- Гоша, он же Жора, он же Гога – это мерзкий тип, - говорит мне Джейн. – Алкоголик.
- Я помню этот момент, - говорит Джейн. – Когда Гоша уходит в запой (а одного этого достаточно, чтобы отвратить от него любую американскую девушку), он сидит у себя в комнате среди грязи и пьет. В грязи сидит! А этот Николай к нему заходит. И Гоша смотрит на него оценивающим взглядом. И наливает ему стакан водки. Николай молча выпивает залпом и не закусывает. И Гоша с уважением жмет Николаю руку. Тот, получается, сдал экзамен на своего.
- Вот что это такое? – спрашивает Джейн. – За что тут уважать? За стакан водки? Такое только в России возможно! И почему Николай сразу принимает условия экзамена? Почему в этой сцене нет ни единого слова? Им что, без слов все понятно? Скажи, Вадим. Вот ты заходишь в ко мне комнату. Я могу просто так сразу налить тебе стакан водки? А если я даже и налью, ты что, не спросишь меня ни о чем? Выпьешь молча? И если ты не закусишь, что я, начну тебя уважать? Странные вы, русские!
- Вот какая мораль у этого фильма? – спрашивает Рейчел. – Что, удел женщины – варить борщ, а все всегда будут решать Гоши, просто на том основании, что они мужчины? Которые дерутся на улицах со школьниками? И авторы фильма считают это нормальным? В порядке вещей? Не осуждают? Странные вы, русские…
- Вадим, - осторожно осведомляется Барбара. – А в России все мужчины такие? Все Рудольфы? Спят с выгодными невестами, дочками профессоров, а когда узнают, что они невыгодные, рабочие, бросают их? С ребенком? О котором не осведомляются 20 лет? Это у вас норма?
- Вадим, - смеется Билл. – Какой классный фильм. Хочу back to USSR. Хочу жить среди таких женщин.
- Каких? – спрашиваю.
- Понимаешь, - говорит словоохотливый Билл. – Там в фильме три женских типажа. Первый – Антонина. Девушка, которой надо выйти замуж и потом сидеть на кухне, и быть счастливой, что у тебя есть семья. Сидеть на кухне, пока мужчины за столом выпивают. Иногда пойти, и самовар им поднести. Чтобы им лучше выпивалось. Да где ты у нас в Америке таких найдешь? Этому ее Николаю повезло. Вот если бы мне такая попалась!
- Дальше, - улыбается Билл. – Людмила. Которая в химчистке работает. Ее проблема в том, что в России нет мужчин. Все пьют. Хочу такую. Я вот у нас профессор. Не пью. Ну, практически. И все, больше ей ничего не надо. Правильная девушка. Я ей даже сочувствую. У вас же в России профессора что? Они там своих девушек расчленяют же. Если бы я ей зачем-то повстречался на жизненном пути, она была бы счастлива!
- Мне нравится, какую мораль режиссер фильма протаскивает, - говорит Билл. - Вроде бы на поверхности, он немножко осуждает эту Людмилу. А на самом деле? Что там женщинам объясняют подспудно? Что сиди, как Антонина со своим Николаем и помалкивай. Будь счастлива, что хоть что-то есть. Потому что если ты чуть-чуть поднимешь планку, повысишь стандарты, тебя судьба по носу щелкнет. Как Людмилу. Так что лучше сиди и не высовывайся.
- Мне нравится эта двойная игра режиссера, - говорит Билл. - На поверхности, для дурачков, вывод якобы в том, что Людмила неправильная. Но на самом деле это не она, а вся Россия неправильная. Во всяком случае, ее мужская половина. Я бы в России ого-го как котировался!
- Но больше всего мне понравилась Катерина, - говорит Билл. – Она бы всего сама добилась, меня бы не трогала. Мозг не выносила бы. Я бы сидел с Николаем на даче, выпивал бы. А она бы на фабрике директорские деньги зарабатывала.
- Главное, что? – говорит Билл. – Мне очень нравятся сабмиссивные женщины.
- Сабмиссивные? – удивился я. – А Катерина сабмиссивная?
- Конечно, - говорит Билл. – Об нее в юности Рудольф ноги вытирал и ей это понравилось. Она на это подсела на всю жизнь. Даже в конце фильма, когда этот уже Родион к ней приходит, и портит ей любовь всей ее жизни, Катерина этого Рудольфа не выгоняет. Садится за стол покорно и говорит дочке, мол, познакомься. Потому что ей нравится, когда ее мучают. Ей бы наручники очень понравились бы.
- Короче, - говорит Билл. - В чем мораль фильма? В Советском Союзе, если ты женщина, у тебя три варианта. Или выходи замуж не для любви, а ради просто, знаешь, института брака, как Антонина. А если ты, дура, захочешь полюбить мужчину, будешь искать принца, жизнь тебя опустит, как Людмилу. И единственный способ в СССР полюбить - через мазохизм, как у Катерины.
- Ты же мне приносишь одно горе, - говорит там, за столом, Катерина Родиону. – И так, знаешь, покорно говорит. Со смирением. Потому что она его таким принимает. Он ее все еще заводит. В этом и сексуальный подтекст этой сцены. Она садится за стол, вроде бы молчит, а в душе у нее бушует сексуальная покорность этому Рудольфу! Она на самом деле ждала этого момента все 18 лет. И она молчит, а на самом деле тащится! Ах, какая женщина! Мне б такую!
- Эти руководящие работники все такие, - говорит Билл. – На работе он крутой. Командует. Жесткий. А после работы он едет к леди Доминатрикс, и она его плеткой. У нас в Америке все начальники такие. И поэтому ей нравится Гоша. Потому что он сразу командовать начинает, еще в поезде. Поедешь со мной на такси! И точка! Мачо!
- А как они лежат в кровати, - говорит Билл.
- Я храплю, - говорит ей Гоша.
А она ему, - и хорошо. А я тебя переверну на другой бочок, и ты перестанешь.
- А когда он ей говорит, - если ты хотя бы раз на меня повысишь голос, ты меня больше не увидишь. И отныне всем буду командовать я! На том простом основании, что я мужчина! Мачо!
- А она что? – спрашивает Билл. – А она ему, - прости меня, пожалуйста.
- А он ей, - обед есть?
- А она ему, - конечно.
- Катерина – это мечта, а не женщина! – говорит Билл. – Хочу такую! Back to USSR! Доминация! BDSM!
__________
Следующий рассказ: ЗАВИСТЬ ДЖОКЕРА