Всем утра доброго, дня хорошего, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
О Некрасове мы знаем вроде бы – всё, а с другой стороны – мало что. «Всё» - потому что большинство из нас получало среднее образование в советских ещё школах, заучивали наизусть (так надо было!) «Однажды в студёную пору...», «Есть женщины в русских селеньях» и что-то там про умершего Добролюбова – «Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало...» Ещё мы накрепко запомнили, что Николай Алексеевич – великий русский поэт-демократ, а напоследок – что он очень любил охоту! Кажется, и достаточно! «Мало что» - потому что некоторые факты биографии Некрасова не вписывались ни в какие моральные (тем более, советские!) каноны, казалось бы, обязательные для «великого русского поэта», а потому гораздо проще было попросту не обсуждать его частную жизнь, да и вообще – не слишком-то циклиться на нюансах жития Николая Алексеевича. «Великий» - да. «Демократ» - непременно. «Вчерашний день часу в шестом я вышел на Сенную...» - прекрасно! И довольно с нас!.. Такие деликатные вопросы, как «жизнь втроём» с семейством Панаевых, вымогание "втридёшево" произведений коллег для своих альманахов, ода Муравьёву-«Вешателю» или расчётливая «коммерческая» карточная игра с беспечными представителями высшего света... это куда прикажете припрятать? Он точно «великий русский поэт»? Тут как-то не сходится... «Великие русские поэты» в царской России как пра вило «падали, оклеветанные молвой», либо проклинали Престол такими словами, что непонятно вообще – как они не творили исключительно «в стол», либо влачили полунищенское существование ... Николай же Алексеевич, как его ни кромсай и ни драпируй, ни в какое прокрустово ложе советской морали не помещается, и только мученическая кончина его хоть как-то примиряла образ пламенного демократа с общепринятыми, обязательными для номенклатуры из культурного наследия прошлого, стандартами.
Так или иначе, но давайте погрузимся в страницы жития «Несвятого Николая Некрасова» и попытаемся узнать его поближе. Исследовать детально всю биографию в стиле «родился я лета 1765-го в семье обедневшего и не совсем здорового душевно идальго в процветавшем некогда, а к моменту моего появления на свет, увы, пришедшем в упадок родовом поместье...» мы не будем. Гораздо интереснее становление поэта и издателя как Зрелой Личности, узнать же детали его детства можно из любого доступного источника, а потому – давайте попытаемся начать как-то так и отсюда...
...Погожим июльским деньком 1838-го года в Петербурге на Разъезжей улице во флигельке деревянного дома некоторого, так и оставшегося в истории безымянным, владельца появился новый жилец – дворянский сын Николай Некрасов. Был он очень молод – не исполнилось ещё и семнадцати, худощав, внешность имел самую неброскую, и, похоже, был явно растерян произошедшими в его жизни метаморфозами... Не закончив даже пятого класса ярославской гимназии, юноша был послан разгневанным отцом в столицу – поступать в Дворянский полк - с тонкой стопкой рекомендательных для сего писем. Посетив нескольких адресатов, Николай разжился от одного из них ещё одной рекомендацией, на сей раз - весьма высокого ранга – к самому Якову Ивановичу Ростовцеву, вошедшему после декабрьского 1825 года «дела» в великий фавор, а к 1838-му бывшему начальником главного штаба Его Императорского Величества по военно-учебным заведениям.
И хоть набора в тот год в Дворянский полк не было, Ростовцев молвил, что определить юношу таки возможно... Однако же, ни малейшего желания ступать на военную стезю у Николая, оказывается, и не было! Вырвавшись на свободу от самодура-отца, он, воспользовавшись поводом де-факто (т.е. отсутствием набора в полк), решил остаться в столице, чтобы поступать в Университет – но только через год, т.к. к концу июля вступительные экзамены уже закончились. С собою у юноши имелись ассигнованная отцом сумма в 500 рублей (даже для экономной жизни в столице - на год точно не хватит!) и... изрядно уписанная стихами собственного сочинения тетрадь, на которую Некрасов возлагал особые надежды! Стихи были едва ли хороши, всё сплошь подражательные, но – само собою – разубедить их автора в последнем до сих пор было попросту некому.
Воспользовавшись ещё одной из отцовских рекомендаций, Некрасов сделался вхож в дом отставного полковника Фермора, что на Итальянской улице, где сумел вызвать сочувствие у взрослых уже детей оного полковника трогательным рассказом – один в огромном чужом городе, без средств к существованию, вооруженный лишь мечтою жить Поэзией... Романтично! Не чуждые литературе Ферморы принялись всячески опекать Николая, нашли ему место воспитателя в пансионе (не дорогого же, если призадуматься, стоило это «воспитание» - человеком, не сумевшим закончить и пятого класса!) и даже свели со знаменитым в литературных кругах издателем и критиком Николаем Полевым, издававшим в своё время вместе с князем Вяземским невероятно популярный журнал «Московский телеграф», а ныне редактирующим смирдинский «Сын Отечества». Удача редкостная! В первые же полгода проживания в столице – и попасть в круг литераторов!..
Ныне же былая слава Полевого осталась позади. За неосторожную рецензию на Высочайше одобренную пьесу Нестора Кукольника «Телеграф» был закрыт, самому рецензенту запретили издаваться и заниматься редакторской деятельностью, позже запрет сняли, но из «обоймы» ведущих издателей того времени – Греч, Сенковский, Булгарин - Полевой уже «выпал».
Первые стихотворения юного дарования одно за другим были опубликованы сразу в двух книжках «Сына Отечества», а сам Некрасов - при содействии Полевого - свёл ещё ряд полезных знакомств в литературных сферах – в частности, с Иваном Ивановичем Панаевым – литератором и будущим ближайшим... очень ближайшим другом и компаньоном Николая. Сам Панаев на момент знакомства был десятью годами старше.
Впрочем, до него (и до жены) мы ещё доберёмся, а вот о Полевом надо бы поподробнее: слишком важна его фигура в судьбе нашего героя.
Вот что писано со слов самого Некрасова:
«...Н. Полевой издавал «Сын отечества». Он поместил одно стихотворение. Дал мне работу, (я) переводил с французского, писал отзывы о театральных пьесах, о книгах. Ничего о них не зная, ходил в Смирдинскую библиотеку-кабинет, бирал кое-какие материалы, и заметки (с)оставлялись. Так я писал и сам учился...»
Как-то... суховато, прямо скажем! Без малейших следов какой-либо признательности, да? Но и это ещё не всё! Когда Николай остался совсем без средств к существованию и его «попросили» из флигелька на Разъезжей, на какое-то время юношу приютил в собственной, весьма населённой, квартире всё тот же Полевой, к тому времени и сам крайне нуждавшийся (знаменитый Смирдин платил своему редактору весьма скупо. А всё потому, что россказни о том, как книготорговец стяжал многие тыщщи на бедных писателях и поэтах - всего лишь миф. Припомним, какой денежный фреш постоянно выдавливал из милейшего Александра Филипповича покойный Пушкин, и даже Наталья Николаевна - по свидетельствам современников - не брезговала давать покладистому как правило Смирдину распоряжения насчёт финансов, буквально вымогая из него "ещё денег"). И чем же к концу жизни Полевого (а умер он всего в 49 лет!) вполне к тому времени состоятельный поэт и издатель Некрасов отплатил былому благодетелю? А... ничем! Вот цитата из дневника Петра Андреевича Вяземского – надо сказать, имевшего все основания быть настроенным против бывшего партнёра по «Московскому телеграфу» и расставшегося в своё время с Полевым "по идеологическим соображениям":
«...Множество было народа; по-видимому, он пользовался популярностью. Я не подходил к гробу, но мне говорили, что он лежал в халате и с небритой бородой. Такова была его последняя воля. Он оставил по себе жену, девять человек детей, около 60 тысяч рублей долга и ни гроша в доме»
Вот что это? Обычный «цинизм» молодости? «Птенцы выросли и позабыли своих родителей»? Не похоже: ведь Петербург – город маленький, а круг литераторов – ещё уже, разминуться Некрасов с Полевым мог только намеренно, сознательно избегая нежелательных встреч... Выводы делать рано, однако ощутимая «царапинка» на биографии Некрасова уже появилась...
Год 1839-й привнёс в жизнь Николая некоторые изменения... Не выдержав экзамена в Университет, он становится вольнослушателем на филологическом факультете, но - забежим вперёд - так его и не закончил: лишённый отцовской финансовой подпитки, Некрасов вынужден был всё больше времени посвящать литературной подёнщине у Полевого (в дальнейшем – у Краевского в «Литературной газете»). В том же году готовится к изданию первый его поэтический сборник «Мечты и звуки», в котором начинающее дарование выступает в «романтическом» направлении под псевдонимом «Н.Н.». Хоть разрешение на печать было получено ещё в июле, сам сборник вышел в печать только в феврале 1840-го. Важное замечание – желающих публиковать стихи никому не известного автора не нашлось, тираж был опубликован за счёт самого «Н.Н.». Перед появлением сборника на прилавках Некрасов – в расчёте на «благословение классика», нанёс визит Василию Андреевичу Жуковскому...
«...Вышел благообразный старик, весьма чисто одетый, с наклоненной вперед головой. Отдавая листы, просил его мнения. Сказано — прийти чрез три дня. Явился. Указано мне два стихотворения из всех, как порядочные, о прочих сказано: «Если хотите печатать, то издавайте без имени, впоследствии вы напишете лучше, и вам будет стыдно за эти стихи».
«Старику» тогда не было ещё пятидесяти семи... И, ежели судить по портретам Жуковского, стариком он точно не выглядел – разве что, в глазах взволнованного встречей с литературным кумиром юноши Некрасова, раздосадованного (как можно догадаться) нелестным отзывом о плодах своего труда.
Пророчество Василия Андреевича исполнилось слово в слово, взятые книготорговцами «на реализацию» томики не раскупались вообще, Белинский в «Отечественных записках» разнёс «Мечты и звуки» в пух и прах, первая же инвестиция Некрасова в собственное творчество оказалась провальной. Стиснув зубы, молодой литератор – помимо подёнщины у Полевого - уходит с головою в работу в новом журнале «Пантеон русского и всех европейских театров» у Фёдора Кони, где пишет практически perpetuum mobile «всё обо всём» - рецензии, фельетоны, даже сказки, занимается редактурой... «Сколько я работал! Уму непостижимо, сколько я работал, полагаю, не преувеличу, если скажу, что в несколько лет исполнил до двухсот печатных листов журнальной работы»
К 1841-му году Некрасов, наконец, обретает относительную финансовую независимость и некоторую степень известности... впрочем, ещё очень и очень далёкие от желаний и амбиций девятнадцатилетнего (!!) автора. Вероятно, неудовлетворённость чрезмерным объёмом проделываемой работы привела к конфликту между Некрасовым и Кони: до последнего дошли нелестные слухи о его редакторских талантах, «авторство» их приписывалось Некрасову. Дело окончилось унизительными извинениями: Некрасов ещё не созрел для ухода от Кони в «свободное плавание»... впрочем, и сам Кони не был готов к расставанию со столь усердным «литературным негром»... Ещё одна чёрточка к портрету Николая Алексеевича? Какие-то пару лет назад – отчаяние и готовность к любой работе за любые гроши. Когда работы становится слишком много – приходит ощущение, что денег «слишком мало»... Всё познаётся в сравнении, хотя, разумеется, судить Некрасова за его эмоциональный выплеск было бы несправедливым.
Пожалуй, на сегодня – достаточно. Подведя итоги деятельности «раннего Некрасова», нельзя не отметить в самом положительном смысле его упорство, трудолюбие и определённую смелость: пойти наперекор отцовскому решению, более того – на решительный разрыв с отчим домом, оставшись буквально без гроша – это поступок... И уж точно, согласимся: не таким уж и скверным оказался культурный уровень вчерашнего недоучившегося «пятиклассника», если его перо сумело «поступить на службу» пусть не к самым требовательным редакторам того времени (хотя... чего уж... Булгарин, при всей его тогдашней востребованности, своей эпохи не пережил), но всё же и не в провинциальную какую-нибудь газетёнку. И хоть погружение в "литературный бульон" сложилось для Некрасова максимально жёстким, несомненно, оно самым положительным образом сказалось на его возмужании как автора.
- * * * * *
А завершим эту главу отрывком из стихотворения 1838 года "Мысль". Просто для того, чтобы оценить уровень. Никак не комментируя - собственно, всё уже сказал явившемуся к нему однажды неофиту Василий Андреевич Жуковский - друг Пушкина, Вяземского, Батюшкова и Карамзина. А что он мог сказать ещё?
Спит дряхлый мир, спит старец обветшалый,
Под грустной тению ночного покрывала,
Едва согрет остатками огня
Уже давно погаснувшего дня.
Спи, старец, спи!.. отрадного покоя
Минуты усладят заботы седины
Воспоминанием минувшей старины...
И, может быть, в тебе зажжется ретивое
Огнем страстей, погаснувших давно,
И вспыхнет для тебя прекрасное былое!..
В главе следующей - Некрасов–менеджер, знакомство с Белинским и первый крупный успех
ЗДЕСЬ – краткий гид по каналу «ЛУЧШЕЕ»
ЗДЕСЬ - Цикл статей "Я пью за здоровье немногих..." История одиночества. П.А.Вяземский
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
