-1-
В книжке «On Chesil Beach» Иэн Макьюэн описывает молодую супружескую пару, Эдварда и Флоренс. Он – студент-историк, человек из низов. Голубой воротничок. Она – из аристократической, кажется, семьи, консервативное воспитание в добрых старых традициях туманного Альбиона. В русском переводе (да и в фильме) это не особенно чувствуется, но в английском оригинале непонимание между молодоженами хорошо изображено лингвистически. Эдвард говорит все бесхистростно, даже порой грубовато. Формулировки прямолинейные, фразы рубленные, язык беден. Модель жизни примитивная, все его фразы звучат как ультиматум. Флоренс же свои сомнения выражает косвенно, намеками. Язык витиеват. Эдвард должен скорее догадаться (что, впрочем, совсем несложно), чего она на самом деле хочет.
По ходу развития сюжета лингвистическая пропасть между любящими друг друга молодоженами увеличивается. И она начинает воспринимать его, как неотесанного грубияна, а он ее – как манерную капризную дамочку, которая непонятно чего хочет. Хотя и то и другое неверно, и читателю это очевидно. Он - на самом деле – добрый, конструктивный, заботливый, но отношения между людьми для него как железная дорога, или вперед или назад. Она тоже по-своему конструктивна, но глубока: для нее во всем есть множество оттенков. И несмотря на их желание сблизиться, их лингвистические нестыковки не оставляют им никакой возможности это сделать.
-2-
Любопытно, я это понял во время недавней поездки в Азию, что отношения между китайцами и европейцами - это отношения между Флоренс и Эдвардом. Чтобы было понятнее, что я конкретно имею в виду, приведу вначале пример. Предполагалось, что я начну работу в Китае 4 июня. Но правительство полностью закрыло 4 июня все университеты. Повесило замки на все ворота, ни одного человека, кроме полицейских, на территорию университетов не пускали. Потому что 4 июня – это годовщина событий на площади Тяньаньмэнь, и они почему-то опасались в этом году протестов. Короче, говоря, мое китайское руководство вежливо осведомилось, не хочу ли я выйти на работу 9 июня, в субботу, чтобы отработать пропущенный день.
- Вадим, - писало мне руководство. – Вадим! Это полностью зависит от тебя. Если это нужно для общего дела – выходи и отрабатывай. А если не хочешь – не выходи и не отрабатывай. Делай как хочешь!
- Не хочу, - ответил я.
Через полчаса ко мне подошел Яонань, мой подчиненный.
- Так ты выходишь на работу в субботу? – спросил он.
- Неа, - ответил я. – Неохота.
- А, ну ОК, - радостно подтвердил Яонань. – Это же от тебя зависит. Не хочешь – не выходи.
На следующий день ко мне подошла Юхань, другая моя подчиненная.
- Так что насчет субботы? – спросила она. – Ты выходишь?
- Так я уже всем же сказал уже, - удивился я. – Не выхожу.
- А, ну ОК, - радостно подтвердила Юхань. – Это же как ты хочешь. Хочешь – выходи. А не хочешь – не выходи.
И тут меня осенило. Я вдруг понял, что по их лингвистическим представлениям, я просто не могу не выйти на работу. Что выбора никакого они мне не имели в виду предоставлять, это просто у них вежливая фигура речи была такая.
- Ладно, - сказал я руководству. – Конечно же, я с удовольствием отработаю в субботу.
- А, ну ладно, - обрадовалось руководство. – Если сам хочешь это сделать, то тогда конечно. Спасибо тебе огромное! Огромное спасибо! Спасибо!!!
- 3-
Несколько слов о внутренней механике этой китайской вежливости. Все крутится вокруг слова (面子) миенцы – один из синонимов слова лицо. Переводится скорее не как лицо, а как достоинство, репутация в обществе. Как бы не протекал диспут, все стараются дать возможность оппоненту сохранить свое миeнцы. Восходит эта практика еще к Конфуцию, но помимо отвлеченной абстрактной философской составляющей, имеется еще и практическая. Так как в Китае изначально не было никаких экономических законов, все сделки веками основывались на доверии. Так что в экономическом плане миэнцы означало то, что сейчас именуется рукопожатностью. И было вполне весомым материальным концептом.
В практическом плане сегодняшние правила сохранения лица собеседника легки. Нужно делать друг другу комплименты – особенно в присутствии начальства или родных. Нужно дарить подарки, чем дороже – тем лучше. В ресторане нужно предлагать заплатить за всех.
Теперь, чего делать нельзя. Следует избегать прямой критики, особенно эмоциональной. Повышать голос нельзя абсолютно. Нельзя критиковать родственников, страну или любую группу, к которой принадлежит собеседник. Категорически нельзя ловить собеседника на лжи (даже на белой лжи) или указывать на незнание им чего-то.
Китайцы часто критикуют самих себя в присутствии собеседника. Скажем, говорят: «Мой английский не так уж и хорош». Или: «попробуйте это блюдо, но в этот раз оно у меня не очень получилось». В ответ на это следует немедленно опровергнуть сказанное (чего европейцы, по наивности, часто не делают), а иначе будет потеря собеседником миэнцы. На русский эти их замечания переводятся вопросом: «ты меня уважаешь?» И нужно обязательно немедленно ответить утвердительно.
-4-
Вышеописанное является серьезным препятствием для критического обсуждения с китайцами многих аспектов жизни их страны. Например, практически невозможно обсуждать с ними политику Китая. «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство», - писал Пушкин Вяземскому. Примерно то же самое чувствует любой китаец в отношении Китая. Но у китайцев это не пушкинская досада, у них это нечто другое. А именно, практически все китайцы ощущают свою связь со своей культурой гораздо сильнее европейских народов. И поэтому обсуждение с ними негативных аспектов китайской жизни – это для них это выглядит невежливостью, потерей их страной, а стало быть и ими лично, лица.
-5-
В своей книге «Вы, разумеется, шутите, мистер Фейнман» Ричард Фейнман описывает интересный феномен академической среды. Вопрос: как дать понять кому-нибудь о том, что его поведение неправильно, но при этом позволить ему сохранить лицо. Вот как это описывает Фейнман.
-------
- Вам чаю с молоком или с лимоном, мистер Фейнман? - это миссис Эйзенхарт разливает чай.
- И с тем, и с другим, - отвечаю я, все еще выглядывая место для себя.
И вдруг слышу:
- Хе-хе-хе-хе-хе. Вы, разумеется, шутите, мистер Фейнман.
Шучу? Почему шучу? Что уж такого смешного я сказал? Впрочем, я сразу же понимаю - что. Таков был мой первый опыт по части чаепитий.
Позже, освоившись в Принстоне, я начал понимать, что означает это "хе-хе-хе-хе-хе". Собственно, уже покидая то первое чаепитие, я сообразил, что означает оно: "Вы допустили светский промах". Потому что в следующий раз я услышал "хе-хе-хе-хе-хе" миссис Эйзенхарт, когда кто-то из гостей, уходя, чмокнул ее в щечку.
------
То есть, Фейнман был неотесанным (впрочем, быстро обучающимся) Эдвардом, в то время как академическая среда состояла из одних Флоренс. Иными словами, во многих странах элита ведет себя как конфуцианские китайцы, а низы ведут себя как свирепые гунны. И это наблюдение так же верно сегодня, как и в старые добрые фейнмановские дни.
-6-
Теперь – о «миэнцы» и «хе-хе-хе» в российской культуре, где, как мне кажется, они полностью напрочь отсутствуют и даже чужды. Прежде чем писать об этом, сделаю оговорку. Я подметил, что все мои наблюдения о России воспринимаются читающими из Российской Федерации в штыки. Причем, возражения обычно идут не по существу вопроса, а с переходом на личности. Что он, Вадим Ольшевский, уже несколько десятилетий живущий в США, что он знает о России? Так что прежде чем продолжать, я вначале опровергну это ложное восприятие моих писаний одним примером.
Когда я только приехал в Америку и стал ездить на конференции, все как один говорили молодому мне одно и то же.
- Вадим, - говорили мне. – Ты - нетипичный русский.
- В каком смысле? – удивлялся я. – В чем это проявляется?
- Улыбаешься, - отвечали мне. – Не ругаешься ни с кем всю дорогу. Нетипичный!
С тех пор я успел пожить в нескольких странах и тесно подружиться со многими коллегами в разных странах. Кроме того, я служу и служил в редколлегиях десятка западных математических журналов, издал около десятка сборников статей. Редакторские дела сопряжены со множеством конфликтных ситуаций между авторами и рецензентами, в ходе которых многое выплывает наружу. Словом, я хорошо знаю, что приведенное выше мнение о русских ученых широко распространено в международной академической среде.
И у него, у такого мнения, несомненно, есть основания. К примеру, иногда (и не так уж и редко) бывают случаи, когда какой-то результат ученого А переполучен позднее ученым Б. После доклада Б на какой-нибудь конференции с места поднимается А. Если А, скажем, из Канады, то он говорит примерно следующее.
- Очень интересный доклад. Очень! К слову сказать, у меня есть статья 2014 года в Анналах, я там тоже рассматривал похожие проблемы. Посмотрите, если будет время и интерес. Но не могу не отметить, что мне очень приятно видеть, как эта тема продолжается вами и как вы придаете ей новые интересные направления и нюансы.
И все понимают, что нового в докладе ничего не было.
Если же А из России, то он зачастую говорит иначе.
- Вы, - говорит, - прежде чем браться за тему, хотя бы существующую литературу изучите. Учите матчасть! Все, что вы говорите, было у меня еще в 2014 году. И у меня там было в два раза больше, чем у вас! И вы ничего не поняли! Там у меня главное – другое!
Все морщатся, так как подобные формулировки А не позволяют Б сохранить его миэнцы.
- 7-
Интересно также отметить полную бесполезность фейнмановского «хе-хе-хе» в нечерноземной зоне России. Я пробовал, не работает. Скажешь кому-нибудь: «хе-хе-хе», а он не остановится, не задумается о том, какой же он социальный промах совершил, а наоборот, он в ответ свое «хе-хе-хе» скажет. И пошло-поехало. Не работает!
-8-
Словом флоренсовский Запад считает Россию грубияном Эдвардом. В ответ эдвардовская Россия считает флоренсовский Запад лицемерным, капризным, непонятно чего хотящим. Все как у Иэна Макьюэна! И точно так же, суть противостояния России и Запада – сугубо лингвистическая. В языке все дело! Об этом, кстати, еще Ханна Арендт писала. О том как в гитлеровской Германии все началось с лингвистики. А также Оруэлл писал. Новояз!
Интересно, кстати, наблюдать резкую реакцию российской публики на западную политкорректность, суть которой зачастую именно лингвистическая. Бесит эта политкорректность современного русского человека. Бесит!
-9-
Еще одно наблюдение. Китай, со всеми его внутренними проблемами и сложной внешней и экономической политикой (и то и другое гораздо проблематичнее, чем в России) каким-то образом всегда ухитрялся избежать санкций и противостояния. Потому что риторика иная, Китай всегда сохраняет «нашим западным партнерам» их миенцы.
-10-
Теперь, какая же модель общества правильна? Со всеобщей вежливостью или же абсолютно без нее? Кто прав, Флоренс или Эдвард? Свое мнение у меня, конечно, есть, но в данном опусе я его совершенно не затрагиваю, а лишь привожу какие-то наблюдения о проявлении этого феномена в нескольких странах.
-11-
Говоря о России я привел, следуя Фейнману, лишь академическую среду в пример. Можно привести в пример и российскую политическую элиту. Лингвистически, макьюэновскими Флоренсами в политике России и не пахнет. Сплошные Эдварды. Весь язык там воровской: «Пришла ответка из вашингтона». «Америке придется подвинуться».
А почитайте в фейсбуке страницы наших русских популярнейших писателей. Да по сравнению с ними даже голубой воротничок Эдвард выглядит аристократом!
-12-
Наконец, на флоренсовском Западе тоже есть один Эдвард – это президент Трамп. И не случайно он хочет помириться с Россий – лингвистика одна и та же.
Отсюда вытекает и глобальный рецепт примирения. Или на Западе к власти приходят одни Эдварды (а на это и рассчитана подрывная политика Путина и его поддержка и финансирование им западных политических течений), или же в России со временем придут к власти люди с богатой лексикой, с чувствительностью к нюансам, со способностью выражать свои мысли вежливо, уважающие собеседников и способные вести диалог. Миенцы!
