Продолжение книги-детектива Владимира Матвеева и Елены Годлевской «Собери моё тело».
«Мы были дети 1812 года»
Историки до сих пор спорят о том, был ли Ермолов так называемым оппозиционером, причастен ли к деятельности тайных обществ. Это объясняется тем, что он был личностью противоречивой и довольно скрытной. В наше время о таком бы сказали: «Себе на уме». Может, поэтому его действия вызывали и восторг, и ужас одновременно.
Прислушаемся к словам П.А. Вяземского: « …если, под раздражением неблагоприятных и щекотливых обстоятельств, мог он быть в рядах оппозиции и даже казаться стоящим во главе её, то это было одно внешнее явление, которое многих обманывало; в сущности он был человеком власти и порядка».
После событий на Сенатской площади декабрист Н.Ф. Цебриков обвинил Ермолова в том, что он не поддержал восстание и не выступил против Николая с оружием в руках: «Ермолов мог предупредить арестование стольких лиц и казнь пяти Мучеников, мог бы дать России Конституцию, взяв с Кавказа дивизию пехоты, две батареи артиллерии и две тысячи казаков, пройдя мимо на Петербург. …Это было бы торжественное шествие здравого ума, добра и будущего благополучия России». То есть декабристы на Ермолова рассчитывали.
И следственный комитет, через который прошли сотни декабристов, дававшие откровенные показания, искал связь проконсула с тайными обществами. И не нашёл – это исторический факт.
Как факт и то, что он был человеком, близким декабристам.
И он, и они были детьми одного времени – «дней Александровых прекрасное начало». Верили в могущество разума, увлекались идеями французской просветительской философии – и засомневались в справедливости самодержавного строя, пробовали свои силы в науке, искусстве, были истинными патриотами. Многосторонне образованный, обладавший своеобразным и проницательным умом, независимый Ермолов был тоже и противником крепостного права, деспотизма и засилья иностранцев в управлении страной. Вспомним его раннюю ссылку, его резкие замечания об аракчеевских поселениях, о дворцовой бюрократии.
1812 год изменил представления просвещенной элиты российского общества, воевавшей бок о бок со «своими» крестьянами, о русском народе, а заграничные походы 1813—1814 гг. дали пищу для размышлений: с одной стороны, гордость за Отечество, освободившее Европу от власти Наполеона, с другой, - боль за свой геройский народ, униженный крепостным правом. «Я из-за границы возвратился на родину уже с другими, новыми понятиями, — вспоминал В. Ф. Раевский. – Сотни тысяч русских своею смертью искупили свободу целой Европы. Армия, избалованная победами и славою, вместо обещанных наград подчинилась неслыханному угнетению».
Отечественная война наложила свой отпечаток и на Ермолова. Как скажет Матвей Муравьев-Апостол, «мы были дети 1812 года».
И это не красивая фраза. В Отечественной войне 1812 г. участвовало более сотни будущих декабристов. Все они были очень молоды: Владимиру Раевскому – 17 лет, Артамону Муравьеву – 18, Сергею Муравьеву-Апостолу – 16, Павлу Пестелю и Ивану Якушкину – по 19, Льву Перовскому, Александру Бриггену и Василию Давыдову – по 20, Михаилу Орлову, Сергею Волконскому и Михаилу Фонвизину – по 24 года, Михаилу Лунину – 25 лет.
Они вместе воевали, они были героями. А потом была в жизни юных защитников Отечества появились тайные общества, чтобы изменить Россию, а в жизни Ермолова – Кавказ, чтобы укрепить Россию. При этом Отдельный Кавказский корпус, возглавляемый Ермоловым, очень отличался не только условиями службы и быта, но и необычным личным составом. Значительное число «нижних чинов» относилось к категории «ссыльных» за участие в крестьянских и солдатских волнениях. Высока была и доля офицеров, переведённых на Кавказ за политическую неблагонадёжность – в Петербурге хорошо знали о непрерывных боевых действиях, которые там велись, и степени вероятности «получить пулю»…
Личным обаянием и огромным авторитетом Алексей Петрович сплотил вокруг себя на Кавказе передовых людей своего времени, связанных между собой не только узами военного братства, но и критическим отношением к действительности. Более того, некоторые из его ближайших помощников и адъютантов были в разное время действительно членами тайных обществ – П.Х. Граббе, Н.П. Воейков, И.Д. Талызин, Н.В. Шимановский и др. И он знал об этом!
Не случайно Рылеев и другие «северяне» говорили: «Ермолов наш». В Южном обществе многие считали его своим покровителем, исполненным «ума и свободных мыслей». А в целом его видели в качестве кандидата в состав Временного революционного правительства!
Мог ли Ермолов принять участие в восстании на Сенатской площади? Убеждены: если бы это произошло, история нашей страны была б иной. Но не случилось и, похоже, не могло произойти. Во-первых, Ермолов в силу своего воспитания, характера, взглядов, никогда не пошел бы на развязывание смуты, гражданской войны. К тому времени в России уже полвека, со времён восстания Пугачева, не проливали кровь сограждан. И это расценивалось как важное достояние. Показателен в этом смысле эпизод с Суворовым, к которому в свое время обращался за помощью предшественник декабристов родной брат Алексея Петровича – Александр Каховский. На просьбу последнего возглавить войска, повести их в столицу и свергнуть Павла I, «…Суворов, сотворив крестное знамение рукою, сказал: «Что ты говоришь, как можно проливать кровь родную!».
Думается, Ермолов был той же «породы». Во всяком случае, когда насильственное введение военных поселений на юге страны вызвало восстание и подавлять его поручили Аракчееву, Ермолов написал Закревскому: «Незавидное положение графа Аракчеева усмирять оружием сограждан. Я подобное дело почёл бы величайшим для себя наказанием».
Во-вторых, Ермолов физически не мог привести войска в столицу. Как известно, новости доходили до Кавказа с большим опозданием, и оперативно разобраться в том, что происходит за тысячи вёрст, было просто невозможно. К тому же Кавказский корпус был рассредоточен на огромной территории и никогда не собирался воедино. Передислокация же войск не могла бы остаться незамеченной, и Николай I успел бы принять ответные меры – 2-я армия уже к 21 декабря 1825 года приняла «нужные меры против всякого неожиданного беспорядка». Так что любая попытка Ермолова начать военные действия против императора была обречена на провал, и он это прекрасно понимал как опытный военачальник…
Но в этой ситуации был показан характер! Получив Манифест о вошествии на престол Николая I, Ермолов не стал торопиться с присягой и протянул 3-4 дня, видимо, ожидая развития событий в столице. Задержка эта не прошла незамеченной, создала крайнее беспокойство во дворце и породила массу фантастических слухов типа: «Ермолов перешёл со своим корпусом Кавказ и идёт на присоединение к бунтовщикам». О радости при дворе после получения известия о присяге корпуса Ермолова Денис Давыдов вспоминал так: «Императрица перекрестилась от удовольствия».
… После подавления восстания положение «проконсула» оказалось сложным, хотя прямых улик против него найдено не было. Но в Петропавловской крепости оказались многие его друзья и знакомые, а он хорошо представлял, что это такое: «В равелине ничего не происходит подобного ужасам инквизиции, но, конечно, много заимствовано из сего благодетельного и человеколюбивого установления». И «противоречивый» Ермолов бесстрашно защищал своих подчинённых, подозреваемых в заговоре, давая им блестящие характеристики. Когда речь заходит о чести – в этом человеке нет никаких противоречий!