ГЛАВА 8. ШТОРМ В ЧЕРНОМ МОРЕ. СПАСЕНИЕ ПЛАВКРАНА
Перед самым Новым 1981 годом, как я уже говорил, мы вывели наш «Туркмен» из ремонта, и вскоре мне представился случай испытать свой буксир и себя в сложных условиях.
Это началось в конце января 1981 года. Мы работали со 100-тонным плавкраном ПК-801 в Сочи, в районе Курортного городка.
ПК-801 стоял вплотную к берегу, пришвартованный одним бортом к буне. С него монтировали волноотбойную стенку напротив гостиницы «Весна».
Работы шли днём и ночью. На берегу была собрана большая бригада из водолазов и рабочих с прорабом во главе. Надо было быстро закончить работы, потому что в феврале, как правило, очень плохие погоды на Черном море, а рабочих дней совсем мало. А тут нам выпало счастье: полный штиль, днём солнышко светит, волны и ветра нет, работа идёт полным ходом.
Мы стоим на якоре в паре кабельтовых от берега. Начальника рации, старпома Мишу Елизарова и некоторых других моряков я отпустил домой, была такая возможность, пока работали вблизи своей базы в Сочи. Дальняя радиосвязь не требовалась, всё можно было узнать у диспетчера отряда по УКВ-радиостанции. Так мы стояли на объекте суток двое.
К вечеру второго дня мне в душу начали закрадываться смутные сомнения: с чего бы это в феврале такая райская погода. Полный штиль вторые сутки — так не бывает. Посмотрел на барометр: не быстро, но устойчиво давление падает. Чаек на воде нет, куда-то улетели в укрытие. Я давно заметил, что у чаек с прогнозом погоды всегда лучше, чем у моряков.
В общем, интуиция мне подсказывала, что что-то не то происходит в окружающей природе. Все симптомы не сходятся. А главное — кошки на душе скребут и внутренний голос подсказывает: «Володя, не расслабляйся! Скоро что-то будет».
Вызвал по УКВ диспетчерскую 8-го Отряда:
— Дина Петровна, а что там Одесса передала по поводу нашей погоды? Что-то мне не нравится эта тишина.
— Всё хорошо Владимир Николаевич! Прогноз хороший, можно работать. Заканчивайте к утру. Главный инженер очень надеется, что завтра к обеду все работы будут завершены.
— Дина Петровна, вы мне всё-таки прогноз зачитайте!
— Да Владимир Николаевич! У меня времени нету. Я же говорю: прогноз хороший! До связи!
Но меня эти бодрые заявления Дины Петровны не успокоили. Все моряки отряда знали, что ради выполнения квартального плана руководство Отряда готово душу дьяволу продать, а уж пожертвовать безопасностью моряков — это как печеньку скушать.
Солнышко красиво село в тучки, а ветра с берега (так называемый «климат») не наблюдается. Опять не так! И днём после обеда «полудёнки» (ветра со стороны солнца) тоже не было. А больше всего мне не понравилось, что полный штиль.
Немного поразмыслив, дал команду запустить главные двигатели. Снялся с якоря и пошёл в берег к плавкрану. Метров за 100 отдал правый якорь и, вытравливая якорь-цепь, подошёл кормой к ПК-801.
Завели с кормы на кран буксирный трос. В таком положении решил ночевать. В случае резкого ухудшения погоды нам не пришлось бы на эти манёвры терять время, всё это делать ночью, да ещё на сильной волне.
Как оказалось, этим мы спасли плавкран от катастрофы.
Работы на берегу продолжались уже в темноте. Стучит генератор, всё освещено. Люди суетятся, прораб пронзительно покрикивает на водолазов. Передвижной бетонный узел жужжит на палубе плавкрана. Все полны трудового энтузиазма, и никто не понимает, почему вдруг мы подошли на буксире к плавкрану и старательно заводим буксирный трос.
Я спустился в свою каюту, включил динамик от УКВ-радиостанции над койкой, открыл иллюминатор, чтобы всё было слышно, и прилёг, не раздеваясь, на койку. Заснул по-морскому: в пол-уха и в полглаза.
Где-то в седьмом часу утра, ещё темно было, пароход вдруг слегка качнулся на волне — и опять всё стихло. Я моментально проснулся, лежу и слушаю, что будет дальше. Может, это волна от проходящего мимо судна? Прошло несколько минут, опять качнуло, теперь посильнее.
Я знал, что это означает. Выскочил из каюты, закричал: «Всем подъём! Запускать главные двигатели! Боцман на бак!». Моряки с перепугу затопали башмаками и, одеваясь на ходу, побежали по своим местам.
Я выбежал на мостик, схватил трубку УКВ-радиостанции и вызвал на связь плавкран:
— «Резвый-1», «Резвый-1»! Я «Туркмен!»
Ответил сменный капитан крана Вася Пишоха:
— Николаич, что случилось?
— Вася! Быстро всех лишних на берег, запускай двигатели, срочно отходим от берега! И без вопросов! Через три минуты будет поздно!
Но оказалось, что и этих трёх минут у нас нет.
Волны пошли одна за другой. Через минуту волна была уже высотой З метра. Всех работников с буны и с берега как ветром сдуло. Инструменты и материалы слизала волна, как корова языком.
Вася кричит мне по УКВ:
— Володя! Не могу отойти от буны. Некому отдать с берега швартовые концы, на буну зайти невозможно!
— Вася! Сбрасывайте концы на… с кнехтов в воду! Не до них! Если сейчас кран днищем об грунт ударит, то хана вам всем!
— Понял!
Не дожидаясь, пока с крана сбросят швартовые, дал ход и начал натягивать буксирный трос.
— Боцман! Вира якорь! На лебедке! Потравливай буксир, но не быстро, в натяг! — кричать приходилось что было сил, такой стоял грохот от разбивающихся волн.
Сейчас мне нужно было ювелирно рассчитать свои действия и выполнить одновременно в считанные минуты две взаимоисключающие задачи: оттащить плавкран от берега на глубину, чтобы на усиливающейся волне его не ударило днищем о грунт, и в то же время максимально удлинить буксирный трос, потому что при коротком тросе на волне неизбежно будут рывки, и трос лопнет. А это при такой волне вблизи берега для плавкрана верная гибель.
Медленно, но начали оттаскивать плавкран от берега. Сами в это время выбирали якорь-цепь, потихоньку травили буксирный трос и малыми ходами удерживались против волны.
Я проделывал всё это сжав зубы. Каждую секунду ожидал, что буксирный трос лопнет. Тогда я уже ничего не смогу сделать: кран в считанные секунды закинет волнами в район прибоя, повернёт бортом к волне и перевернёт. А если не перевернёт, то ударит днищем о грунт, и тогда с башни сорвётся противовес весом 200 тонн, пробьёт палубу и днище, что также означает летальный исход.
Расстояние между берегом и краном хоть медленно, но увеличивалось.
Теперь я уже не боялся, что плавкран ударит днищем об грунт. Но нужно было ещё выбрать последние смычки якорь-цепи и удлинить буксир как минимум до 200 метров. Малым ходом я удерживал пароход строго против волны. Мой «Туркмен» на каждой очередной волне взлетал носом в небо, потом совершал прыжок в пропасть между волнами и зарывался носом. Бедный боцман Коля Кузнецов на баке одной рукой вцепился в винтовой стопор брашпиля, а второй рукой поворачивал контроллер выборки цепи, пытаясь угадать, когда будет очередной рывок цепи, чтобы остановить брашпиль и не порвать якорь-цепь. При этом его с каждой волной накрывало потоками воды, но он делал своё дело.
На мостике матрос Лёша Пыжов руками и ногами обхватил рулевую колонку и чуть ли не подбородком по моим командам перекладывал руль.
Много позже некоторые штатские, которые находились на отдыхе в Курортном Городке, говорили мне, что они все выбежали на берег смотреть кораблекрушение. Никто не верил, что мы сможем выбраться из прибойной полосы. Зрелище, говорили, было страшное.
Нам уже удалось отвести кран от берега примерно на два кабельтова (360 метров) и удлинить буксирный трос метров до ста. Волны продолжали увеличиваться, и вдруг, на очередной волне, получился рывок троса, и пароход полностью обесточился. Судно стало неуправляемым. Как позже мы поняли, буксирная лебедка от сильного рывка троса провернулась в обратную сторону, электродвигатель на ней сработал как генератор, выдал в судовую сеть бросок тока и что-то там сгорело на электрощите в машинном отделении.
Это было неожиданно. Такого удара судьбы именно в этот момент я не ожидал. Несколько секунд я не мог понять, что случилось. К счастью, в этот момент на мостике рядом со мной стоял мой электромеханик Витя Гусев. Через секунду, когда весь ужас нашего положения дошёл до меня, я крикнул Гусеву: «Витя! У тебя три минуты!» — но он и без команды уже бежал в полной темноте вниз по трапам в машинное отделение.
Надо было во что бы то ни стало удержать буксир носом против волны. А все приборы управления, в том числе рулёвка и машинный телеграф, обесточились. Но оба дизеля работали, им электричество не нужно. Я понял, что с помощью переменных ходов можно попробовать гребными винтами удерживать нужный курс. Скомандовал матросу-рулевому:
— Бегом в машинное отделение! Дверь в машину оставь открытой, будешь бегать из машинного отделения на мостик и обратно, передавать мои команды механику! Правая машина малый вперёд, левая самый малый, беги!
Матрос стал непрерывно бегать между мостиком и машинным отделением, голосом передавая мои команды. Так мне удалось удержать буксир против волны.
Прошло минуты три, когда все приборы и освещение заработали. У меня не одна, а целых две горы упали с плеч. Не знаю, как Гусеву удалось в полной темноте и при такой качке найти и устранить неисправность — я просто не мог в это счастье поверить! Если бы не Витя, были бы многочисленные жертвы. Что нам пришлось пережить в эти три минуты — знаем только мы.
Примерно в это же время начался ветер, который пришёл с некоторым опозданием, но по своей силе вполне соответствовал высоте волны. Позже я узнал, что в этот шторм высота волны в районе Большого Сочи достигала шести метров. Это редко бывает, не каждый год.
Верхушки волн срывало ветром и несло над морем навстречу нам, видимость уменьшилась до 2 кбт.
Когда, наконец, удалось без сильных рывков вытравить буксирный трос на всю длину (300 метров), я поставил машинным телеграфом обе машина на «Самый малый вперёд» и посмотрел на часы: оказалось, что прошло всего меньше часа. А мне казалось, что мы кувыркались у берега чуть ли не полдня.
На траверзе полигона отряда в Кудепсте я попытался рассмотреть в бинокль, что там делается. Зрелище было страшное: сплошные огромные белые фонтаны высотой метров под 100 от ударов волн в волноотбойную стенку полигона.
Диспетчерская отряда вызывала нас каждые 10 минут, но я не отвечал, не до них было. Сейчас на судовых часах было 07.50. Через десять минут старший диспетчер, знаменитая наша Дина Петровна, сдаст вахту другому диспетчеру и пойдёт домой спать. Нельзя допустить, чтобы она просто так ушла из диспетчерской. Я взял трубку УКВ:
— Сочи-5, я «Туркмен».
Дина Петровна сразу откликнулась нервным голосом:
— «Туркмен»! Я Сочи-5! Владимир Николаевич! Почему вы так долго не отвечаете?
— Дина Петровна! А что, прогноз всё ещё хороший?
С минуту Дина Петровна молчала. Видимо, советовалась с кем-то, что ответить на этот дерзкий вопрос. Потом каким-то неуверенным голосом всё-таки ответила:
— Ладно, Владимир Николаевич, не надо издеваться… Главный инженер хочет с вами говорить…
— Владимир Николаевич! — раздался его голос. — Как у вас обстановка? Когда дойдёте до порта?
— Борис Иванович, в такую погоду в порт вряд ли можно зайти. Слишком опасно для плавкрана. Будем в море штормовать.
— Владимир Николаевич! Я хочу позвонить в аэропорт, попросить, чтобы вертолёт прислали. Пусть попробуют снять людей с крана!
Это уже был полный бред и паника. Хотел спросить главного инженера, а не проще ли было сообщить мне правдивый прогноз погоды? Но сдержался. Это можно будет потом выяснить.
— Борис Иванович! Не делайте этого! В такой ветер никого не снимем, только людей угробим! Да и вертолёт не взлетит при таком ветре, это я точно знаю. Будем сами справляться. А что на объекте в Курортном городке?
— Всё на хрен смыло! Ну, это наши дела. Ты кран спасай, сделай всё, что возможно!
— Я делаю! А прогнозы надо всё-таки правдивые давать!
Через пару часов мы должны были подойти к порту Сочи. В порту стояли наши эпроновские суда и, в том числе, морской буксир «Сабир», на котором был опытный капитан Валентин Анатольевич Толмачёв. Вызвал его по рации на связь.
— Анатольич, мы тут с 801-ым краном движемся малым ходом против волны в сторону порта. Скажи, какая там у вас в порту обстановка? Возможно зайти в порт или лучше не соваться?
— Николаич! Тут обстановка сложная! В порту сильный тягун, пароходы отрывает от причала, швартовые концы рвутся. А сможешь ты зайти с краном или нет — не знаю. Подойдёшь поближе — сам посмотри, что делается на воротах порта.
Мне этот разговор не понравился. Хотел посоветоваться со старшим, более опытным товарищем. Но товарищ деликатно уклонился. Мол, ничего не знаю, смотри сам. Я понял в чем дело: дашь любой совет, а закончиться может в такую погоду в любом случае плохо, хоть в море, хоть на входе в порт. Тут совет давать опасно: в случае гибели крана тебе могут предъявить претензии. Спокойнее не брать на себя никакой ответственности, даже косвенной.
Поработав на Черном море, я скоро понял, что у «старых» сочинских капитанов лучше не спрашивать советов. Они так воспитаны, что своя шкура им всего дороже. Не зря товарищ Лубягин называл их не иначе как «комнатные капитаны», а сочинских доморощенных матросов и вовсе обзывал «одноклеточными». Коля, конечно, преувеличивал, но что-то в этом есть.
Когда подошли на несколько кабельтовых к порту, я взял бинокль и стал высматривать обстановку на входе в порт. Картина была ужасная: ворота порта (шириной 70 метров) — сплошной водоворот. Волны с пушечным гулом разбивались о Северный мол. На молу стоит входной маяк высотой 22 метра над морем. «Свечки» от разбивающихся волн поднимались на высоту в три с половиной раза выше маяка — примерно на 75—80 метров вверх! Водяные валы переливались через мол и обрушивались в порт.
Ясно, что пытаться зайти в порт сейчас с плавкраном на буксире — это верное самоубийство. Толмачёв мог сказать мне это с чистой совестью. По крайней мере, я бы на его месте так и сделал.
Короче, наше единственное спасение было в море. И чем дальше от берега, тем лучше.
Я мысленно похвалил сам себя за одно решение: когда были в ремонте в Новороссийском СРЗ, я настоял на замене старого 38- миллиметрового буксирного троса на новый диаметром 42 мм. У этого троса разрывное усилие составляло 93 тонны. Но и такой трос можно порвать на волне, ведь масса самого буксира 400 тонн, а плавкрана — 1500 тонн. Поэтому для смягчения рывков на конец буксирного троса всегда прикрепляется скобой «пружина» — вставка из толстого капронового каната диаметром около 10 см, длиной 12 — 15 метров. Капрон до разрыва удлиняется на 50%. В общем, действительно как пружина. Мы в ремонте изготовили две такие. Одна стояла на буксирном тросе, а запасная с необходимыми скобами лежала наготове в кормовом трюме. В случае обрыва пружины подразумевалось аварийно достать запасную, заменить её и снова брать плавкран на буксир. Но это больше для самоуспокоения. Даже если кран после обрыва буксира не развернёт бортом к волне и не опрокинет, подойти к нему в такую погоду и взять на буксир — это чудо.
Так прошло больше двух суток. Берег давно исчез с экрана локатора, счисление курса вести в таких условиях можно было только приблизительно. В такую погоду нет возможности учесть течения и ветровой дрейф. А таких сисетем, как GPS, в те годы ещё и близко не было. Где мы находились, я не мог точно сказать.
Я продолжал самым малым ходом держать против волны так, чтобы плавкран не подставлял волне борт, а своим левым носовым углом резал волну: так удары волн по крану, а, следовательно, и рывки буксирного троса были не такими сильными.
Камбуз при такой качке не работал. Повариха — жена боцмана — лежала притянутая простынями к койке в их каюте и стонала. Моряки исхитрялись время от времени вскипятить чайник с водой, держа его в руках над газовой плитой, заваривали очень крепкий чай, пили сами с сухарями и мне приносили на мостик. Да при такой болтанке есть как-то и не хотелось. Просто заставлял себя пожевать сухарей и запить чаем, потому что просто обязан был всё это физически выдержать.
В ночное время было труднее всего. Ночью и ветер, кажется, сильней дует, и волны вроде выше и тяжелее. Товарищ Пушкин по этому случаю очень метко сказал: «Я выглянул из кибитки: всё было мрак и вихорь!»
Когда темнело, мы включали кормовой прожектор и постоянно освещали плавкран. Он шел в темноте в белой пене, волны перекатывались через грузовую палубы. Ажурная башня крана пятидесятиметровой высоты описывала в черном небе гигантские дуги. Буксирный трос периодически выскакивал со звоном из воды на все свои 300 метров и опять падал между волнами. В башне крана был виден свет. Все 12 человек экипажа сидели там в спасательных жилетах и ждали, чем всё это кончится. Жаль, что тогда не было возможности записать эту картину на видео. Я бы показывал это потом своим непослушным малолетним детям в воспитательных целях, вместо бабы-яги и злого дяди милиционера.
На вторые сутки УКВ-связь с диспетчерской отряда из-за большого расстояния исчезла. Но зато нас несколько раз с постов СНиС вызывали пограничники и предупреждали, что мы давно пересекли границу и вышли за пределы территориальных вод. Я им на это отвечал, что пока это не имеет значения. Если будем живы, с этим разберёмся потом. Но они настойчиво требовали, чтобы мы вернулись на Родину. Такая тупость удивительна даже для сухопутных военных!
Сначала спокойно пытался объяснить всю нелепость их претензий. Один раз все-таки не выдержал и огрызнулся в ответ. Сказал, что если нам удастся вернуться в Сочи живыми, то можете меня арестовать и расстрелять. Я даже сам сдамся в плен. После этого угрозы прекратились.
К концу вторых суток я почувствовал, что от усталости временами теряю ориентировку и перестаю контролировать ситуацию. Как будто, стоя на ногах, на несколько секунд теряю сознание. Под сердцем появилась какая-то пока не очень беспокоящая, сосущая боль. Всё вокруг стало слишком ярко и отчётливо видно, даже глазам больно. Руки, ноги, спина болели от постоянного напряжения из-за качки Я чувствовал, что это предел усталости, через который переступать опасно.
Сутки здоровый человек может не спать и продолжать работать. Но двое суток без минуты сна — это нереально. Ни один человек не выдерживает, что бы там ни говорили «знатоки».
Надо было что-то с этим делать. Хорошо, что Витя Гусев был со мной. Помощник мой, Миша Елизаров, остался на берегу. С ним бы мне было вдвое легче.
Попросил Витю Гусева сменить меня минут на 15, объяснил ему, что делать. А сам залез на штурманский стол, лёг на спину, упёрся каблуками в бортик стола, левой рукой взялся за какой-то кабель на переборке, а правой за край стола. Иначе меня качкой скинуло бы со стола на палубу. Закрыл глаза и сразу провалился куда-то. Причём руки и ноги автоматически прочно удерживали меня на столе. Это даже не был сон — скорее быстротекущая перезагрузка организма. Черно-белые кадры из прошедших 32-х лет жизни с огромной скоростью мелькали перед моими закрытыми глазами. Через какое-то время я сам проснулся. Чувствовал себя значительно лучше, как будто прилично поспал. Посмотрел на судовые часы — прошло всего 7 минут.
Этого «отдыха» хватило на несколько часов. Потом эту процедуру пришлось повторять.
К полудню третьего дня, то есть через 2,5 суток, произошло что-то странное: ветер неожиданно стих, видимость улучшилась. Стал виден горбатый от огромных волн горизонт и море, всё в белых баранах. Берега не видно. Да я и не ожидал его увидеть. Барометр при этом упал ещё ниже.
Я понял, что это означает. Это ещё не конец, а только антракт перед началом второго акта драмы под названием «Волны Чёрного моря». Года три назад капитан водолазного судна ВМ-73 Евгений Викторович Анохин подробно рассказал мне об этом довольно редком явлении. Я запомнил. Суть в том, что над Чёрным морем проходит двойной циклон. Первый — свой циклон, который приходит обычным путём с северо-запада. А второй — пришедший в это же время с Балканского полуострова. И они они сливаются над Черным морем.
Нас ожидает несколько часов без ветра, а потом всё повторится с начала. Только в худшем варианте: сильная зыбь с северо-запада от прежнего ветра, потом штормовой ветер сначала вдоль берега со стороны Грузии (так называемый зюйд-ост), затем ветер будет усиливаться и быстро поворачивать по часовой стрелке от юга, юго-запада — и опять в полную силу от запада. Сначала на море будет непонятная толчея от волн с разных направлений, потом ветер собьёт старую волну и опять опять образуется 5—6 метровая волна от запада.
Надо было без промедления использовать это временное затишье и перемену погоды, чтобы выскочить из этого положения.
Вызвал на связь по УКВ капитана плавкрана Васю Пишоху.
— Вася, как дела? Потери есть?
Вася был молодой, 22 года, и нервы, к счастью, у него были крепкие.
— Да нормально, Николаевич! Мы тут все 12 человек третьи сутки в рубке сидим. Молитвы в твою пользу читаем. Больше надеяться не на кого. Только на тебя да на Господа Бога! Надели спасжилеты, как дураки, так и сидим. Всё-таки, если кран опрокинется, моряку приятнее тонуть в море, чем в задраенном помещении. Ветер вот, видишь, убился. Кажется, выживем. Немножко ещё подержим против волны, а потом, как оно чуть стихнет, выберем момент, развернёмся — и по волне в порт!
Пришлось немного Васю разочаровать.
— Нет, Василий! Это затишье ненадолго. Часа через три опять плюнет, уже от Зюйд-Оста. Поэтому жилеты пока не снимайте, собери нервы в кулак: сейчас выберу момент — будем поворачивать через правый борт на обратный курс. Если не опрокинетесь, то помчимся по волне со всей возможной скоростью под прикрытие берега. А когда начнётся Зюйд-Ост, мы уже будем идти против волны вдоль берега в сторону Пицунды. Ну что, готов потерпеть пару минут?
Это, конечно, был большой риск, но другого выхода не было. Мне ещё повезло, что на плавкране на вахте был Вася Пишоха. Какой-нибудь другой комнатный сочинский капитан уже потонул бы в слезах и соплях от страха. А Вася был мужественный парень, панике не подвержен и головы не терял в трудную минуту.
Вася подумал несколько секунд: «Давай, Володя! Действуй как считаешь. Мы тебе доверяем».
Это был момент истины. Пришлось задвинуть страх рукой в самый дальний угол и через силу, как автомат, сделать то, что было нужно.
Несколько минут внимательно наблюдал за волнами и, когда показалось, что впереди волны стали вроде как поменьше, чем обычно, крикнул по рации на кран: «Поехали!» — и переложил руль право на борт, левая машина «Полный вперёд».
Буксир, а за ним и кран, стали стали описывать циркуляцию вправо. Нужно было минуты три, чтобы лечь на обратный курс. Когда на повороте волна стала бить уже в левый борт, буксир болтало так, что пришлось держаться за что-нибудь и руками, и ногами. Крен доходил до 45 градусов на оба борта. Но я переживал не за буксир, а за кран. У таких плавкранов «угол заката» составляет 23 градуса. То есть, при крене на борт свыше 23 градусов он опрокидывается и переворачивается кверху днищем. Все люди при этом погибают. Два смертельных случая с такими кранами были на Балтике.
Я смотрел, как кран поворачивает за мной по большой дуге и не дышал. Сердце моё, как мне показалось, в эти три минуты вообще не билось.
Кран медленно, разбивая бортом как утюгом волну, весь в белой пене, разворачивался вслед за буксиром. Несколько раз крен, как казалось на глаз, достигал критических значений. Башня крана, наклонившись, замирала над волнами, но всё-таки через несколько томительных секунд начинала движение в обратную сторону. С крана по рации за время поворота не произнесли ни одного слова.
Мы закончили поворот, я выдохнул, как будто вынырнул с большой глубины. Сердце моё опомнилось и заколотило в бешеном темпе. Матрос на руле смотрел в заднее стекло рубки, с его лица пот стекал ручьями.
Теперь мы неслись полным ходом по волне в сторону берега. Это уже не опасно.
Позвал по УКВ кран:
— Вася! Ну как вы там? Пережили?
У Васи голос был немного хрипловатый.
— Один раз такое можно пережить. Всё равно выхода другого нет. Теперь чувствуем себя хорошо.
— Терпите, Вася! Если до Пицунды сможем дойти — будет совсем хорошо! Сейчас до берега, погранцы сказали, 40 миль. На попутной волне добежим часа за 4. Но примерно через 2—3 часа начнётся ветер от зюйд-оста. Это не страшно, он собьёт западную волну. Потом ветер будет переходить вправо до западного. В это время мы уже повернём вдоль берега на Пицунду. Какое-то время будет приличная бортовая качка, но не смертельная. Придется потерпеть. А вот когда ветер зайдёт опять на западный, то опять повторится то, что было. Но мы уже будем идти по волне и ветру за Пицунду. Примерно так. А там посмотрим по обстановке.
Мы полным ходом мчались по волне к берегу. Он должен нас прикрыть, когда начнётся зюйд-ост.
В общем, всё так и получилось, как я рассчитывал. Мы подошли к берегу в районе Лазаревки, повернули правее в сторону Сочи. Когда проходили траверс Мамайки, ветер уже дул в полную силу с запада, то есть нам справа по корме. Меня это вполне устраивало. У меня даже появилось какое-то самодовольное чувство. Как будто погода менялась по моему графику с точностью до четверти часа.
Появилась радиосвязь с отрядом.
— Сочи-5, я «Туркмен».
— «Туркмен», «Туркмен», я Сочи-5!! — послышался голос старшего диспетчера Дины Петровны. Через микрофон слышались ещё какие-то радостные голоса. Как я понял, они там все сидели в диспетчерской отряда: главный инженер, старший диспетчер, начальник флота — и ждали, когда всё это кончится. Состоялся характерный диалог:
— Владимир Николаевич! Нам пограничники сказали, что вы куда-то в Турцию пошли! Хотели за вами пограничный корабль послать вдогонку, но командир корабля категорически отказался выходить из порта в такую погоду. Где вы сейчас?
— Дина Петровна, здравствуйте. В Турцию — это совсем в другую сторону. В самом худшем случае мы бы тем курсом до Крыма могли дойти. Посмотрите на карту. А сейчас мы между Лазаревкой и портом Сочи.
— Владимир Николаевич! Когда вы уже в порт зайдёте!? Мы тут ждём-ждём… Уже изнервничались все!
Они, оказывается, нервничали в своём кабинете! Мне очень хотелось открытым текстом сказать, что я об этом думаю, особенно об ихнем перманентно хорошем прогнозе погоды. Но сдержался. В эфире не положено выражаться. Воспитанные моряки такого себе не позволяют. Заметил только:
— Дина Петровна, я понимаю, конечно, что вам там в диспетчерской очень трудно этот шторм пережить. Но вы, пожалуйста, потерпите ещё немного. Обещаю вам, я что-нибудь придумаю, чтобы облегчить ваши страдания.
Довольно долго диспетчерская молчала. Видимо, совещались с главным инженером, как реагировать на очередную дерзость. Потом совместными усилиями сообразили:
— Владимир Николаевич, это хорошо, что вы не теряете чувства юмора. Пожалуйста, почаще докладывайте обстановку. Запишите, пожалуйста, прогноз.
— Не надо! Мне и так всё ясно. До связи!
У этого плавкрана огромная парусность, поэтому по ветру мы летели со скоростью 12 узлов. За несколько часов мы промчались мимо Хосты, Адлера, Гагры, утром прошли вплотную от мыса Пицунда и, повернув налево, зашли за мыс.
Здесь, за большим мысом, был маленький морской рай: никакой волны, ветер заметен только по верхушкам пицундских сосен и по несущимся над соснами тучам, на воде уточки и лебеди плавают — и тишина! Контраст с открытым морем просто разительный. Вызвал Васю Пишоху на УКВ-связь:
— Вася, с прибытием! Куда тебя в этом раю на якорь поставить?
— Подальше за мыс, напротив рыбозавода. Там глубины подходящие. А ты потом швартуйся к крану. Отметим немного благополучный исход, а то я не засну от счастья.
Мы укоротили буксирный трос до 50-ти метров. Нужно было тихонько, без рывка натянуть трос, чтобы не было провиса, и давать ход.
Я дал одной машиной «Малый вперёд» и от усталости — как мне показалось, лишь на мгновение — прикрыл глаза. Очнулся от резкого рывка: буксир мой разогнался на провисшем тросе, получился рывок, и пружина лопнула с пушечным звуком. Произошло то, чего я боялся четверо суток! Просто стоя заснул на несколько секунд.
Мне почему-то показалось, что это очень смешно, и я от души рассмеялся. Матрос на руле смотрел на меня и не мог понять, что меня так развеселило. С плавкрана по УКВ Вася Пишоха спросил:
— Володя! Зачем ты это сделал?
— Вася, ты не поверишь! Дал машине «Малый вперёд» и заснул на секунду.
— Ещё как поверю! Ладно… мы свои машины уже запустили, потихоньку пойдём сами на якорную стоянку. А ты швартуйся к нашему борту.
Когда мы пришвартовались к крану, Вася со своим механиком поднялись ко мне на мостик с бутылкой водки, мой боцман притащил ещё одну.
Выпил с ребятами прямо на мостике рюмку водки, заел сухарём:
— Ну что, ребята, поздравляю вас. В этот раз всё обошлось. Жалко только вот пружину я порвал. Смешно даже!
Боцман Коля Кузнецов махнул рукой:
— Николаич! Да что такое пружина! Мы завтра с моряками её починим! — Коля был заметно рад, что весь этот морской кошмар закончился.
Вася Пишоха внимательно меня осмотрел и говорит:
— А ты похудел килограммов на десять!
— Да? Смотри внимательно, седые волосы у меня не появились?
— Нет, не видно.
— Ничего. Скоро будут при такой работе.
Ещё раз глотнул водки и посмотрел на всё, что было за последние четверо суток, уже как бы со стороны, будто на давно завершённое дело.
Стоило прикрыть глаза, и передо мной всё ещё вставали несущиеся навстречу волны, ветер срывал верхушки и нёс над морем. Качающийся, весь в белой пене огромный плавкран и стальной 300- метровый буксирный трос, выпрыгивающий на рывке на всю длину из воды. Всё это кончилось. Мы выдержали, и все живы.
В эти минуты я ненадолго почувствовал себя героем и самым лучшим капитаном. В тридцать два года это простительно. Так, в общем-то, и должно быть. Каждый капитан в глубине души должен считать себя самым лучшим. Потому что если ты не уверен в себе, на мостик морского буксира лучше не подниматься, капитана из тебя не выйдет.
Теперь, когда нервное напряжение спало, только одна мысль была в голове — как бы добраться до койки в родной каюте.
— Всё, ребята! Сегодня уже ничего интересного больше не будет. Всем спать! Леша Пыжов на вахте!
Много было разных штормов в моей жизни и до этого и после. Но этот случай почему-то особенно запомнился. Наверное, потому, что это был мой первый шторм в должности капитана, когда пришлось реально спасать жизнь многих людей.