать полюбить ее мир. И тогда тут сыщется место для тебя… как-то само найдется.
Он только раздраженно пожал плечами. Во взгляде его появилась тоска и досада.
— Ладно, Пат… Тебе не понять, ты не мужчина… Может, тебе с ними и проще, женщины быстрей приспосабливаются. Но… раз уж мы откровенно… — он посмотрел на нее исподлобья. — Слушай, я знаю, я сам виноват перед тобой… но не обязательно же было тут связываться… Ты ведь не можешь действительно с ним… по-настоящему?..
Он все еще пытается убедить ее, что она его любит! Послать его, что ли, как можно дальше? Но ведь они и так уже расстаются, и, видимо, навсегда. Возмущение уступило в ней место жалости.
— Артур, я надеюсь, у тебя все будет хорошо, — сказала она, стараясь вложить в эти слова как можно больше тепла.
А он вдруг наклонился и быстро поцеловал ее в губы. Пат резко отпрянула:
— Спятил?
— Земной поцелуй, — криво усмехнулся Артур. — Не знаю, как тебе… а мне иногда не хватает… Ну, пока, Пат.
И, отвернувшись, Артур ушел, даже не взглянув на Кетла.
— У землян принято целовать чужих жен? Они не знают, что это как плод без вкуса? Или он не умеет гасить огонь? — Кетл выглядел не разгневанным, но пораженным.
— Даже если знают, многих это не останавливает, — серьезно ответила ему Пат. — Тем более всегда можно заключить новый контракт. Прошу тебя, не расстраивайся из-за этого. Мне его поцелуи совсем не нужны. Да и ему тоже. Его просто злит… У него в цветах сплошной ядовито-желтый, какой уж там огонь! Он не хочет верить, что мне все равно. Он привык, что женщины…
— Он не смеет так поступать. И он предает свою жену. Я должен сказать ему…
Кетл двинулся было вслед за Артуром, но она остановила.
— Иногда… иногда не надо ничего говорить. Здесь все закончено. Мы попрощались.
Она вспомнила в этот момент, как сама поцеловала Бокчеррига перед смертью, и его признание… И решила никогда-никогда не говорить об этом Кетлу. Пусть это будет ее единственной тайной.
Продолжение - глава 43.
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9, глава 10, глава 11, глава 12, глава 13, глава 14, глава 15, глава 16, глава 17, глава 18, глава 19, глава 20, глава 21, глава 22, глава 23, глава 24, глава 25, глава 26, глава 27, глава 28, глава 29, глава 30, глава 31, глава 32, глава 33, глава 34, глава 35, глава 36, глава 37, глава 38, глава 39, глава 40, глава 41)
художница Елена Юшина