Последний рывок (рассказ 16+) Александр Шувалов

29 июня 202129 июн 2021

132

14 мин

В штанге что главное? Оторвать её от помоста строго вертикально и, пока она по инерции движется вверх, молниеносно подлезть под гриф. А дальше работают спина и ноги. Так как руки у меня были, как это ни странно прозвучит по отношению к штангисту, самым слабым местом, то рывок закономерно становился моей золотой коронкой; безнадёжно уступая соперникам в жиме и толчке, где большая нагрузка ложится на руки, я «делал» всех в рывке.

Каждому, конечно, своё... Да и не в штанге дело, и не о ней вовсе речь. Просто, моя болезнь началась в те самые времена, когда штангисты ещё выступали в троеборье. А, значит, где-то в начале семидесятых годов. В славные времена советской власти. Жил я тогда ещё в новом подмосковном наукограде, который даже не был отягощён окраинами. И первым зданием, приветствующим сквозь сосновую зелень въезжающих в город, был 9-этажный белопанельный исполин. За синевато-серый цвет, который он приобрёл через пару лет, его вполне обоснованно вскоре прозвали «первый покойник», так как за ним по той же стороне улицы следовали ещё три собрата погодка.

Вот в «третьем покойнике» я и жил. Был здоров как молоденький бычок (бык не скажешь: я выступал в весе «мухача», то есть до 52 килограммов), но - Бог шельму метит – не смотря на всю свою спортивность у меня тогда впервые и появился камень в почке. Предложили оперативно удалить. Я по глупости согласился. Удалили. Образовались новые камушки. Удалили ещё раз - дробить их в то время ещё не умели. Штанга, разумеется, уже ушла в прошлое. А ещё через 10 лет удалили левую почку.

И вот сейчас у меня отказывает и правая почка. Развивающееся состояние врачи называли нежно-ласковой аббревиатурой «ХПН», которая переводилась как «хроническая почечная недостаточность», а звучала почти как легкомысленное «хэппи энд». Но с одной большой разницей: «хэппи» мне никто даже не обещал, все лишь мрачно намекали на свойственный такой болезни «энд».

2.

Не успел я сойти со ступенек здания поликлиники, как сразу вспомнил, что романисты часто описывают «прощальный взгляд» умирающего на окружающий мир. Вот приходит к герою смерть, и он смотрит вокруг себя на голубое небо, яркое солнце и зелёные деревья. Наслаждается, мол, последний раз в жизни.

Я оказался, примерно, в такой же ситуации, но что-то никакого кайфа от окружающего не испытывал. Навстречу текла мешающая идти людская река: все - на работу, а я один, с утра пораньше обследованный и проконсультированный, сразу «посаженный» на больничный лист, плёлся против течения домой. Впрочем, столько людей я вряд ли теперь когда увижу. Ещё вчера вместе с ними сам торопился на работу. А сейчас уже иду совсем в другую сторону...

Вышел на улицу. На площадке, специально заасфальтированный под «блошиный рынок», торговцы разворачивают свои палатки. Раскладывают бесчисленные и яркие товары всех мастей... Тоже больше не увижу их?.. Да и Бог с ними. Пусть торгуют...

Небо, впрочем, красивое: ярко-голубое и с барашками облаков. Типичное летнее небо. Но кусты и деревья ничего привлекательного из себя не представляли: жаркий и без дождливый август покрыл листья тусклой матовой пылью.

А солнце... Солнце, как солнце: уже яркое, но по утреннему времени ещё не жаркое. Чего на него смотреть? Хотя на том свете и его не будет. Как и этой толпы. Как и этих палаток и пыльных деревьев...

Интересно, а будет ли ТАМ вообще что-нибудь?

В открытую паниковать, конечно, стыдно. Полтинник свой отжил. Это, когда в 19 лет гибнешь где-нибудь в Чечне, должно быть обидно. А мне что уж тут ныть? Своё пожил... Не-сколько дней назад, кстати, соблазнившись портретом скандального Сорокина на обложке, купил красиво изданный молодёжный журнал «ОМ». Что означает название, так и не сообразил, но хуже другое. Если не считать самого Владимира Сорокина (журнал опубликовал интервью с ним), то ни одной знакомой личности, ни одной знакомой фамилии я в нём не встретил. Всё и все были из какой-то уже совсем другой, новой, незаметно возникшей и продолжающейся без моего участия современной жизни. И уже не очень для меня интересной. А я ожидал увидеть что-то вроде варианта «Юности» 60-х - 70-х годов.

Помирать, разумеется, тоже не хочется: не беспомощный пенсионер какой-нибудь и не бомж бездетный. Замечаю, конечно, сам, что старею: и память похуже, и здоровье, как за пятьдесят перевалил, - не то стало!.. Впрочем, чего уж тут о здоровье говорить?! Оно как раз самым «не то» и оказалось!..

Пожалуй, в последний раз иду я и по этой дороге. Завтра, скорее всего, всё-таки решусь на предложенную операцию. Направление в кармане. Позвоню в больницу, и меня в урологическое отделение отвезут уже по всем правилам: на «Скорой помощи». Но вот выйду ли я потом из стационара - большой вопрос, который никто из коллег от меня даже не скрывал. Слишком запущенной оказалась вдруг обнаружившаяся болезнь. Порассуждали о том, что «хуже нет, чем лечить врачей: всё у них не так, как у других людей», что «сам во всём виноват - так запустил себя», предложили немедленно госпитализироваться и... разбежались по своим кабинетам.

Я неторопливо возвращался домой (чувствовал себя всё-таки неважнецки): прошёл рынок, осталось пройти здание городской АТС, детский сад, потом семнадцатиэтажную высотку, прозванную за внешнее сходство и внутреннюю роскошь интерьеров «шоколадкой», и буду у себя дома...

3.

Кстати об АТС. С этим телефонным учреждением у меня связано одно интересное воспоминание подросткового возраста... История произошла в техническом и психологическом отношениях на самом деле довольно казуистическая. Выражаясь языком связистов, на первом групповом искателе щётки «встали на два выхода». Проще говоря, из-за плохой центровки щётки искателя замкнулись сразу на двух камелях и произошло подключение к занятому абоненту. А если ещё понятней, то я позвонил Гале, чтобы попросить прощение за вчерашнее, пригласить погулять и помириться. И вместо гудков вызова сразу услышал её голос. Опешил, но довольно быстро сообразил, что произошло: я невольно, неожиданно, незаметно и безнаказанно стал свидетелем её телефонного разговора со Славкой. Успел закрыть рот, чтобы чего-нибудь не вякнуть в микрофон, а потом и вовсе отвёл для безопасности нижнюю часть телефонной трубки в сторону, чтобы не дышать в неё.

То, что я услышал, порядочные люди не прощают!.. Некоторое смущение вызывал, конечно, способ получения этой информации. Но, в конце концов, я же не под дверью подслушивал и не в замочную скважину подглядывал! Позвонил как приличный человек любимой девушке, чтобы помириться, а она через два дня после ссоры уже говорит о любви с другим парнем!.. Чтобы не потерять уверенность в своей незапятнанной совести, я даже не стал дослушивать разговор до конца и осторожно положил трубку. Голова была занята только одной мыслью: как отомстить Гальке?..

Но насколько быстро я тогда завёлся, также быстро и успокоился. Никакой «страшной мести», разумеется, не совершил… Я ничего не рассказал ей о подслушанном разговоре, не «выводил на чистую воду». Но в душе оставалось чувство несправедливо нанесённой обиды и подспудное, наверное, уже не осознаваемое желание как-то огрызнуться, утешить своё оскорблённое самолюбие. И я ещё очень долго ощущал и не мог забыть эту телефонную ложку дёгтя, которую воспринимал не только как произошедший непосредственно со мной факт, но и как потенциальный, всегда возможный к повторению стереотип её поведения.

Воспоминания вдруг захлестнули меня со странной силой. Казалось бы: чего тут плакаться о первой неудавшейся любви (а у многих ли она удалась?), когда сам на ладан дышишь, но остановить закрутившееся колесо мыслей уже не мог. Я ещё не заметил и не почувствовал, что весьма вероятная возможность собственной смерти уже придала моим мыслям определённое направление и до некоторой степени даже усилила память...

Я заново переживал давно забытое да и не столь уж трагическое при трезвом размышлении событие. Вдруг почувствовал, как снова подступила тошнота, заколотилось в груди сердце, закружилась голова, а слабость, которая в последние недели и так донимала меня, стала ещё сильнее. И - хуже всего - усилились боли в правом боку и животе.

Остановился у забора детского сада, обтянутого по периметру рабицей. Ухватился, как заключённый в клетке, за её ячейки и ждал, когда пройдёт приступ тошноты. Слабость действительно нарастала у меня не по дням, а по часам... Коллеги, разумеется, правы: надо ложиться в больницу...

Навстречу шла девушка: блондиночка с развивающимися на ветру продуманно кудрявыми лохмами, суперкороткой кожаной жилетке и брючках, которые начинались (или заканчивались?) гораздо ниже предложенного на всеобщее обозрение пупка. Мой взгляд невольно задержался на тонких, но стройных ножках, обтянутых джинсами.

«Ну, и мода пошла», - только начал я ворчливо рассуждать, но мысли прервались, так как красотка неожиданно приблизилась ко мне:

- Дядь, вам что? Плохо, да?

Я ожидал чего угодно, но только не такой жалостливой участливости от первого встречного человека. Да, ещё это чуть ли не родственное: «Дядя»!

- Спасибо. Ничего... Всё нормально... Я сейчас... - Я сделал неопределённое движение рукой, которое должно было продемонстрировать, что всё, мол, «о'кэй».
- Дядь, ты что-то сереешь прямо на глазах. Может из телеграфа позвонить на «Ско-рую»? А?

Голова у меня продолжала кружиться и когда она протянула к моему плечу руку, я невольно ухватился за неё. Девчушка недовольно сморщилась:

- Дядь, ты, блин, совсем того... Идём к телеграфу. Посидишь там, а я скажу, чтобы «Скорую» вызвали.

Она потянула меня назад к зданию АТС, и это было последнее, что я запомнил в тот момент.

4.

Дурацкое занятие - смотреть на свою капельницу: систему прозрачных пластиковых трубочек, впившихся стальными иглами в резиновые пробки флаконов. Впрочем, всё предельно просто: по одной из трубочек во флакон поступает воздух, а по другой - в мою вену вытекает со скоростью 60 капель в минуту лечебный раствор. А что ещё делать? Читать я не мог, так как был не в состоянии сосредоточиться на чём-либо, кроме предстоящей завтра операции. Вот и смотрел, как медленно, периодически пузырясь, уменьшается количество раствора во флаконе. Какое никакое, а дело... Казалось бы: так мало времени осталось, а мне и заняться больше нечем! Вариант успешного исхода предстоящей очень сложной операции (к ней уже готовились) был крайне мал.

Даже процедурная сестра, видимо, поняв моё состояние, с нарочитой важностью, установив капельницу, сказала: - «Когда будет кончаться, нажмите вот на эту кнопку». Хотя сама поминутно заглядывала в палату: сначала, видимо, чтобы проверить, нет ли у меня аллергии на вводимое лекарство, а потом - следить за уровнем лекарства. Я оценил её внимание:

- Тебя как зовут, солнышко?
- Галя.
- Спасибо, Галина. И зря не беспокойся. Там ещё минут на сорок осталось...
- Да я-то знаю... - Ответила она, немного помедлив. Потом внимательно взглянула на моё лицо, вышла и затем уже появилась как раз в тот момент, когда один из флаконов полностью опустел, а я тянул руку к звонку. Профессионализм я высоко ценил у всех, а у своих коллег с тем большим удовольствием: сестра работала чётко, без лишних движений, не причиняя ненужной боли и даже с элементами психотерапии. Не у каждой такое встретишь!..

Процедурная сестра тем временем установила в подставке для капельницы новый флакон, и, не вынимая из вены иглы, подсоединила к системе. Через некоторое время пришла со шприцем и через пробку впрыснула жёлтый раствор какого-то лекарства во флакон.

- Это не цианистый калий? - как можно более бодрым голосом попытался пошутить я. Но сестра шутку почему-то не оценила, снова серьёзно посмотрела на меня и спокойно ответила:
- Нет. Это реланиум. Сейчас спать захочется. Отдыхайте...

Надо же такому совпадению произойти: то же Галя! Внешне совершенно не похожая на ТУ Галю, но и одного её имени оказалось достаточно, чтобы я снова окунулся в воспоминания. Может быть и к лучшему: отвлечься от грустного настоящего, да и в наступающей дремоте как-то яснее и реальнее воспринимались картинки из прошлого.

5.

Наверное, это выглядело со стороны странно, но «жальчее» всех мне было расставаться не с женой, не с детьми и не со внуками. Некоторое ощущение вины я чувствовал только перед матерью, которой придётся пережить своего младшего сына.

Зато мне было жалко оставлять библиотеку: совсем не малой кровью и не один десяток лет собираемые в единое целое тома не очень-то будут нужны жене и детям. Беллетристику, впрочем, поделят, а вот из-за ценных энциклопедий могут и поспорить между собой. Один Брокгауз чего стоит! Впрочем, у них сейчас у всех уже есть компьютеры, мультимедийные энциклопедии... Может быть, я просто переоцениваю значение своих книг? А им на них наплевать. Это мне было грустно-приятно лежать на диване (особенно в последние дни, когда уже одолевала слабость), смотреть на какую-нибудь книгу и вспоминать: где и когда я её покупал, понравилась она мне или нет. Да, библиотека хороша своей монолитностью. И, если так можно сказать о книгах, то что уж тут говорить о коллекции икон. Возьмёт каждый себе по несколько штук и исчезнет мой «иконостас», который так красиво и внушительно смотрится на одной стене...

Вот и получается, что я вроде некрофила, равнодушного к остающимся живым людям и сожалеющего только о мёртвых предметах (о «натюрмортах»). Странно всё...

С другой стороны, и дети, и внуки теперь уже обойдутся без меня, а вот коллекции рассыпятся и расползутся по разным квартирам и даже городам. Можно, конечно, сказать, что это будут частички памяти обо мне. Но только в первые годы. А потом внуки будут считать эти книги и иконы своими, на их памяти всегда им принадлежавшими.

Впрочем, и это естественно...

Я действительно стал засыпать.

Вдруг пришла в голову дикая мысль: а что, если меня будут оперировать не завтра утром, а сегодня? Сейчас?.. Сами же говорили, что важен каждый час. А ему не сообщают, чтобы не волновался. И сестра эта как-то странно на меня всё время смотрит. И реланиум влупили - сейчас я вырублюсь и засну. И проснусь ли потом, кто знает?..

6.

В палату неожиданно и как-то бесшумно вошла Галя. Я видел её в последний раз лет десять тому назад. И она с того времени совсем не изменилась. Даже платье на ней было то же самое. Вернее, не платье, а что-то вроде костюма с длинной узкой юбкой приятного кремового цвета, напоминающий кофе с молоком. Она подошла с той стороны, где не было капельницы, присела на край кровати, и взяла мою ладонь в свои руки. Они у неё были тёплые и мягкие. Но почему она молчит?

- Как ты сюда попала, Галина? Откуда узнала, что я здесь нахожусь?

Или это она мне мерещится? Как здесь могла появиться Галина?

Я закрыл глаза, потом снова открыл. Передо мной сидела жена. Ну, вот это другое дело…

- А ты что так поздно?.. Обещала утром зайти? - Но и она, почему-то тоже не отвечая, смотрела на меня, и я лишь по известным мне неуловимым признакам понял, что она сейчас заплачет. - Ну ты только не плачь. Всё идёт нормально. И чувствую себя, между прочим, после этих капельниц совсем неплохо. Вот только спать хочется. Они туда реланиум добавили... Ты сейчас иди и не волнуйся. А утром, когда всё будет ясно с операцией, приходи. А я немного подремлю…

Я снова закрыл глаза и уже стал засыпать, как с шумом открылась дверь.

Дальше началось уже вообще нечто невообразимое. В палату, неся в руках штангу, вошёл Олег. На ней было, правда, всего два блина по пятнадцать килограмм, поэтому он держал её играючи, но зачем? Для кого?! Олег аккуратно поставил штангу около окна и сделал мне приглашающий жест рукой. И тоже, стервец, со студенческих времён совершенно не изменился.

Для меня такой вес, разумеется, был игрушечным, но я всё-таки сейчас не в форме и вообще - больной! Однако, как увидел штангу, так почувствовал сразу: и сердце быстрее забилось, и бодрость в теле появилась. У меня этот рефлекс на всю жизнь остался... Чёрт с ней, думаю, с капельницей: аккуратно вынул иглу, прижал вену ваткой и сел в постели. Голова даже не закружилась. Действительно чувствовал я себя совсем неплохо.

- Ты-то откуда здесь взялся?

Но и Олег молчал, хотя продолжал призывно улыбаться.

Ну, ничего. Сейчас я ему покажу, что значит бывший штангист на больничном листе! На штанге с замками и грифом набиралось всего 50 килограмм. А в молодости я рвал и по 85 кг!

Я подошёл и встал на привычное место перед штангой. Голова не кружилась, в теле даже была какая-то лёгкость, как после хорошей разминки. Символически поплевал на ладони, потёр их друг о друга (тальк всё-таки не помешал бы), нагнулся, расчётливо взялся за гриф, медленно опустился в «сед» и что было силы рванул штангу вертикально вверх. Бёдра и таз резко подались вперёд, затем змеинообразным движением - штанга была уже на уровне груди - таз быстро ушёл назад, я присел и вытянул руки, пытаясь зафиксировать вес.

И тут какая-то неимоверная тяжесть, превышающая жалкие пятьдесят кило¬грамм придавили меня к полу. Я почувствовал, что не могу дышать. Штанга исчезла, а меня уже раздавливала в лепёшку тяжеленная бетонная плита.

Откуда-то издалека донесся крик: «Больной уходит!»

И тишина...

* * *
Ноябрь 2002.