На берегу, на примятой, выгоревшей траве, лежал человек: молодой парень в синей шёлковой рубахе широко раскинул руки – казалось, что он внимал соловьиным трелям. На его белой груди покоился образок Божьей Матери. Прохладный ветерок колыхал редкие васильки и светлые волосы юноши, солнце отражалось в серо-голубых глазах, но это нисколько его не беспокоило. Он был мёртв.
Будь он жив, он непременно увидел бы русалку, с тоской взиравшую на него. Забыв об осторожности, она высунула из воды голову, и беззвучно, точно рыба, шевелила бледными губами. Внезапно соловьи умолкли, и русалочья голова исчезла под водой: по берегу, громко икая, шел мужичок, крепко поддавший в честь престольного праздника.
Он бы точно не заметил мертвеца, если бы не споткнулся о его руку. Поглядев на лицо покойника, мужичок сразу протрезвел: снял шапку, перекрестился и через мгновение уже был на ногах. Стараясь не оглядываться, прижав шапку к груди, он побежал через поле в село, чтобы сообщить крещёному люду о страшной находке.
Мужичка того звали Платоном, но из-за маленького роста и робкого характера люди чаще дразнили Платошкой. Любил Платошка выпить, и то была его беда: имея золотые руки, он так и не разжился собственным домом, да и семьей не обзавелся. Жил бобылем при дорожном трактире, хозяин которого сдавал ему угол почти задаром, в обмен на услуги плотника и мебельщика. Трактир, дело известное: то раму выбьют, то выломают дверь. А про столы и стулья уж и говорить не приходится. Так что Платошка свой хлеб и угол отрабатывал с лихвой.
Лукьян
Мужики долго не хотели верить в то, что сбивчиво рассказал им Платошка, но всё же пошли за ним к реке. Сам омут считался нечистым – слишком много душ он забрал, как случайных, так и тех, кто сам спешил свести счеты с жизнью. Звался он Лукьянов омут.
Говорят, что Лукьян был спокойным и даже замкнутым человеком. Один из немногих в Прилуках разумел грамоте, и никогда не отказывал в написании и прочтении писем своим соседям. Жена Лукьяна была женщиной лёгкой и весёлой, пожалуй, даже с избытком. Она возбуждала живой интерес большей половины мужского населения Прилуки и тихую ярость некоторых женщин и девиц, коих сей интерес не мог не раздражать.
Омут ещё задолго до того приобрел свою страшную славу – много народу утонуло там, и купальщиков, и самоубийц. Люди всегда старались обходить это место стороной.
Как-то раз Лукьян читал письмо одной старушке. Письмо было от её ученого сына, который учился богословию и древним языкам, чтобы вернуться в родное село священником. Письмо было совсем коротким, но старушка просила его перечитать снова и снова, что Лукьян и сделал.
В награду она повесила ему на шею образок Божьей Матери, что подарил ей сын, вернувшись из путешествия по святым местам.
– Что вы, мама, не надо! – начал было возражать Лукьян, но старушка, поджав губы, настаивала:
– Бери, Лукьян, тебе важнее. Увидишь, что будет! – потом, если что, вернешь…
– Ну, коли так, спасибо! – улыбнулся Лукьян и, попрощавшись, вышел из избы.
Глядя в закопчённое окошко на его удаляющуюся статную фигуру, старуха прошептала:
«Помогай тебе Бог, Лукьян»
Милица
Едва он вошёл в дом, жена, как обычно, вспорхнула навстречу, хотела было кинуться на шею, но, точно обжёгшись, отпрянула.
– Что это у тебя? – спросила она, и он заметил, как она побледнела. Улыбка сошла с её лица – оно стало испуганным и словно окаменело.
– Смирниха дала. Подарила за то, что письмо помог прочитать и написать ответное – сыну её, Антону. – Лукьян сел на лавку и внимательно посмотрел на жену:
– А что с того?
Милица стояла, не шелохнувшись, и вопреки обыкновению, не помогла мужу снять сапоги.
– Я так и знала! – возопила она наконец, заломив над головой полные руки с поблёскивающими на перстах кольцами. – Смирниха на меня порчу навести хочет! Она меня давно ненавидит за то, что дала её Антону от ворот поворот, после чего он, якобы, и уехал. А она меня теперь, вишь ты, извести решила! И это невзирая на то, что я жду малыша! Через тебя, голубь мой ясный! Выброси то, чем Смирниха тебе шею огрузила, и коли любишь меня, впредь ничего от неё не бери!
– Но помилуй, Милица, душа моя! Слыханное ли дело образок-то выбрасывать? Святая же вещь! – сжав в руке старухин подарок, прошептал Лукьян.
– Да ты посмотри на него внимательно! Какой же это образок? Монета продырявленная, заговорённая мне на погибель! Иди, Лукьян, не мешкай! Избавься от неё, да поскорее возвращайся. А лучше всего в землю закопай – так вернее будет.
Смотрит Лукьян на образок, щупает, диву даётся: был образок, а стала обыкновенная стёртая до дыры монета. Вышел он во двор, и думает про Смирниху: неужто и правда сын старухи вздыхал по его Милице? Ну так немудрено: по ней все парни, что с той, что с другой стороны реки с ума сходили! – с этими мыслями он, гордый тем, что красавица досталась именно ему, зашвырнул монетку в заросли чертополоха.
Мертвец
Спал Лукьян плохо. Чудилось ему, что кто-то плачет в ночи. Откроет он глаза, привстанет с подушек, всё тихо. Только заснёт, снова слышен плач.
Рядом спала жена: волосы рассыпались по подушке, красиво обрамляя по-детски безмятежное лицо, лунный свет падал на округлившиеся изгибы тела, прикрытого тонким лоскутным одеялом.
«Звёздочка моя, – подумал Лукьян. – Никому тебя в обиду не дам». Утром, не мешкая, решил он пойти прямо к Смирнихе и взыскать с неё за то, что козни строит. С этими мыслями он наконец уснул и оказался в том самом дне, когда Милица стала его женой пред Богом и людьми. Гостей было много, как званых, так и незваных: всем было любопытно взглянуть на невесту, слава о красоте которой распространилась далеко за границы села. Но более всего гостям интересно было взглянуть на избранника красавицы, которая предпочла его другим женихам, среди которых были много богаче и почти все были знатнее. Лукьяну было не по себе – на него глазели, шептались и посмеивались над его шляпой, купленной специально по этому случаю за немалые деньги.
Среди любопытствующих Лукьян отметил странного мужчину, который выделялся на фоне прочей публики. На голове его был приметный убор, напоминавший греческую скуфью, и остальная одежда была чужеземная и такая грязная, какая бывает лишь у тех, кто живёт под открытым небом. Плащ его выцвел от солнца и снега, видавшие виды сапоги потрескались в нескольких местах. Незнакомец был словно весь покрыт пылью, даже лицо и борода его были в пыли. Но самым поразительным были глаза. Они выглядели выцветшими, словно незрячими и неподвижными, как у слепца. Было совсем непонятно, куда они смотрят, и видят ли.
– Кто это? – спросил Лукьян у Милицы, сидевшей рядом с ним в украшенной цветами повозке.
– Как кто? – звонко засмеялась новоиспечённая жена. – Это суженый мой!
– Как это? – не поверил ушам Лукьян. – А я тогда кто?
Милица молчала, лицо было закрыто свадебным платом, который колыхался от беззвучного смеха.
Лукьян схватил руку жены и с силой сжал.
– Отвечай мне! Я-то кто тогда?
– Мертвец! – давясь от смеха, сказала Милица. – Ты мертвец! – она толкнула его, и он упал с повозки прямо на дорогу, под хохот бродяг и клёкот юродивых. Он разжал руку, в ней блеснуло обручальное кольцо Милицы.
Поднявшись с колен, он увидел лишь клубы пыли из-под колес своей свадебной повозки, увозившей вероломную Милицу прочь. Странный незнакомец исчез.
Смирниха
Старуха расправила длинные юбки и села на скамейке у крыльца. Она по обыкновению ждала, не зайдет ли к ней соседка для вечерней беседы. Мимо ветхого заборчика Смирнихи постоянно ходили люди (дом был как раз посреди села), и это было утешением для старой и одинокой женщины. Правда, у неё был сын, Антон, единственный оставшийся в живых из её детей, но он в ту пору был далеко.
Вот мимо величественно проплыли поповские дочки – Катерина и Мария, они всегда здоровались, но не стремились к разговору. Старуха разочарованно вздохнула. Хоть бы Господь послал вдовицу Наталью, вот бы наговорились вдоволь! И стало бы легче на душе. Наталья, женщина лет сорока, сильная и проворная, всегда была осведомлена обо всём, что происходило в селе и даже за его пределами. За то и прозвище у неё было – Сорока. Но Наталье, видать, было в тот день не до разговоров, один из её детей заболел. Старуха снова глубоко вздохнула и закрыла глаза. Из полудремы её вывел нежный звон колокольчика – такие бывают у поводырей, которые ведут за собой вереницу слепцов.
Слепцы, вероятно, уже прошли, но один отбился и беспомощно ощупывал старухин забор. Смирниха было поспешила ему на помощь, но изумлённо отступила, подойдя ближе и разглядев, кто скрывается под лохмотьями слепца. Она заглянула в мутные, выцветшие глаза, и поняла, что спасения нет. Она подняла было руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но не успела – холодные, мокрые пальцы сомкнулись на её шее и силой сдавили её...
Тальянка за рекой заиграла её любимую мелодию. За тысячу верст у Антона Смирнова сдавило сердце. Смирниху нашла Наталья, выкроившая минутку, чтобы поболтать со старухой. Наталья закрыла ей глаза и рассеяно отметила, что труп почему-то лежит в луже – хотя вокруг сухо. Перекрестившись, Наталья побежала бить в колокол, чтобы сообщить всем о случившемся несчастье.
Лукьян
Когда он открыл глаза, уже вечерело. Голова болела, веки были тяжелы и норовили снова сомкнуться. Он приподнялся на локтях и потряс головой. В избе было пусто.
«Милица!» – позвал он. Никто ему не ответил. Сбросив ноги вниз, он с трудом встал и пошел во двор. Там тоже никого не было. Вспомнив свой сон, Лукьян поморщился: привидится же такое! Он подошел к бочке с дождевой водой и опустил туда голову. Внезапно кто-то схватил его за бороду и с силой потянул вниз. Крутя головой, как сумасшедший, Лукьян насилу смог вытащить голову, и в изумлении уставился на бочку.
Борясь за жизнь, он вмиг вспомнил сказку про водяного, что рассказывала ему в детстве матушка. Водяной, или водяник, может иногда появляться промеж людей. Но поскольку тело его всегда мокрое, к нему всегда липнет пыль и грязь – только по этой примете его можно отличить от человека.
Лукьян, собрав все силы, опрокинул тяжёлую бочку – и поток воды вылился к его ногам. Бочка оказалась пуста. Неистово зазвонил колокол, сообщая о новой беде. На ватных ногах Лукьян побрел на сход, где и узнал о смерти Смирнихи. Сомнения закрались в его душу. Подходя к дому, он увидел свет в окошке и понял, что жена вернулась. Она, как ни в чем не бывало, занималась рукоделием. Завидев мужа, бросилась навстречу, припала к его груди.
– Где была? – спросил Лукьян, снимая её руки со своих плеч.
– Известно где, в церкви! – потупилась Милица.
– Да ты туда уж год как носу не казала! Отец Василий мне сказал!
– Так он, должно быть, запамятовал!
– Ты что, не слышала колокола? Все собрались на сход! И поп с попадьей тоже были там!
Милица рассеяно улыбнулась:
– Теперь я понимаю, почему в храме никого не было.
– Ты знаешь, что Смирниха умерла? – Лукьян внимательно следил за лицом жены.
– Не знала… горе-то какое! – заохала она, однако не перекрестилась.
Лукьян боготворил жену и всецело доверял ей. Но теперь ему казалось, что она смеётся над ним. Ему страсть как захотелось вытрясти из неё правду, но он лишь посмотрел на её округлившийся живот (они ждали первенца), сжал кулаки и вышел вон, бросив на ходу «пойду погуляю».
Словно во сне бродил он по деревне, а когда очнулся, понял, что стоит возле дома солдатки Натальи. Во дворе было тихо – не иначе спать легли. Лукьян тихонько стукнул в окошко. Наталья вышла к нему почти сразу. В темноте влажно заблестели глаза – видно было, что она плакала. Наталья кивнула Лукьяну, и он без слов пошёл за ней в дом. Стараясь не шуметь, хозяйка усадила Лукьяна за стол, принесла нехитрое угощение, штоф. Выпили за усопшую. Говорили между собой тихо, чтобы не разбудить детей, а уж о чём, одному Богу ведомо. Только после того разговора замкнулся Лукьян пуще прежнего.
Он выкосил всю траву у забора, куда забросил образок, что дала ему Смирниха – всё тщетно.
Но случилось чудо: один из детей Натальи нашел образок, застрявший в кустах крыжовника. Лукьян надел его, и больше жена на шею ему не бросалась. Между тем время шло, в июле у него родился сын, нарекли Климушкой. Младенец был крикливым и бледным, и успокаивался лишь при звуке льющейся воды. Милица всё оттягивала крещение мальчика: то по одной причине, то по другой. Время шло, мальчик рос и совсем не походил ни на отца, ни на мать: был белобрыс и светлоглаз. Лукьян начал пить горькую и, по слухам, поколачивал жену.
Милица
Сидя у зеркала, Милица расчесывала волосы и с досадой отметила, что краса её более не действует на мужа. Вскоре он вернулся – хмурый, пропахший сивухой мужлан. Он молча повалил жену на пол и, сжав пальцами её белую шею, прошипел:
– Я всё про тебя знаю. И про него. Пойдем! – невзирая на отпор, он заткнул жене рот попавшимся под руку рушником и заставил лезть в мешок. Климушка, игравший в углу светлицы, заплакал в голос, но Лукьян, перекинув свою ношу через плечо, уже решительно шагал в сторону реки.
Придя на место, он выпустил жену и показал на смятую под кустом траву.
– Знакомо место?
Милица упала мужу в ноги:
– Не губи, Лукьян! Прости и пожалей душу мою заблудшую! Не лишай Климушку матери! Лукья-я-ян…
Бог весть, сколько плакала Милица, а когда слёзы иссякли, она треснувшим голосом поведала Лукьяну следующее:
– Меня обещали Водянику, ещё до того как я родилась. Матушка моя упала в воду, и скорее всего утонула бы, но отец поклялся, что коли река вернёт ему жену, он отдаст реке самое дорогое. Река вынесла матушку, после чего она зачала меня. Мне было шестнадцать, когда Водяник напомнил отцу про долг. Папа пытался меня спасти и, сообщив Водянику что самое дорогое, что у него есть, это жизнь, – утопился. Но река не приняла его, и он рассказал мне правду. Мы с тобою, Лукьян, уже были помолвлены, поверь, я искренне тебя любила – за твой спокойный нрав, рассудительность, силу…
– Любила… – горько повторил Лукьян. – А теперь, значит, разлюбила…
Милица, продолжала:
– Но тут опять появился он. Он напрямую сказал отцу, что в оплату долга хочет забрать меня. Его не смутило то, что я предназначена другому. Потом отец умер. Мать решила, что всё из-за меня, и… отреклась. В этом и была настоящая причина, почему она не была на нашей свадьбе. Я тебя любила и боялась потерять, но потом… Она опустила голову и зашептала:
– Первый раз он меня подкараулил на реке. Сказал, что коли сдамся по-доброму, никогда не увижу его дворца. Останусь при тебе жива и здорова. И ты ничего не узнаешь, и будешь цел.
– Отчего ты не сказала мне? – взвыл Лукьян. – Я бы спас тебя, избавил бы от этого нечистого! Убил бы за тебя!
Милица усмехнулась:
– Поначалу за тебя боялась, а теперь всё больше за него… Глупое сердце привязалось к нему, все мысли мои лишь о нём! И я хочу жить в его подводном дворце! И Климушку заберу.
– Совсем с ума сошла, дура! Давай, иди к своему водянику, а ребенка я тебе не дам! Ишь чего удумала!
Внезапно Милица засмеялась, запрокинув голову:
– Ты думаешь, Климушка – твой сын?
Лицо Лукьяна окаменело. Он стоял, скрестив руки на груди, молча ждал, пока Милица вдоволь нахохочется.
– Ребенка ты не получишь, чертова лярва! – наконец спокойно сказал он и, оставив Милицу на берегу, пошёл домой, где увидел Наталью, которая, заслышав Климушкин плач, зашла успокоить и накормить ребенка.
Милицу с того дня никто не видел. Недолго после того прожил и Лукьян – пошёл в лес за дровами и не вернулся. Весной его обнаружили рыбаки, недалеко от места, которое с тех пор и стало называться Лукьяновым омутом. Эти же самые рыбаки сказывали, что у покойника в руке был накрепко зажат клок каких-то водорослей, а может, и волос. Разжать руку ему так и не смогли, так и похоронили.
Клим
Парень сидел на берегу и разглядывал образок, завещанный ему крёстной Натальей, которая воспитала его, сироту, как родного сына. Отчего-то приходя сюда, к омуту, он всегда ощущал непонятную тоску. Душа его словно распадалась на две половины, и одна половина так и норовила соскочить в тяжёлые воды омута. Вот и сегодня он пришёл сюда, снял кепку и сел на крутой бережок, свесив босые ноги вниз.
Ласковое солнце сделало омут золотым – Клим, разморившись, задремал и легко соскользнул в воду. Мощный поток увлёк его вниз, и среди пузырьков и водорослей он в последний раз увидел диск солнца. Клим закрыл глаза и почувствовал, как его кто-то подхватил и понёс вверх. Он впустил воду в лёгкие и распахнул глаза. Лицо матери (он узнал её) было так близко! Она хотела обнять его, но образок не давал. Клим протянул к ней руки и...
Кто вытащил его на берег, остаётся лишь догадываться. Омут неохотно отпускал свои жертвы. Когда Платошка привёл прилукинских мужиков, почти стемнело, соловьи заливались вовсю. И сквозь их пение никто не расслышал, как плакала, спрятавшись среди ивовых ветвей, русалка.
У этой истории есть аудиоверсия.