Конечно, была. Хотя ряд публицистов и альтернативно одарённых граждан (с научными степенями разных наук) это отрицают. Книжки толстые пишут. Другого рода историки ожесточенно спорят о месте битвы, численности войск, ходе сражения. Кто именно явился архитектором громкой победы, ведь князь Дмитрий был в первых рядах войска рядовым дружинником. Быстро контуженным, спрятанным под срубленной березкой. Командовать был не способен в принципе…
Источники.
Краткие упоминания о Куликовской битве вошли в летописи ряда удельных русских княжеств. Замечено побоище в Новгороде и Пскове, тогда стоящих особняком от всех неурядиц Москвы, Рязани, Твери и Литвы. Списки погибших в бою князей, воевод и бояр есть в поминальных («животных») книгах-синодниках. Документы эти в подделке невозможны. Не рассказывайте сказки. Упоминания «о битве на Дону» попали в княжеские грамоты, родословные записи, разрядные книги, записи в рукописях.
Возвышенные и подробные сведения о битве исследователи черпают из двух художественно-публицистических произведений. «Задонщины» и «Сказания о Мамаевом побоище». «Задонщина» имеет второе название, кстати: «Слово о великом князе Дмитрие Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче. Писание Софониа Старца Рязанца». Или же… «Слово Софония Рязанца о великом князе Дмитрии Ивановиче и о брате его Владимире Ондреевиче».
Сие произведение дошло до наших дней в шести списках, самый ранний — Кирилло-Белозерский. Составлен монахом в 80-ые годы XV века, является переработкой первой половины изначального текста «Задонщины». Второй более-менее древний список — начало XVI века, остальные четыре относятся к XVI-XVII векам. Из них только два содержат полный текст. Все рукописи имеют чересчур много ошибок и искажений. Реконструировать изначальный текст не представляется возможным.
На основании косвенных данных и анализа текста ряд академических исследователей склонны назвать дату создания «Задонщины» — 80-ми годами XIV века. То есть, буквально по следам Куликовской битвы всё написано. Автором был некий Софоний Рязанец, назван в заглавии двух списков произведения. Тверская летопись включила на свои страницы отрывок текста, указав дату битвы — «1380 год»:
«А се писание Софониа Резанца, брянского боярина, на похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Володимеру Андреевичу».
Вполне может быть, это даже был боярин из окружения рязанского князя Олега. Есть очень похожее имя — Софоний Алты-Кулачевич, возможный участник битвы. Но доподлинно автор не установлен. Потому что в одном списке произведения о Софонии сказано, как о постороннем человеке:
«Аз («я» — автор «Задонщины») же помяну резанца Софония...».
Основная политическая идея «Задонщины» — показать неимоверное величие самой битвы, сделать её событием мирового масштаба.
«Шибла слава к Железным Вратам, и к Караначи, к Риму, и к Кафе по морю, и к Торнаву, и оттоле ко Царюграду на похвалу русским князем...».
Тут переизбыток явный, но не суть. «Задонщина» описывает некое событие, Куликовскую битву. А не даёт исторически последовательный рассказ о причинах, подготовке к сражению, саму сечу, возвращении победителей и т.д. … Это просто эмоциональное преломление всех событий в авторском восторженном восприятии. Нить повествования постоянно скачет челноком ткацкого станка: из Москвы на Куликово поле, снова в Москву, в Новгород, опять на Куликово поле. Настоящее сплетено с делами минувших дней.
В «Задонщине» нет описания поединка Пересвета с татарским богатырем Челубеем. Хотя оба инока (Пересвет и Ослябя) принимают участие в сражении:
«И сказал Пересвет-чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: «Лучше нам убитыми быть, нежели в плен попасть к поганым татарам!» Поскакивает Пересвет на своем борзом коне, золочеными доспехами сверкая, а уже многие лежат посечены у Дона великого на берегу.
И говорит Ослябя-чернец своему брату старцу Пересвету: «Брат Пересвет, вижу на теле твоем раны тяжкие, уже, брат, лететь голове твоей на траву ковыль, а сыну моему Якову лежать на зеленой ковыль-траве на поле Куликовом, на речке Непрядве, за веру христианскую, и за землю Русскую, и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича».
Нет упоминаний о легендарных действиях «засадного полка» князя Владимира Андреевича Серпуховского. Хотя ряд восторженных историков углядели этот эпизод в таком описании:
«И нюкнув (бросив клич) князь Владимер Андреевич гораздо, и скакаше по рати во полцех поганых в татарских, а злаченым шеломом посвечиваючи. Гремят мечи булатные о шеломы хиновские».
Это атака «засадного полка»? Может быть… Обычно летописи маневры хитрые или неожиданные для врага описывают подробно. Специальными словами. Тут больше походит на обычное вступление в битву. Когда каждый удельный князь устремляется на вражин, громко «нюкнув» что-то воодушевляющее для своих дружин…
Нет в «Задонщине» полоумного эпизода, когда князь Дмитрий возжелал снять генеральские погоны. В ватнике кольчужке рядового пехотинца встал в первые ряды чуть ли не «сторожевого полка». По любым раскладам — принимавшем первый удар, отданный на тактическое заклание. Не знает «Задонщина» о его контузии, беспробудном обмороке под срубленной березкой.
Сказка.
Эта сомнительная по правдоподобности героика пришла из «Сказания о Мамаевом побоище». Которое почти все специалисты датируют концом XV века. Через сотню лет после Куликовской битвы написано, как бЭ. Склонен верить дотошному анализу «Сказания...» в исполнении к.и.н. Андрея Петрова.
Тут просматривается голая идеология и пропаганда периода захвата Москвой удельных Великих княжеств. Сказ о «центре русских земель», нелегкая ответственность за судьбу всей Руси. «Сказание…» перегружено тремя публицистическими линиями противостояния:
- центр (Москва) и правильные союзники (мелкие княжата удельные);
- Москва и изменники делу Руси (Рязань). Измена тут политическая, военная, общему православному делу… «святой Москве»;
- Москва и враги (Золотая Орда и Литва).
Во времена Дмитрия Донского это было неведомо власть предержащим, абсолютно не актуально для молодого Великого княжества Московского. Политически так не мыслили. А вот во времена «стояния на Угре» Ивана III — именно всё так понималось. Во всяком случае, среди книжников и монастырских грамотеев, грезивших величием «третьего Рима».
Что бы не говорили, «Сказание о Мамаевом побоище» является социальным заказом великокняжеского двора и митрополита. Неимоверно прославить нарождающееся самодержавие, заклеймить позором «предателей рязанцев» (обосновать аннексию княжества). Припутав ни о чём не подозревающую Литву и даже… Золотую Орду. Которые не при делах вообще. Дмитрий Донской бубну выколачивал безродному Мамаю, «узурпатору и авантюристу». Не хану даже…
Но во времена Ивана III стояли совсем другие задачи. Обосновать подчинение Рязани, сделать литовцев и злодеев татар Казани — главными противниками «мира православного». Удивительные факты сообщает «Сказание…», придуманное талантливым литератором через сотню лет после самой битвы. Именно тут мы узнаем:
- о «трёх стражах» (разведывательных отрядах), раз за разом посылаемых Донским навстречу Мамаю далеко за Оку — в глубину татарской территории;
- о десяти «гостях-сурожанах» (крымских купцах), взятых Дмитрием в поход «поведания ради»;
- о трех дорогах, по которым русское войско выходило из Москвы;
- об «уряжении полков» (сборе и воинском смотре) на Девичьем поле под Коломной;
- об «утренней мгле» (густом тумане) перед битвой;
- о переодевании Дмитрия Донского в дружинника, облачении боярина Бренка в доспех великокняжеский, его стоянии и гибели под соответствующим знаменем;
- о поединке Пересвета с «печенегом»;
- о разгромных и выверенных действиях «засадного полка»;
- о поиске тела Великого князя, обнаруженного «под сению ссечена древа березова».
Вот почему многие историки сегодня крепко взяли в критический анализ события Куликовской битвы. Авторы во времена Ивана III-го сильно перестарались, напирая на идеологию и политические предпочтения Москвы рубежа XV-XVI веков. Насытив повествование целой обоймой недостоверных известий, просто бросающихся в глаза историку. Который свободно ориентируется в документах и реалиях двух эпох. Есть интересная версия: «Сказание» специально писалось под столетний юбилей Куликовской битвы. Может быть.
Сюжетные линии.
Самое подозрительное в этой истории — роль святого Сергия Радонежского, о благословении которого «Задонщина» словечком не обмолвилась. Будет отдельная статья на эту тему, но строго исторически можно утверждать: великий подвижник за какое-то время до Куликовской битвы отказался благословить Великого князя на войну с Мамаем. В одной из рукописей «Жития» русского святого приведено его прямое возражение Дмитрию Ивановичу:
«...пошлина (исконный порядок, установление) твоя держит (удерживает, препятствует), покорятися ордынскому царю должно».
Святой напоминает тем самым: Москва должна следовать установленному порядку. Быть верной клятве, данной Мамаю. Который выдал ярлык на Великое княжение Дмитрию, подтвердил тарханные права православной церкви. И вот… перед самой битвой преподобный Сергий переобувается в воздухе. Накануне Куликова Поля говорит иное:
«Подобает ти, господине, пещися о врученном от Бога христоименитому стаду. Пойди противу безбожных, и Богу помогающи ти, победиши».
Политическая обстановка изменилась? Ничего не утверждаю. Но из историографии нужно исключить или одно… или другое высказывание. Тем более есть смешное место в «Сказании…». Узнав о решении Московского князя, Олег Рязанский (это предатель который) говорит:
«Я раньше думал, что не следует русским князьям противиться восточному царю. А ныне как понять? Откуда такая помощь Дмитрию Ивановичу?..»
И бояре его (Олега) сказали ему:
«...в вотчине великого князя близ Москвы живет монах, Сергием зовут, очень прозорливый. Тот вооружил его и дал ему пособников из своих монахов».
Без комментариев. Убойный аргумент для военачальника идти на битву с непредсказуемым исходом. Хотя времена волшебные, без промысла божия даже кошки не родят. Пусть так. История с благословением Сергием Великого князя Дмитрия в «Сказании» расписана в красках. Вплоть до неправдоподобной приторности. Зная прекрасно контекст событий того времени — это полная недостоверность.
Преподобный Сергий на дух не переносил московского князя Дмитрия. За его игры и рокировки с митрополитами, разрушение основ православной иерархии. За отказ от политики митрополита Алексия, регента-воспитателя князя. Который (на минуточку) был и духовным наставником Радонежского, хотел видеть старца на своём месте после смерти.
Нет никаких данных, что Сергий Радонежский как-то относится к событиям Куликовской битвы. О поездке Дмитрия Донского в Троицкий монастырь говорит лишь «Сказание…». Как о пророчествах и благословениях игумена накануне Куликовской битвы.
Воинские дела
потеребим… Самое интересное в битве — «засадный полк». Который негде спрятать на месте битвы, предложенном авторами «Сказания…». Ещё глупее его применять против кочевников, которые собаку съели на подобных уловках. Зато в литературе монастырской можно найти. В русском тексте «Сербской Александрии», средневековом романе о подвигах Александра Македонского. В «Сказании» содержится единственное упоминание действий «засадного полка» в русской средневековой литературе. Аналогия присутствует только в одном источнике — переводной «Александрии»:
«Александр же, сие слышав, Селевка воеводу с тысящью тысящ воинства посла в некое место съкрытися повеле».
Александр Македонский и Дмитрий выделяют резерв перед битвой. Никакой другой русский князь такого испокон века не делал. Если только не попадал в литературную среду обитания светской романистики. Помимо «Александрии» и «Сказания о…» попытка описать нечто подобное была предпринята в рассказах о взятии Казани Иваном Грозным.
Дальше читаем «Александрию», там сюжет с засадой повторяется неоднократно. Но! Этому предшествует эпизод о переодевании Александра Македонского… и Антиоха. Одного из диадохов завоевателя.
«...а Антиоха мниха воеводу вместо себя постави, на царьском престоле посади, а сам яко един от властель Антиоху предстояще».
Манёвр понятен. Глюпий перс…(а потом и татарин Мамай) должны обезглавить войско. Нанести удар по ставке предводителя. Падет стяг — сражение выиграно. Так заканчивались все битвы на открытом поле боя, вплоть до новейших времен. В «Сказании» фрагмент о переодевании Дмитрия Ивановича перед сражением, обмене доспехами с Михаилом Бренком — присутствует. Бессмысленный и опасный с точки зрения тактики.
Боярин поставлен в княжеских доспехах и «царской приволоке» под великокняжеский стяг. Погибает вместе со всем окружением из бояр и воевод. С точки зрения воинской этики Средневековья — лютый позор Дмитрию. Двойной позор — самоустраниться от руководства битвой, став обычным дружинником в первые ряды войска. Но литераторов это не смущает. Красиво же… возвышенно. Для девочек.
Дальше читаем «Александрию». Александр Македонский выходит на поединок с индийским царем Пором. Пересвет — с «печенегом». Этот бродячий сюжет ярмарочных сказителей даже не будем обсуждать. И статья писана подробная. Особый смех вызывают имена богов, призываемых на помощь Мамаем во время бегства:
«Безбожный же царь Мамай, видев свою погыбель, нача призывати богы своа Перуна и Салавата и Раклиа и Гурса и великого своего пособника Махмета».
Татарина крепко напугали, видимо. Махмет — мусульманский пророк Магомет, происхождение «Салавата и Раклия» не установлено вроде, но славянские Перун и Гурс (Хорс) — за гранью юмора. Это сделано для вящей «поганости» Мамая, его символизма идолопоклонничества. Ведь вначале ему навешали уже ярлыков в «Сказании»:
«еллинъ сый верою, идоложрецъ и иконоборецъ, злый христьанскый укоритель».
Хотя позже распутали, откуда взялись перечисления «божеств Мамая». В тексте «Александрии» есть эпизод посещения великим македонцем Алекксандром — Царства Мертвых.
«Ираклия виде, и Аполона, и Крона, и Ермина, их же боги имяху...».
Это перечисление божеств греческого языческого пантеона — Геракла, Аполлона, Кроноса-Урана, Гермеса. Ираклий стал в русских переводах Гераклом, потому что правил греческими и фракийскими землями какое-то время в летописных сказаниях. Даже в «Александрии» его имя меняется. С Ираклия на Раклия: «И дворы пусты Раклиевы...». Попытка представить греческого Кроноса — славянским Гурсом/Хорсом? Хотя какой он славянский, иранское божество.
Аполлон превратился в Перуна? Тоже нет проблем для светского «летописца». Популярное в христианстве имя «Аполлон», мечущий огненные стрелы древний бог эллинов… Прилепить его с славянскому громовержцу — пара пустых, только ковшики подноси с медами стоялыми. Это такая литературная традиция Средневековья, часто встречаемая.
Дела Казанские.
Чтобы подозрение в «перехлесте» и наложении исторических событий вековой давности окрепли, стоит вспомнить… когда Великий князь Дмитрий Иванович получил прозвище «Донской». Так его не называют современные ему летописи, не знает громкого прозвания «Задонщина». Источники начала XV века величают просто «Дмитрием Ивановичем Московским». Даже в «Сказании...» фантастическом «Донского» не найдем.
Первый раз встречается прозвание в «Степенной книге», сообщение о событиях 1525 года. Потом повторено полудюжиной разрядных книг в XVII веке. В «Пространной разрядной книге» 1475-1605 годов сообщение наиболее полно:
«Лета 7033-го году загорелась о себе (сама по себе) свеща в Орхангиле в церкви над гробом великого князя Дмитрея Ивановича Донскаго и гореша шесть дней, а угасла о себе же».
Полтора века… однако. Хотя ничего странного. Просто нужно положить перед собой описания «Сказания..» и Казанского похода 1550 года. Сценарий во многих местах одинаков. Государь Иван Грозный получил благословение митрополита Макария, отправил свои войска перед походом в Коломну:
«Сам же государь царь и великий князь поиде з братом своим со князь Володимером Андреевичем к живоначальной Троице и ко преподобному Сергию».
Именно так поступил Дмитрий Донской в «Сказании». Под стенами осажденной Казани молодой Иван Васильевич не ставку походную организует, а какой-то огромный молельный дом. Набив шатры иконами и святынями, напоминавшими о событиях Куликовской битвы или того времени. Он рвётся в бой на татар, но (как и Дмитрия Донского) его «удерживают» воеводы.
В честь преподобного Сергия Радонежского, который якобы благословил Донского на смертную сечу, — в Свяжске была построена церковь. В ней перед Казанским походом конвейером стали твориться «чудеса». Из Троицкого монастыря, словно Пересвет и Ослябя, к войску Ивана Грозного припожаловали «два инока». Принесли тематическую икону с видением Сергия, просфору и святую воду. В благодарственной молитве к преподобному Иван IV Васильевич говорит:
«...ускори ныне на помощь нашу и помогай милитвами си, яко же иногда прадеду нашему на Дону на поганного Мамая».
Накануне штурма Казани «икона Сергия» явила чудо, подняв вихри внутри осаждённого города, осенила окрестности крестным знамением. Ну и конечно… логичным и громким финалом похода на татарскую столицу стало торжественное чествование Грозного, рождение первенца, наречение его Дмитрием (в честь Донского). Занавес. Две эпохи сомкнулись в литературной героике.
Зарубежные источники.
Не нужно говорить, что Куликовскую битву не заметили в мировом сообществе. Заметили. Немецкие хроники конца XIV — начала XV века, например. Есть сообщения о битве русских с ордынцами. Не названа Куликовской? Ничего страшного, вроде все угадывается. Детмар Любекский, монах-францисканец Торнского монастыря, аккуратно вел хронику до 1395 года. Написал следующее:
«Там сражалось народу с обеих сторон четыреста тысяч. Русские выиграли битву. Когда они отправились домой с большой добычей, то столкнулись с литовцами, которые были призваны на помощь татарами, и литовцы отняли у русских их добычу и множество их убили в поле».
Чиновник Иоганн фон Позильге из Ризенбурга, тоже вел хронику с 60-х годов XIV века — до 1406-го.
«В том же году была большая война во многих странах, особенно так сражались русские с татарами у Синей Воды, и с обеих сторон было убито около 40 тысяч человек. Однако русские удержали (за собой) поле. И, когда они шли из боя, они столкнулись с литовцами, которые были позваны татарами, туда на помощь, и убили русских очень много и взяли у них большую добычу, которую те взяли у татар».
Оставим некорректности явные о битве при «Синих Водах» между Великим князем Ольгердом и тремя крымскими беями Золотой Орды, не суть. Эти две хроники включил в свой трактат «Вандалия» богослов и историк Альберт Кранц, родившийся в середине XV века в Гамбурге. Умер в 1517 году. Детмар, Позильге и Кранц с некоторыми искажениями и ляпами повторили известие о битве русских с татарами. Явно попавшее в мир немцев от новгородцев. В 1381 году в Любеке проходил ганзейский съезд, на котором присутствовал первый хронист — Детмар. Там услышал что-то.
Продолжение следует...