Продолжение книги-детектива Владимира Матвеева и Елены Годлевской «Собери моё тело».
«Произведите меня в немцы, государь!»
Специалисты утверждают: чувство юмора – врождённое свойство. У А.П. Ермолова в этом смысле была хорошая наследственность, чувство юмора он впитал, как говорится, с молоком матери.
По словам мемуаристов, Петр Алексеевич, одарил сына «серьёзным и деловым складом ума», а мать, Мария Денисовна – «живым остроумием и колкостью языка». Историки приводят такой пример со ссылкой на генерала Василия Ратча.
Однажды «орловский губернатор заехал посетить больную Марию Денисовну. Недугу не помогал предписанный доктором крепкий уксус четырёх разбойников (то есть уксус, настоенный на чесноке. – Авт.).
– Да доставили ли вам действительно настоящий уксус четырех разбойников? – спросил губернатор.
– Помилуйте, А.В., да где же взять лучшего, я послала к ++++ (причём она назвала четырёх лиц из губернских властей), где же найти еще бóльших разбойников?»
Знакомясь с историческими миниатюрами с участием А.П. Ермолова, можно отметить интересную особенность: каждый раз, когда дело доходит до ключевого момента, т.е. остроумного ответа, мы оцениваем его высказывание как необычайно остроумное. При этом оно вызывает не гомерический хохот, а лёгкую улыбку и, что самое главное, мотивирует к размышлению, вызывает интерес к историческим фактам и событиям того времени. Более того, это не зубоскальство, оно социально заостренно.
Однажды генерал, вызванный к императору, увидел возле двери его кабинета группу военных чинов, говоривших не по-русски.
– Господа, – обратился к военным Ермолов, – кто-нибудь из вас говорит по-русски? Доложите государю, что Ермолов прибыл...
А вот как сказал Ермолов о штабе Барклая-де-Толли в 1812 году:
«Здесь все немцы, один русский, да и тот безродный».
(имелся ввиду генерал-майор В.К. Безродный. – Авт.)
После одного из сражений Александр I спросил:
– Чем наградить вас, Алексей Петрович?
– Произведите меня в немцы, государь! – ответил Ермолов, намекая, что иностранцам в России живётся гораздо лучше, чем русским.
А вот другое высказывание нашего героя.
После учреждения в 1826 году Корпуса жандармов его служащие стали носить мундиры голубого цвета. Вскоре появилась острота Ермолова об одном из армейских генералов:
– Мундир на нём, конечно, зелёный... Но если хорошенько поискать, то найдётся голубая заплатка.
Или:
«В чём разница между жандармом и женщиной в интересном положении? Женщина может и не доносить, а жандарм донесёт обязательно».
Ещё пример:
Заболев, Алексей Петрович послал за своим лечащим врачом Высоцким. Однако тот, за последние годы весьма разбогатевший благодаря богатым и знатным пациентам, приехал лишь на следующий вечер.
Когда Высоцкий попросил доложить о своем приезде, Ермолов велел передать, что болен и потому принять его не может…
Современники признавали А.П. Ермолова одним из самых смелых острословов своего времени. При этом А.П. Ермолов обладал тонким лингвистическим чутьём, так называемым «чувством языка».
По окончании Крымской кампании, в ходе которой Россия потеряла Крым и большую часть Дуная, князь Меньшиков, проезжая через Москву, посетил А.П. Ермолова, которого давно не видел. Тот, поздоровавшись с ним, сказал:
– Да, князь! Правда, что много воды утекло! Даже Дунай уплыл от нас!
Чувство языка помогало Ермолову создавать и собственные метафоры. Например, по меткому выражению Ермолова, в сражении при Бородине «французская армия расшиблась о русскую».
А вот, например, как Ермолов сказал о кадровых назначениях Николая I :
«Ведь можно же было когда-нибудь ошибиться, нет, он уж всегда как раз попадал на неспособного человека, когда призывал его на какое бы то ни было место».
Или другая острота. У Ермолова спросили об одном генерале, каков он в сражении. «Застенчив», – лаконично ответил он.
Рассказывают и такой эпизод. Генерал Голев в первый свой визит к А.П. Ермолову с большим любопытством всматривался в обстановку его кабинета, увешенного историческими картинами и портретами. Особенное внимание привлёк портрет Наполеона 1, висевший сзади кресла, обыкновенно занятого Ермоловым.
– Знаете, отчего я повесил Наполеона у себя за спиной? — спросил Ермолов.
– Нет, Ваше Высокопревосходительство, не могу себе объяснить причины.
– От того, что он при жизни своей привык видеть только наши спины…
Ещё во времена Ермолова учёные пришли к выводу, что смех – это мерка, показатель умственного развития. Все используемые Ермоловым приёмы создания комичного имеют общее основание: они выходят за пределы формальной логики, демонстрируют высокую степень развития интеллекта, самостоятельность и независимость. Только творческий, одарённый человек, способен так «играть». Между тем, наука утверждает: главенствующая черта творческой личности – смелость. Любого рода. Это и смелость на войне, и смелость, которая позволяет сомневаться в общепризнанном, смелость разрушать ради того, чтобы создать лучшее, смелость думать так, как не думает никто, смелость следовать своей интуиции вопреки логическим рассуждениям, смелость быть самим собой.
Таким Ермолов и остался в истории.
«Поэты суть гордость нации»
И еще одно удивительное качество отличало сурового генерала, считающего войну своим делом и смыслом к жизни, – любовь к поэзии!
«Я подметил в А.П. одну черту его духовной породы, которой не подозревал, и которую не многие, может быть, замечали; эта черта – склонность к поэзии. …Когда стихи действительно дышали вдохновением – он заметно оживлялся и заставлял меня по несколько раз повторять те места, которые ему нравились…
– Вот, говорил он, … я в жизни не написал четырёх стихов, между тем ты видишь, что я очень люблю хорошие стихи», – вспоминал А. Фигнер.
Но ещё более трепетно он относился к тем, кто их пишет. Пушкину, Грибоедову, Лермонтову…
Их слава гремела по всей Руси, а для него они, кажется, были просто не совсем разумными детьми – талантливыми, наивными, восторженными, слабыми. Поэт в России больше, чем поэт, а значит он, Ермолов, сильный, должен их защищать.
Известен эпизод с Грибоедовым во время его кавказской службы. Заподозрив поэта в принадлежности к тайному обществу, Петербург прислал наместнику Кавказа приказ арестовать мятежника со всеми его бумагами. Для Тайной канцелярии Грибоедов – опасный враг. А для государственника Ермолова – заблудший талант, романтическая душа, которая по наивности своей не может даже соблюсти правила элементарной конспирации. Иначе не объяснить, почему он даёт Грибоедову не только время для уничтожения опасных текстов, но и своих адъютантов в помощь; отчего, как признавался поэт, «при Алексее Петровиче у меня много досуга было, и если я немного наслужил, то вдоволь начитался». Много досуга – то есть Ермолов не обременял Грибоедова службой – какая работа: он же слагает стихи! При том, что стихи Грибоедова ему не нравились: «проконсул» признавался, что от них у него «сводит скулы».
Не менее показательна история и с пребыванием на Кавказе В. Кюхельбекера. Первое, что выпалил при встрече с проконсулом несуразный Кюхля – призыв к Ермолову в срочном порядке направить войска на помощь Греции, боровшейся в то время за свою независимость с турками. Мыслить так и говорить так мог только совершенно далёкий от военного дела и от политики человек, доверчивый и наивный. Генерал понимал это, равно как и то, что он совершенно не опасен для Николая I. И делает для Кюхельбекера, по большому счету, максимум, что может: на предложение князя Волконского «употребить сего гражданского чиновника в делах, наиболее с риском сопряжённых, ибо горячечность сего молодого человека всем достаточно известна», наместник хитромудро замечает: «Полагаю, вследствие недостаточной опытности сего чиновника в делах наиболее важных пока не употреблять, как требующих наиболее хладнокровия». Не стоит забывать: возможности Ермолова распоряжаться чужими жизнями были неограниченными, и это прекрасно понимали все – и те, кто отправлял вольнодумцев на Кавказ, и те, кто был вынужден сюда приехать…
Поэты платили Ермолову – герою Отечественной войны, покорителю Кавказа и просто бесстрашному человеку, восторженным словом. Пожалуй, никто из соотечественников больше, чем он, не удостаивался внимания русского Парнаса. Ему рукоплескали, перед ним преклонялись.
«Умом затмил он блеск алмаза,
В боях был славный он боец,
Да здравствует герой Кавказа!
Да здравствует герой сердец!»
О. Глинка
«За ним, пред ним нет пышных титл,
Не громок он средь гордой знати,
Но за него усердный глас молитв
Непобедимой русской рати».
В. Жуковский, надпись к портрету А.П. Ермолова
«Ермолов, нет другого счастья
Для гордых, пламенных сердец,
Как жить в столетьях отдаленных
И славой ослепить потомков изумленных!»
В. Кюхельбекер
«Ермолов, грозный великан
И трепет буйного Кавказа!
Ты, как мертвящий ураган,
Как азиатская зараза,
В скалах злодеев пролетал;
В твоём владычестве суровом,
Ты скиптром мощным
И свинцовым
Главы Эльбруса подавлял!»
А. Полежаев
Его сделали символом бесстрашия, мужества, героизма. И это не было заискиванием или «авансом» на несчастье оказаться на Кавказской линии. Показательно, что Пушкин, когда Ермолов был уже в опале и скучал в Орле, предприняв путешествие на Кавказ, сделал лишних 200 верст, чтобы только увидеть генерала. А в одном из своих писем Ермолову, дошедшем до наших дней в черновом варианте, признавался: «…Напрасно ожидал я, чтобы вышло, наконец, описание Ваших закавказских подвигов… Ваша слава принадлежит России, и Вы не вправе её утаивать. Если в праздные часы занялись Вы славными воспоминаниями и составили записки о своих войнах, то прошу Вас удостоить чести быть Вашим издателем. Если же Ваше равнодушие не допустило Вас сие исполнить, то я прошу Вас дозволить мне быть Вашим историком…». Похоже, Алексей Петрович не «дозволил», решив написать о кавказской кампании сам. Хотя и был очарован Пушкиным…
А это – Михаил Лермонтов:
«…Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам…»
Из стихотворения «Валерик»
Лермонтова ссылают на Кавказ исключительно за поэзию – за стихотворение на смерть Пушкина. Сначала определяют в драгунский полк, затем еще «ниже» – в пехоту. Ермолова уже нет на Линии, и поэту не дано воспользоваться «льготами» Грибоедова или Кюхельбекера. Напротив, его «употребляют» «в делах, наиболее с риском сопряженных» – он возглавляет так называемую «летучую сотню», по сути, особую штурмовую группу, которую некоторые специалисты рассматривают как прообраз современного спецназа. «У нас каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжилось 6 часов сряду, – напишет, например, Лермонтов в письме другу. – Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и 300 рядовых, а их 600 тел остались на месте – кажется, хорошо! Вообрази себе, что в овраге… час после дела пахло кровью…».
Нет, не поэтический восторг водил рукой поэта, когда он выводил имя Ермолова (заметим: не Зубова, не Котляревского, не Вельяминова – достойных людей своего времени, прославившихся на Кавказе), а понимание исключительности этой фигуры, её места и роли в Кавказских событиях. Не случайно лермонтовский Максим Максимович, «настоящий кавказец», – тоже человек эпохи Ермолова, а не, допустим, Паскевича, который добился после отставки «проконсула» блистательных побед.
Поэты суть гордость нации! Для автора данных слов – Ермолова – это было непреложной истиной. Когда Алексей Петрович узнал о гибели Лермонтова на дуэли, и о том, что убийца избежал наказания, то был вне себя от ярости: «Уж я бы не спустил этому Мартынову! – говорил Ермолов, в гневе притопывая ногой. – Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный – таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!».
А может, Ермолов просто знал о том, что именно поэт – вернее, поэтесса сыграет великую роль в его послесмертии - почти через сто лет после его похорон сумеет полюбить его так, как бывает лишь в самой сентиментальной лирике?