Когда человек говорит: «нет, мои родители не так уж сильно на меня повлияли», - уже само это сообщение носит характер отрицания.
Абсолютная беспомощность человеческого младенца после рождения – вот, что делает его психику буквально опосредованной ухаживающим другим.
Когда твоя жизнь в прямом смысле зависит от другого, когда он именует твою реальность, обозначает границы твоего тела, является «моделью» реагирования и чувствования – отрицать его определяющее значение в конституировании субъекта психического – это даже не отрицание, это, скорее, садистический маниакальный триумф нам ним, но об этом позже…
Твоя рука не станет твоей рукой, пока другой не поименует ее и не «пристегнет» этим именованием к твоему телу. Ты ничего не узнаешь о чувствах: о том, как их переживать и как к ним относиться. Ты ничего не узнаешь о сексуальности, о запрете, о законе [символическом], о морали, о человеческом общежитии и проч., и проч.
Да, другой для младенца – всемогущественен. Он – бог. А когда кто-то, от кого ты тотально зависим в вопросе своего выживания – настолько грандиозен – это довольно утомительно для психики, тем более, примитивной. Поэтому, хоть он (другой) и всемогущ, но и он – всего лишь мой протез. Протез, вся жизнь которого в период моей беспомощности вращается вокруг моих потребностей и желаний. Так бояться мне его или любить? Требовать или угождать? Ненавидеть или благоговеть? Знакомая история, правда?
Но не только взрослый (родитель) выполняет функцию нарциссического протеза для ребенка, ребенок (как функция) – это всегда нарциссическое расширение и для родительского эго. Для мужчины – контрфобическая иллюзия бессмертия и фаллического воображаемого триумфа, для женщины, помимо этого, - еще и символическая замена пениса, которого у нее не было от рождения. Нарциссизм – это всегда симметрия. Между отражением и отражаемым…
В постнатальном периоде беспомощности, когда у младенца еще нет представлений о своем теле, о его «отдельности» от внешнего мира, от тела другого, а есть только нагруженные бессознательными фантазиями диффузные телесные восприятия – его примитивная психика, вне зависимости от качества ухода за ним, защищается от невыносимых переживаний с помощью некоего обращения с реальностью.
Этим и отличаются, так наз., примитивные психические защиты от более зрелых: первые искажают (видоизменяют) реальность, вторые – эго.
А когда ты способен менять реальность по своему усмотрению – это ли не всемогущество? Если, скажем, событие тебе не понравилось, и ты можешь отрицать его («нет, это не произошло») – такая операция куда могущественнее даже вытеснения. Ведь чтобы что-то вытеснить (амнезировать) - это сначала нужно представить, т.е., признать. А примитивное отрицание не требует никакого «признавания».
В русских переводах Фрейда отрицанием часто называют интеллектуальную операцию, когда через негативизм (через «не») какое-то чрезмерно цензурированное психическое содержание все-таки может проникнуть в сознание. Например, через такое сообщение: «мне приснилась какая-то женщина - это кто угодно, только НЕ моя мать». Хотя для этой операции больше подходит термин «отклонение», но он теперь слишком ассоциирован с Лакановским дискурсом.
Но я буду под отрицанием понимать здесь именно примитивный механизм обращения с реальностью.
В том или ином объеме отрицание используют все [условно] здоровые люди.
«Первая реакция человека, которому сообщили о смерти близкого: “Нет!”. Эта реакция – отзвук архаического процесса, уходящего корнями в детский эгоцентризм, когда познанием управляет дологическая убежденность: “Если я не признаю этого, значит, это не случилось” (Н. Мак-Вильямс «Психоаналитическая диагностика»).
Но есть разница в объемах искажения реальности при использовании отрицания.
Когда отрицание чрезмерно – это всегда парадоксальные расхождения: манифестаций и фактов, слов и действий, деклараций и реализаций и проч.
Сочетание отрицания и всемогущества – это когда женщина провозглашает себя ведуньей, способной мыслью или действием влиять на других людей, но при этом не может повлиять на необходимость испражняться в уличном квадратно-гнездовом туалете в -35°.
Сочетание отрицания и рационализации – это гомосексуалист, отрицающий свои гомосексуальные тенденции или даже опыт, рационализируя их, как необходимый этап обретения «истинной гетеросексуальности», которая невозможна без опыта других взаимоотношений.
Ну и, конечно же, без отрицания не обойтись в такой конструкции, как мания.
Временный маниакальный триумф над депрессивным функционированием достигается отрицанием не только меланхолических переживаний, любых неблагоприятных жизненных обстоятельств, своих физиологических потребностей, но даже самой смерти! Гиперреактивность, одержимость «деланьем» - кипучим, но бесполезным, резонерство, захваченность сверхценной идеей и эйфорическим жизнелюбием – так выглядит эмоциональный фейерверк перед наступлением «полярной ночи» под черным солнцем меланхолии…
Чем только не пожертвует психика – в первую очередь телом, соматическим здоровьем - чтобы не ощущать беспомощности, которая, в сущности, является капитуляцией перед напором влечения к смерти.
Невыносимой беспомощности периода максимальной уязвимости и зависимости от другого. Беспомощности, в которой ты цепляешься за другого буквально, как за жизнь.
И, как это ни парадоксально, чем более заброшенным оказался ребенок в этой беспомощности – тем более всемогущественные фантазии о себе у него возникают. Видимо страх смерти, порождаемый этой оставленностью и запущенностью, был настолько велик и грандиозен, что уравновесить его могла только соизмеримая с ним собственная грандиозность и такой же масштаб отрицания…
«Нет, мои родители не так уж сильно на меня повлияли…»
