Оказывается, ему некомфортно в закрытых пространствах.
Семен откупорил новую бутылку крепкого пойла и хлебнул из горла. Давно он не чувствовал себя настолько беспомощным и униженным. И кем?
Ничего. Самообладание — его сильная черта. Ничего, ничего. Он еще придумает что-нибудь интересное. Он развивал свои мысли, глядел вдаль — это он тоже умел. Еще раз, главное — никто не посмеет причинить ему зло, он останется жив. Эти идиоты отправят его на другую планету и оставят там без присмотра.
Пат уверена, что все продумала? Ага, и кто же из них троечник? Что ему помешает со временем найти способ связаться со Старом и указать, где он. Через кого угодно, через того, кто ничего не знает, а просто передаст сообщение «доброму другу». И парень, как телок, отправится прямо по адресу.
А пока он изыщет способ восстановить силы.
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9, глава 10, глава 11, глава 12, глава 13, глава 14, глава 15, глава 16, глава 17, глава 18, глава 19, глава 20, глава 21, глава 22, глава 23, глава 24, глава 25, глава 26, глава 27, глава 28, глава 29, глава 30, глава 31, глава 32, глава 33, глава 34, глава 35, глава 36, глава 37, глава 38, глава 39, глава 40)
Тут холодной змейкой под сердце всплыл страх. Почему-то мысль о возврате силы пугала его… С тех пор, как он потерял свои способности, это не навещало его и не терзало. А может… может, и хорошо? Может, теперь про него забудут, освободят, раз он больше не нужен?
Впервые за все время Семен разрешил себе осознать, что, возможно, жалеет о своем выборе… что расплата оказалась чересчур… страшной. Пожалуй, и правда, стоит пока притаиться где-то на другом конце Вселенной… Оно от него отстанет, он теперь не представляет интереса. У него же все отобрали, так и он ничего больше не должен… наверное.
Он сам не заметил, как достал очередную бутылку. Время тянулось медленно, за окном стемнело. И тут он услышал движение снаружи. Мелькнуло несколько огоньков в воздухе, где-то за домом приземлился селиплан. Ага, прибыли креза, не дожидаясь утра. Пат решила спешить, видать, парень уже выздоравливает.
Семен заметался было по комнате, забыв, что ограничен стеной, врезался в нее и замер в ожидании. Чего суетиться? Пусть все идет по ее плану. Пока.
Они появились в полной темноте, не зажигая света, он только слышал негромкие шаги и видел тени на фоне окон. Семену стало жутковато, но он намеренно развалился на диване — не бежать же им навстречу.
Около пяти креза встали напротив него и двинулись вперед. И вдруг остановились, словно уперлись лбами. Стена почему-то стала для них неожиданностью — дура-Пат их не предупредила?
Впрочем, заминка длилась недолго, видимо, они связались с ней, потому что спустя секунду все пятеро уперлись руками в стену и прошли сквозь нее, как через густой туман. Прошли и встали напротив. Придуриваться было глупо, и Семен нехотя поднялся.
— Мне надо кое-что взять. Личные вещи.
Креза переглянулись, потом один из них, видимо, главный, кивнул.
Сопровождаемый по пятам, Семен отправился в дальний угол кабинета, отодвинул стол, нажал на определенные панели в полу, и из-под пола выехал его сейф. Семен с опаской, старательно загораживая содержимое, достал плотно сложенную упаковку денежных эквивалентов Оксандры, потом передумал и отбросил их. Извлек из дальнего угла небольшой мешочек — самое главное сокровище. Этим камням с Илии нет цены ни в одной точке Вселенной. Продав один такой, можно безбедно прожить всю жизнь.
Один из креза подобрал пачку ксандрийских денег и сунул себе в карман — да пожалуйста. Только зачем она ему на Илии? Впрочем, плевать на них. Его сокровища они не отберут — Патрисия не воровка, да и эти тоже законопослушные. Семен спрятал мешочек у себя на груди.
Они спустились вниз и вышли наружу. Мысленно Семен просчитывал свое богатство и гадал, на какой из планет его высадят. Неладное он заподозрил только когда конвоиры, вместо того, чтобы направиться к селипланам, подталкивая его, повернули в лес. Семен в панике дернулся в сторону, но увидел направленное на него оружие.
Креза, которые за ним явились, возможно, и выполняли чьи-то указания. Но вряд ли это были указания Пат.
***
— Артур, помнишь, ты пристроил меня тут в гостиницу? Она еще существует?
— Да, но… — Артур помялся. — Я не уверен, что тебя… вас там примут. Хозяйка тогда согласилась по моей просьбе, но…
Улетать обратно в горы, пока не закончилось дело с Семеном, Патрисия не собиралась. Надо дождаться отчета от креза — возможно, понадобится что-то быстро решать. Поэтому она сказала Кетлу, что должна остаться в Ауиятале. Кетл, не выспрашивая у нее причин, согласился, однако и не подумал возвращаться без нее в горы.
Мать Яли молча кивнула, когда Пат заявила, что забирает коммуникатор. Но о том, чтобы ночевать у тещи Артура, речи не шло. Да и хозяева об этом тоже не мечтали.
— Она примет, — неожиданно сказала Яйга.
— Я тоже так думаю, — согласилась Пат и добавила, не удержавшись:
— А можно спросить… Из чего у вас сделаны такие красивые стекла? Я еще в прошлый раз заметила.
— Это чисто-камень, его добывают на дне океана, — ответил Кетл за хозяйку. — Ты хотела бы такое окно в нашем доме? Я думал сделать это иначе…
Он впервые заговорил об их будущем доме, и Пат смешалась. Когда они только пришли, ей показалось, что Кетл не хочет объявлять об их отношениях, вот и назвал ее просто «землянкой».
В любом случае, она не собиралась обсуждать их жизнь перед этой семейкой. Она невольно скосилась на тещу Артура — Яйга была поражена.
— Дор Кетлерен… — прошептала она, утратив остатки невозмутимости. — Почему ты собираешься строить дом для землянки?
— Потому что она моя жена, Яйга, — спокойно сообщил Кетл.
— Жена? Ты взял в жены землянку?
— Яйга, ты переняла у землян эту привычку? Паттл Исия тоже постоянно задает вопросы, на которые уже не нужен ответ.
Но Яйгу как прорвало — куда только делась ее невозмутимость.
— Но… сколько тебе лет? Ты же в возрасте воды… И она… Она сможет родить от тебя?
Женщину можно было понять — в свете брака ее дочери с Артуром. Но Пат категорически не желала обсуждать будущего ребенка в этом доме. «Не отвечай ей, пожалуйста», — мысленно попросила она Кетла. Тот удивленно глянул на нее, но промолчал. Яли Нел мрачно смотрела на мать.
— До свидания всем, — быстро проговорила Пат и взяла Кетла за руку.
***
До гостиницы можно было дойти пешком, но завтра им мог понадобиться куори, и Артур отдал им свой — тем более что селиплан полковника достался теперь ему.
Они полетели и приземлились возле той самой вертолетной площадки. Перед этим Кетл сделал круг над городом. Патрисия вспомнила, как впервые увидела результаты деятельности землян, но, конечно, ее реакция не могла сравниться с реакцией Кетла. Он с горестным недоумением рассматривал убогие постройки, не скрываясь, плакал над выжженными проплешинами.
Кетл долго смотрел на фасад трехэтажной гостиницы, прежде чем переступить порог.
— Такие дома строят у вас на Земле? — наконец, вымолвил он.
— Ну… не совсем. У нас строят высотные здания: чистота, пластик, роботы… А так, как здесь, на Земле было много лет назад. Или осталось в совсем бедных странах.
— Я не про это. У вас все дома из мертвого камня, вырванного из природы? Или из искусственного материала?
— Да. Но ведь и куори наш из такого материала. И подводный корабль креза.
— Креза привыкли. А мы не находимся в этом куори днем и ночью, отгороженные от всего живого.
Патрисия потянула за ручку двери, и тут прямо на нее из гостиницы кто-то вышел.
— Зов! — воскликнула она.
Креза замерла на пороге. И поразило ее вовсе не возвращение Пат. Не мигая, она уставилась на Кетла, а потом попятилась и бросилась обратно.
— Илле! Илле придя здеся! — закричала она кому-то.
Патрисия с Кетлом вошли следом за ней в гостиную. Креза сначала скрылась на лестнице, но теперь снова выглядывала из дверного проема. А возле бара стоял еще один знакомец — тот самый инженер-строитель, который летел в город дровосеков налаживать роботов. Выглядел он небрежно, по-домашнему — щетина, застиранная майка.
— О… — только и смог вымолвить он.
Патрисия порадовалась, что инженер жив — значит, к проклятью крови он отношения не имел, а на Илию прибыл действительно, как и рассказывал ей тогда, в командировку.
— Вы, я смотрю, вернулись… — пробормотал он Патрисии, пялясь при этом Кетлерена.
— Да и вы, как я понимаю, тоже, — улыбнулась она, пытаясь разрядить обстановку.
— Ну… да. Так ведь катастрофа… какой-то вирус или чего. Там у нас на делянке все умерли, остался только я да один из транспортников. Ну он и подкинул меня сюда. А я тут… куда мы теперь? Может, кто и прилетит сюда за нами с Земли, а пока…
Он испуганно оглянулся, услышав легкие шаги, и вид у него стал виноватым. В гостиной появилась хозяйка. Патрисия едва узнала ее. Вместо розового платьица выпускницы — зеленоватая хламида с проемами для головы и рук, никакой косметики на лице, маленькая, сухонькая, не очень молодая. Ни каменной маски, ни обворожительных гримасок — просто усталая раздраженная женщина.
Пат невольно переключила зрение и увидела ее цвета — ядовито-желтый, серовато-зеленый. А вот цвета инженера оказались довольно приятными — что-то среднее между блекло-голубым и светло-серым.
Разумеется, хозяйка тоже уставилась на Кетла, однако никакого чувства вины на ее лице не появилось, только опаска и настороженность. Да и удивилась она не слишком.
— Илле уже здесь? Вы вернулись? — спросила она надтреснутым голосом.
— Пока нет, но возвращение начинается, — ответил Кетл. — Меня зовут Кетлерен. Мы пришли попросить тебя…
Женщина прищурилась, услышав его имя и напряглась сильнее.
— Дор Кетлерен, — проговорила она с невольным уважением и медленно согнула шею в поклоне.
— А это моя жена, ты видела ее раньше, — продолжил он.
В отличие от Яйги, она не стала закидывать Кетла вопросами, но ее глубоко посаженные глаза вылезли из орбит, насколько это возможно.
— Не мужчины ли воздвигли для нас камень забвения из-за того, что мы общались с землянами! — прошипела она. — Ваше проклятье настигло тех, кто не последовал за вами, чтобы умереть. Мое же русло ничем не осквернено. Силы забрали у меня мужа еще до нашествия, почему я должна была следовать в горы за чужими мужьями? Если я и содержала этот уродливый дом на потеху землянам, то только для того, чтобы выжить.
— Не за то, что вы общаться землян, а за то, что служи-предай красный людь, кто смерть разумным! — неожиданно встряла Зов. — Смотрея, разве ты не видь цвет землянк?
И она указала на Патрисию. Хозяйка поморщилась, но не ответила.
— Ты видишь цвета разумных? — спросил Кетл.
— Нет. Плохо… — пробормотала она.
— Почему, как ты думаешь?
— Я… лишилась некоторых способностей… после того, как вы ушли в горы. Ваше проклятье…
— Никто не проклинал вас. Ни у одного разумного нет права и власти лишить кого-либо силы и знаний. От кого ты получила эти дары?
— От своего мужа, от кого же еще!
— Не от своего мужа, а через него. Силы дали тебе их, Они же их и забрали. Тебе надо говорить не со мной, а с Ними. Илле же скоро вернутся, но бояться вам нечего.
Кетл посмотрел на Зов:
— Креза выйдут из моря и вернутся тоже. Илле никогда не забудут, как твой народ помог нам.
Зов низко поклонилась ему.
***
Им предоставили комнату на втором этаже — не маленькую и тесную, как в прошлый раз, а просторную, с огромной двуспальной кроватью. Но тут случилось вполне предсказуемое. Если гостиная внизу была обставлена пластиком, то мебель в номерах, без сомнения, сработали из иллийских деревьев, хоть и покрасили в коричневый цвет. Разумеется, Кетл наотрез отказался к ней прикасаться.
— Мертвые деревья, — с ужасом сказал он. — Их погубили и сделали из них место для сна. Как можно спать на убитых?
Патрисия растерянно смотрела на него. Сейчас ее взгляд на мир словно раздвоился: с одной стороны, она уже приобрела мировоззрение илле и теперь ужасалась вместе с мужем. С другой — сила привычки была такова, что, если бы не Кетл, она, войдя, не задумываясь плюхнулась бы на кровать и спокойно спала бы на ней.
В комнату следом за ними вошла Зов.
— Я принесть скор еда — я старайя хороша еда для илле, илле не люби как делать землян. Я прятать немного плоды.
Патрисия кивнула — она представила, как сейчас отреагировал бы Кетл на мясо одного из иллийских зверьков.
— Зов спасла меня, — торопливо сказала она, пока креза еще не ушла. — Это она предупредила меня о слежке.
Зов низко поклонилась.
— Я не хотел для ты умер. Я как зная, что ты нужно для Илия, ты индиго.
Креза ушла, а Пат повернулась к мужу.
— Мы можем спать на полу, — просительно сказала она.
Кетл грустно кивнул. А Патрисия присела на краешек кровати и занялась коммуникатором Семена. Говорить прямо на таких расстояниях креза не могли, да и среди илле этим отличался только Теаюриг, и они договорились, что креза свяжутся с ней по коммуникатору Семена, поймав его настройки.
Соов обещал, что пришлет креза прямо к нему в дом — Пат объяснила, где это находится.
— А кстати… — Пат подняла голову на огорченного, стоящего у окна мужа. — Как все-таки илле общались друг с другом? Артур тогда сказал, что на планете совсем не было связи.
— Мы могли летать друг к другу или передвигаться на животных, — обернулся к ней Кетл. — В селениях, расположенных неподалеку, всегда находился кто-нибудь, кто говорил прямо. Можно было передавать сообщения, призывая животных и птиц. Но главное, это общая память илле. Каждый может занести туда и взять оттуда нужные знания. Ну, и, кроме всего, креза устроили целую сеть примерно таких, — Кетл кивнул на коммуникатор, — устройств. Они продолжают любить технологии.
Патрисия засмеялась.
— Вот это, наверное, и есть во-первых.
— Ничего подобного.
— Вы заявляете, что не интересуетесь технологиями, однако охотно пользуетесь ими, когда вам надо, — ехидно сказала Пат.
— Пользоваться и интересоваться — разные вещи. Отказавшись от технологий, мы нашли им замену. Но если не ставить технологии во главу угла, то почему бы не воспользоваться тем, что уже есть. Однако никто из илле не станет отдавать свои силы и знания созданию новых технологий.
— А Газбелт и его сын?
— Возможно, но таких не много, — ответил Кетл и, не выдержав, горячо произнес:
— Я прошу тебя, встань, пожалуйста, с этого несчастного дерева. Нельзя, чтобы наш ребенок почувствовал, что мы спокойно относимся к убийству живого.
***
Семен двигался теперь в полной темноте по неизвестной ему тропе под дулом оружия — следом за ним неслышно ступали креза. Он всегда боялся этого леса, этих ненавистных деревьев, странной, словно живой, травы, шевелящихся камней и нелепых животных. Но сейчас страшнее всего было то, что его ожидало. Он даже ничего не спросил у тех, кто его вел, потому что уже понял. Как они оказались на Илии? Хотя ничего удивительного, ведь система отслеживания перемещений между планетами уже не работает. Точнее, не осталось тех, кто отслеживал.
Впрочем, всякая мысль и надежда уже оставили его. Он, который никогда не сдавался, выкручивался из любой ситуации, всегда добивался своего, вдруг как-то ясно понял, что это конец. Даже страшно почему-то не стало, только тупое безразличие — ко всему. Он даже не запаниковал. Он устал… устал от собственной борьбы. Борьбы — за что, для чего? Он не помнил, а если еще и помнил, то забывал с каждым шагом.
Что если он снова спит? Или это гипноз — креза на такое способны. Даже если и так, ему никогда из него не выйти. Да и не хотелось выходить. Бояться больше нечего. «Там» — ничего нет. Вся жизнь здесь, все противоборствующие силы и энергии, на которые он надеялся и которыми пользовался — все это только для живых. Сделки, возможности, необъяснимые способности — это все имеет свое энергетическое происхождение, никакой мистики, просто наука, та ее сфера, в которую другие боятся погрузиться. Энергетическая сущность, на которую он поставил — и та только здесь, там, где действие и игра. Он не боялся играть по крупному. И проиграл. Ненависть — к тем, из-за кого он проиграл, и та куда-то девалась. Какая разница… все это имело значение, только пока он был жив. А «там» — там ничего не будет, и он не узнает о чужом торжестве. Только бы не мучили перед концом… Его щеку сильно царапнула ветка, и теперь эта боль была единственным его ощущением. Скорее бы прошла и она.
Тем временем огромные синие стволы раздвинулись, выпуская их на поляну неестественно правильной формы. На поляне лежал зеленоватый камень — размером с большой стол. Почему-то раздражало, что лежал он не ровно посередине, а чуть правее. Семен потер щеку плечом.
В тот момент, когда он ступил на поляну, на дальнем ее конце зажглись несколько факелов. Там маячил кто-то еще — почему-то Семена охватил ужас при виде этой фигуры. Он понял, и его пофигизм словно рукой сдуло. Семена затрясло, он в панике бросился назад, и был кинут на поляну прямо к камню, а потом его словно к нему пригвоздило, он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, только поворачивал голову в сторону приближающегося кошмара. Заорать он не мог, горло у него не производило нужных движений.
Да, это был он, креза, который проводит обряд. Семен участвовал в таких обрядах не раз, в качестве любопытного зрителя, пока проходил посвящения и набирался знаний. Но никогда не представлял себя на месте жертвы. Он вообще никогда не представлял себе, какого быть тем, кто внизу — с ним ведь этого случиться не могло. Сейчас ему хотелось скорее потерять сознание. Или умереть сразу — до этого. Однако он помнил, как важно для церемонии, чтобы донор был в сознании.
Креза встал над ним, остальные расположились по кругу. Креза достал коробочку и вынул из нее синеватую гибкую трубку, шириной в несколько пальцев, длиной примерно метра полтора. Трубка извивалась в его руке. Невинное растение с Илии, которое креза на Оксандре умудрились приспособить к своей магии. В мерцании факелов оно казалось огромной ядовитой змеей без морды и глаз, только с распахнутым черным чревом.
Из-за спины креза вышел другой, один из тех, кто был в доме. Он подошел, наклонился и вытащил из-за пазухи Семена мешочек с драгоценными камнями. Достал и сунул себе за пазуху — туда же, где были деньги. А третий развернул свиток — церемония есть церемония — и выступил вперед. Читал он на языке креза, но Семен понимал каждое слово — так был устроен этот обряд.
— Это тело, не приносящее пользу властителю, станет прахом. Но его энергия да не уйдет в почву, а послужит властителю через его слугу.
Собственно, это было все, что требовалось сказать. Креза, собирающий энергию, будничным движением вставил один из концов трубки себе в ноздрю — глубоко-глубоко. При этом его руки-ноги передернулись от боли, а лицо исказилось. Семен скосил взгляд себе на руку — ровно в том месте, где ему во сне был сделан укол, нарисовалась светящаяся синяя точка. Как он мог забыть об этом…
Извиваясь, шланг сам потянулся к его руке и нашел вход. Жуткая боль пронзила все его тело — он буквально чувствовал, как змея проходит по всем его внутренним органам, высасывая все, что наполнено жизнью и движением. Он словно втягивался сам внутрь себя, слипался, как сдувшаяся надувная игрушка. Но сознание непостижимым образом по-прежнему оставалось в нем. Он видел, как змея уползла обратно, видел, как креза вытащил ее из своего носа, накачавшись жизненными силами жертвы. Сказать, что Семен чувствовал боль — это ничего не сказать. У него больше не было тела, он не мог себя видеть, но помнил, как выглядели отжимки других жертв. Он словно превратился в один только разум — беспомощный, замурованный в мертвом теле разум. И, наконец, свершилось то, чего он с нетерпением жаждал, как избавления: один из креза подошел к нему, подхватил, словно тряпичную куклу, и со всего размаху шарахнул головой о камень. За секунду до встречи головы с камнем Семен успел подумать об облегчении грядущего небытия.
***
Однако небытие не наступило. Облегчение — да. Тело его больше не болело, оно выглядело как всегда, хотя нет, не как всегда. Оно стало легким, практически невесомым, но сохранило форму, он видел на себе ту же одежду, в которой был. Но физически тела, как такового, уже не было. А его сознание по-прежнему осталось с ним, и это напугало его больше всего. Он был из тех, кто надеялся на вечную жизнь на земле, ну то есть в реальности. Которую он будет длить и длить. С помощью вот такой церемонии, которой только что подвергли его самого. Он же знал, что это возможно.
А такой вечности он не хотел. Ведь если она существует… если существует все то, что он с такой решительностью отринул, то ничего хорошего его тут не ждет.
Однако паника не наступала, слишком это было спокойное место — ни темное и ни светлое, какая-то призрачная прослойка между мирами… нечто большое, туманное… То ли подернутая дымкой река с едва угадываемым берегом на другой стороне, то ли просто глубокий овраг.
Семен обернулся и едва устоял на ногах, если можно так выразиться в его положении. Оказалось, что он находится на узком-узком перешейке между двумя пропастями. Точнее, это впереди угадывалась пропасть и некий недостижимый берег. А позади — Ничто. Разум подсказывал, что «ничто» существовать не может, но оно и не существовало. Семен просто знал, что там пустота. Черная воронка, готовая засосать в любой момент. И он знал, что как раз это и есть самое страшное, что может с ним произойти за всю его жизнь… и за его смерть, которая уже состоялась.
Он вообще откуда-то многое знал, хотя никто ему не объяснял. Например, он знал, что, хотя сзади него и Ничто, сам он в ничто не обратится. Он останется собой и будет пребывать в пустоте вечно, с собой же наедине. «Но, если добро и зло существуют, — продолжал рассуждать его разум, — то где же тогда зло, где же тот, кому он служил, тот, который, согласно религиозным теориям, должен теперь его мучить?».
— А это и есть он. Он — это пустота. Он не тьма, он — отсутствие света. Он будет мучить тебя в тебе самом, съедать изнутри.
Семен дернулся — этот ответ он получил явно снаружи. Голос звучал четко и звонко, как будто кто-то стоял рядом, но рядом никого не было. Однако теперь он гораздо яснее различал «тот» берег. Там, далеко, очень далеко, проявилась сияющая фигура. Чем больше Семен вглядывался, тем сильнее разрасталось сияние вокруг нее. Семен знал, стоит ему всмотреться внимательнее, и он увидит и лицо, и одежды, но он почему-то не мог смотреть.
— Ты… ты Бог? — спросил он. — Или Силы? Кто ты?
Спрашивать он мог и не боялся, он говорил или думал вслух — это было без разницы. И еще он точно знал, как и в том страшном сне, что может говорить и думать здесь одну только правду. Но не потому, что его, как тогда, принуждали, а просто любая притворная или фальшивая мысль не может здесь прозвучать — в буквальном смысле.
— Нет, конечно. Я просто ответы на твои вопросы. Можешь называть меня Ангелом встречи.
— И что со мной будет дальше? Это решаешь ты? Меня ждет… возмездие?
— Здесь никто не принимает решений за тебя. С тобой будет то, что ты выбрал сам. Что ты понимаешь под словом возмездие?
— Наказание или как вы там…
— Возмездие — это не месть, как ты полагаешь. Это последствия твоего собственного выбора.
— Когда я выбирал? Или я могу выбирать сейчас?
— Здесь нет слова «когда». Ты выбирал Всегда. Здесь нет времени. Все, что ты выбирал каждую секунду во времени, то ты выбираешь сейчас. Никто не делал выбора за тебя.
— Тогда… почему я здесь? Если я… если я захочу туда… туда, где ты, на тот берег, я смогу туда попасть?
— Ты можешь попасть туда, куда ты действительно хочешь.
— Но это же издевательство! — выплюнул Семен. — Ты что, не видишь этой пропасти?
— Я не вижу. Но если ее видишь ты, значит, и создал ее ты. Каждый раз, выбирая, ты или создавал путь, или умножал пустоту. Сейчас ты видишь то, что ты создал.
Семен оглядел узкий перешеек, на котором стоял. Ладно, раз он тут, надо принять их логику и попробовать оперировать их понятиями. Иначе он не разберется.
— Тогда почему я еще здесь? Почему я еще не погиб? Если… если я не хочу в пустоту… если…
— Ты сам спросил и сам ответил. Ты еще здесь потому, что ты не хочешь туда.
— И этого достаточно? Да разве кто-то может «захотеть» туда… — Семен ухмыльнулся.
— Очень многие, — печально ответил Ангел. — Те, кто превратился в собственную гордыню настолько, что полностью потерял страх. Они не задают ни единого вопроса. Узнав, что существует Свет, они отворачиваются от него. Они ненавидят его настолько, что предпочитают вечную муку, лишь бы не признавать свой неверный выбор. Они любят свою гордыню больше себя самого. Очевидно, ты здесь потому, что еще способен хотя бы на страх перед такой судьбой. Ты желал полного небытия. Но его для разумных творений не бывает. Узнав, что его нет, ты усомнился в своем выборе — хотя бы из страха, а не из любви. Ты смирил гордыню и задаешь вопросы. Только это держит тебя пока здесь.
— Есть ли у меня шанс… перейти эту пропасть?
— Ты должен спросить иначе. Есть ли шанс, что, перейдя эту пропасть, ты сохранишь себя? Вопрос в том, что есть «ты». Если «ты» — это только гордыня, ненависть, злоба — ничто из этого не может перейти на этот берег. Здесь — полнота бытия. Пустота остается в пустоте. Если ты попадешь в пустоту, то там с тобой все это останется. Но сюда ты это не пронесешь. Если что-то в тебе, что сможет попасть сюда?
Семен осторожно подошел поближе и заглянул за краешек обрыва. Реки там не оказалось, только призрачный клубящийся туман, но его сразу пронзила острая боль — не физическая, физической тут быть не могло, однако его словно лизнул язык пламени. А в туманных призраках вдруг показались лица, картинки… Если это была его собственная память, то на этот раз она действовала без спроса — обычно Семен сам контролировал ее, удаляя ненужное. А лица начали вставать перед ним — хорошо знакомые и едва узнаваемые, из давнего и недавнего прошлого, те, кто уже умер (многие не без его помощи) и те, кто до сих пор живы.
— Они… они что — не пустят меня? Надо же учесть… учесть все мои обстоятельства…
— Каждое обстоятельство предполагало выбор, но никто не требовал от тебя невозможного. Ты — такой, каким был задуман, — имел силы и средства выбрать правильно.
— А где же… — Семен усиленно вспоминал аргументы из лекции, которую слушал еще на Земле, «О религиозных суевериях и заблуждениях». — Где же ваше милосердие?
— Скажи, ты знаешь, что это такое? Применил ли ты его к кому-нибудь?
— Но… разве не вы его должны применить — ко мне?
— «Блаженны милостивы, ибо помилованы будут», — явно процитировал Ангел. — Милосердие не отменяет справедливости, оно углубляет и возносит ее. Если любое сотворенное зло можно было просто перечеркнуть, зло осталось бы безнаказанным, а его жертвы, взывающие о справедливости, забыты — а как же милосердие к ним? Все совершённое остается, оно не может просто исчезнуть. Огонь может быть погашен водой, но все зависит от ее количества… нельзя потушить стаканом горящий дом.
— Но… у вас-то… у вас-то есть столько воды… ну, то есть… столько милосердия.
— У нас есть, но налить мы его можем только в твой собственный сосуд.
— Ну что мне сделать-то? Раскаяться? Ну, ладно, я раскаиваюсь!
Но туман только больше сгустился, и фигура его собеседника стала едва видна.
— Раскаяние — это стезя, это путь, и тебе поздно его проходить, — услышал он как будто издалека. — Да и исток этого пути не в страхе, отсюда ты этот путь не начнешь.
— Стой, стой, ты куда! — в отчаянии Семен вглядывался в тот берег.
И Ангел, словно передумав, снова начал проявляться четче.
— Тогда вернись к моему вопросу. Милосердие может помочь тебе — твое собственное милосердие, — его голос зазвучал с новой силой. — Ты помнишь хоть один такой случай? Не тогда, когда ты творил добро из злых побуждений, ради карьеры или из хитрости. А чистое, бескорыстное действие. Если да — ты можешь попробовать пройти. Проходя, ты испытаешь все, что испытывали твои жертвы. Ты должен будешь это понять и почувствовать так, как они. Теперь только это может заменить тебе раскаяние. Вопрос в том, сколько у тебя воды… и сколько там огня — чужой боли, которую ты вызвал.
— Я.. я не знаю… — Семен лихорадочно вспоминал. — Я не помню вот так, сразу… Сколько… сколько у меня есть времени?
— Здесь нет времени и никто тебя не поторопит. Вспоминай.
«Технически» вспоминать оказалось легко — память сразу показывала все, чего ни коснись, словно кино, всю цепочку событий, его собственные мысли и чувства. Но только в эту цепочку было теперь добавлено нечто, чего он знать при жизни не мог. Чувства и мысли людей, с которыми он имел дело. И даже тех, кого он не знал, но кого коснулись его поступки.
Семен никогда не думал об этом раньше. А теперь он и рад был бы всего этого не слышать. Всякий раз он словно дотрагивался до раскаленной поверхности и тут же отдергивал руку, сразу же закрывая очередной эпизод. Его никогда не волновало, что кто-то испытывает боль, он всегда заботился только о собственных страданиях. С самого начала жизнь была несправедливой к нему, и, если он чего-то достиг, то только благодаря себе самому… Так он полагал.
С открывшейся ему правдой он не хотел мириться, но спорить не мог — просто потому, что знал, что она бесспорна. Он и сейчас не способен был пожалеть своих маленьких и больших жертв, но с каждым разом, с каждым прикосновением ему становилось все страшнее… Если бы он знал, что у его поступков будут такие последствия, как бы он поступил? Это несправедливо! Его не предупредили! Ну ладно, когда ему это было жизненно важно… но некоторых вещей можно было бы и не совершать… Удовольствие на минуту, а плати теперь вечно.
Ангел слышал все его мысли.
— Ты знал. Даже если ты не знал о последствиях, всякий раз ты понимал, что выбираешь зло. А значит, знал о существовании добра. Выбирая пустоту, ты не мог рассчитывать на дорогу. Но и выбирая добро только из страха, ты, хоть и не умножаешь пустоты, все равно не строишь путь. Полнота и плотность добра в том, что его совершают не из страха и не ради собственной пользы.
— А ради чего?
— Из любви.
Ангел помолчал, а потом добавил:
— Если ты не можешь найти милосердие, попробуй найти любовь.
Любовь… ага… если вы требуете любви, то почему тогда его сразу, с рождения, лишили родителей? Мать родила его от крутого, очень крутого политика, а потом, не сумев того удержать, смылась на другую планету с любовником. И он так никогда и не смог ее отыскать, чтобы предъявить ей счет. Зато отыскал папашу и заставил за все расплатиться. Отправлял ему угрозы разоблачения каждую предвыборную компанию. И, если тот застрелился, то это ему заслуженное наказание. Зато Семену удалось доказать свое наследство. А эти страх, вина и отчаяние, которые сейчас на него нахлынули… они что, принадлежат его папаше? Почему Семен должен сейчас это испытывать? И это вместо того чтобы пожалели, наоборот, его, сироту? Закрываем эту страницу немедленно.
— Ты забыл про свою тетю, — подсказал собеседник.
Тетка… ага, изображала из себя мученицу… Лучше бы отдала его в приют, там ему дали бы льготы, как сироте. А она взяла да и усыновила его! На кой, если не можешь прокормить и саму себя… Покупала ему игрушки, отказывая себе в колготках. А он бесился и ломал их. Зачем ему такие игрушки — с дешевой распродажи? У него могло быть все самое дорогое, он имел право на самое лучшее. Любовь к ней? Нет, тут можно не искать…
Когда Семен получил отцовские деньги и поступил в университет, он сразу же съехал из этой нищей дыры. Больше он ничего о тетке не знал. Кажется, она умерла, на похороны он не поехал — ему нельзя было ассоциировать себя с ее кругом, общаться с неудачниками.
И в ту же секунду он вдруг испытал все, что чувствовала перед смертью тетка. Как она лежала одна, без лекарств и ухода в захламленной квартире… как думала — о единственном дорогом человеке, которому отдала жизнь, — о нем…
Семен быстро «захлопнул» и тетку. Он листал и листал дальше, детство… товарищи по играм… украденные игрушки, которые он-то как раз заслуживал, а эти тупые мальчишки — нет. Школа, в которой он презирал учителей, а те едва терпели его за мелкие шалости, грубо называя их пакостями, а одноклассники ненавидели — да просто завидовали его таланту выходить сухим из воды. Потом он сделал нужные выводы и стал гораздо умнее. В университете он постарался предстать перед новыми людьми совсем другим человеком — вежливым, услужливым… и даже завоевал нужные симпатии. Лебезил, подавляя презрение и ненависть, перед своими крутыми друзьями, оказывал им услуги, был на побегушках… Нашел где искать любовь! Все это не годится. А дальше… дальше можно и не листать… Дальше только хуже… Его возвышение… как он управлял, расправлялся с людьми… зачем ему нужна была любовь недоумков? Они заслужили свое унижение — все те, кто, с радостью унижали бы его самого, будь он менее удачлив.
Ангел ждал, а Семена охватила паника. Нет, надо вернуться, поискать получше. Женщины? Нет. Закрываем тему. Ладно, вернемся назад. Ну хоть бы что-то… любое доброе — да еще и бескорыстное действие… Не сдаваться, не сдаваться, он должен что-то найти. Ну не монстр же он какой, в самом деле?
Он снова в институте… мерзкие самоуверенные хари… все, кроме одной… Патрисия. Стоп, не может быть. Здесь ему тоже не обломится. Он ведь ненавидел ее, и не мог простить ее доброту к нему. Но в этой ненависти было что-то сложное… что-то, что заставляло его искать дальше. Тот эпизод, в котором она его защитила? Нет, это его только бесило. Тогда что?
— Ты можешь позвать ее и спросить. Возможно, она помнит лучше.
Позвать Пат? Свою неудавшуюся жертву и своего главного врага? Но выбора не было. И он, сам от себя не ожидая, произнес ее имя трижды. Его бестелесный голос пробил пространство, а Семен замер в надежде на ответ — в своей последней надежде.
Продолжение - глава 42.
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9, глава 10, глава 11, глава 12, глава 13, глава 14, глава 15, глава 16, глава 17, глава 18, глава 19, глава 20, глава 21, глава 22, глава 23, глава 24, глава 25, глава 26, глава 27, глава 28, глава 29, глава 30, глава 31, глава 32, глава 33, глава 34, глава 35, глава 36, глава 37, глава 38, глава 39, глава 40)
художница Елена Юшина