Вместе с зимой постепенно стала «набирать обороты» и учеба, так как для одиннадцатиклассников подходила «страшная пора» сдачи ЕГЭ.
Вообще-то сами массовцы как ученики – странное дело! – практически никогда не обсуждали друг с другом какие-то чисто учебные вопросы. Это словно считалось «нехорошим тоном», как будто по какому-то негласному уговору каждый должен был решать учебные вопросы самостоятельно, не мешая других в свои «личные дела». И каждый решал эти «дела» действительно в каком-то самостоятельном и только ему или ей свойственном стиле.
Люда Полатина все одиннадцать лет своей учебы была «круглой» отличницей. И эта «круглость» внешне давалась ей без особого напряжения. Но это только на поверхностный взгляд. На самом деле на ее успешную учебу влияла исключительная сосредоточенность и умение концентрироваться. В виду своей исключительной загруженности она не так много времени уделяла домашним заданиям, зато время на уроке использовала по полной. Если текущий или новый материал из объяснений учителя был ей понятен, она не предавалась отдыху или самодовольному расслаблению. Она обязательно заглядывала вперед – на один, а то и на два-три параграфа, стараясь сразу же новые знания привести в систему. Таким образом, учебный материал она охватывала объемно и «синтетически», не зацикливаясь на деталях и частных случаях.
Собственно, это «детали» и были ее слабым местом, уход вглубь или корпение над задачами повышенной сложности – не были ее коньком, как и любой материал, требующий механического заучивания и запоминания. Поэтому она могла «сыпаться» на исторических датах или задачах по физике, отмеченных звездочкой. Но здесь начинала играть роль негласная сила авторитета и отчасти «сила инерции». Потому что редкий учитель не был озадачен ее вездесущием – способностью быть «всегда и везде», а также не проникался уважением к тому «возу ответственности», который она добровольно тащила за свою классную, да и за многих других учителей. Выставить оценки в электронный журнал, выступить на научно-практической конференции с докладами от 4-5-ти предметов, съездить самой вместе учителя на какое-то «левое» совещание, а то и самостоятельно отвезти детей в музей или театр – Люда могла все, и самое главное, делала это легко и непринужденно, как будто и была создана для подобной «беличьей» жизни.
А вот для Саши Сабадаш учебная жизнь представляла серьезные трудности. Из года в год у нее «проскакивали» две-три итоговые четверки. Это не говорило о том, что она была глупее Люды, но ей явно не хватало нечеловеческой цепкости и целеустремленности последней. К тому же Саша была явно подвержена перепадам настроения. Когда его не было, или его «портили» (а в последнее время это чаще всего делал Василий Иваныч), Саша отрешенно сидела на уроках, и все, что там изучалось и проходилось – действительно «проходило» мимо нее. Она пыталась раз за разом «взять себя в руки» и «включиться» - та же Люда учила ее психологическому «переключению»: как «войдя» во внешнюю учебу, «уйти» от внутренних проблем – но это ей редко удавалось. Проблемы чаще «вырубали» ее, и ей чаще оставалось с завистью наблюдать за «непробиваемостью» Люды.
Однако за Сашу «играли» ее родители, точнее, сказывался их неусыпный контроль за ее учебой. Собственно, Саша была единственной из всех массовцев, чьи родители внимательно следили за учебными результатами своего ребенка и при необходимости пытались на нее воздействовать. Как только та начинала «сыпаться» по какому-то предмету, появлялись повторяющиеся четверки, не говоря уже о тройках, как ей сразу же предъявляли условия и ставили «ультиматумы». Например, не задерживаться в школе, не выходить на улицу, не сидеть «в контакте». Но самым страшным и, к слову, самым действенным средством было «отлучение от гитары». Ее папа, высокий – она ростом явно пошла в него - лысеющий мужчина тождественно забирал любимую Сашину гитару к себе в кабинет – вплоть до, как он говорил, «протрезвления гитаристки».
И хоть Сашу не могла не напрягать такая родительская опека – она даже пару раз жаловалась тому же Иванычу на своего папу – в глубине души она все-таки понимала оправданность и благотворность подобного воздействия на нее в чисто учебных вопросах.
Чего-чего, а какого-то хотя бы даже маломальского родительского контроля за учебой не было у Спанчева Бориса. Правда у него не было и отца – он жил с матерью и отчимом, и последнему было глубоко плевать на учебные успехи своего пасынка. Мать же давно утратила какое-либо влияние на сына и в лучшем случае могла только робко спросить: «Сына, у тебя в школе все нормально?»
Впрочем, спрашивать это особо и не нужно было, так как у Бориса в принципе всегда в этом плане было «нормально». По обычной оценочной классификации он был «хорошистом», только изредка в четвертях у него проскакивали тройки, да и то он, как правило, быстро их «закрывал».
Борис в учебе брал двумя вещами – общей эрудированностью и, как бы это назвали по-научному, высочайшей «ИКТ-компетенцией». Что касается первого, то сюда относились в основном знания по предметам гуманитарного цикла. Борис действительно достаточно много читал и исторической и классической литературы – хотя больше, не бумажные книги, а их электронные аналоги. Целые библиотеки у него были закачены и в смартфон, и в электронную книгу-«читалку». Интересовался он и естественнонаучной литературой, так что порой вступал в аргументированные дискуссии с учителями географии, биологии или физики.
Чего-чего, а «подвешенности языка» Борису было не занимать. Увлекшись или намеренно – чтобы потянуть время - он мог часами рассуждать, скажем, на литературные или исторические темы, вызывая невольный трепет у соответствующих учителей. Кстати, Максим Петрович, как его бывший учитель истории (в 11-м классе у них вела другая историца), часто пользовался этими способностями Бориса, беря его с собой, а то и отправляя одного на разного рода конференции и совещания.
Однако его «слабым звеном» и «ахиллесовой пятой» были точные науки. Что-что, а корпеть над «тангенсо-катангенсами», первообразными и производными – было явно не в его натуре. Но здесь выручали его компьютерные знания и навыки работы с новейшими программами и гаджетами. По всем точным наукам у него в смартфон были закачены не только теоретические знания, но также материалы к решению упражнений и заданий. А если готовых ответов не находились, то у него были даже новейшие программные разработки к решению любого рода задач. Бывали случаи, когда учитель еще только заканчивала объяснение какой-то сверхсложной задачи, скажем, по физике (это могла быть та же «Острога» - их «классуха»), а Борис уже имел готовое решение.
В этом плане он как бы представлял, по его же словам, «ученика нового типа». Зачем, мол, держать в голове «мертвые» знания, когда они есть в Интернете? Нужно просто быстро из «достать» и применить – вот и все. А в голове нужно держать только самое важное, самое «живое». Правда, до конца классифицировать или дать определение этому «живому» наверное, он все-таки бы затруднился.
Противоположностью ему в этом плане был Найчоров Марат. Вот уж у кого именно в голове, а не на «флешках», были самые фундаментальнейшие и подробные знания – причем по всем школьным предметам. Интересно, что у Марата долгое время вообще не было компьютера. Он сам не хотел иметь с ним дело, как бы вступая в заочное соревнование с «глупыми машинами», как он их упорно называл, несмотря на смешки и подколы того же Спанчева. Дядя Камиль, кстати, тоже одобрял его «компьютерофобию», называя компьютер и телевизор «шайтановыми выдумками». Свой ноутбук появился у него только в прошлом году – в десятом классе, когда он стал просто необходим для создания разного рода презентаций по предметам и поиска дополнительных материалов к тем же учебным дисциплинам.
Но Марат остался верным себе в плане фундаментальных знаний, которые он «закачивал» в себя, не доверяя никаким компьютерам. Уже третий год подряд летом он самостоятельно проходил самые важные из школьных предметов. Да-да, без какой-либо помощи учителя – брал заранее учебники и самостоятельно их изучал, причем, сам же себя и оценивал, выполняя контрольные задания и упражнения. В последнее лето, к примеру, взяв учебники за 11-й класс, он прошел: историю, литературу, биологию, физику на твердые «четверки», алгебру на «между тройкой и четверкой», информатику и химию – на «тройку»… Каждый день в июле и первой половины августа был у него расписан «по урокам» - шесть уроков в день, хочешь – не хочешь… И Марат упорно трудился, не давая себе расслабиться, делая «технические паузы» и перерывы для намаза. И вместо звонка на «перемену» используя сигналы электронного будильника (кстати, подаренного ему дядей, где использовались арабские мелодии) через каждые 40 минут учебного труда.
Единственный предмет, который так и не дался ему, несмотря на титанические попытки его самостоятельного изучения, была геометрия. Ну, не был наделен Марат пространственным воображением, и все эти сечения конусов и сфер, так и остались для него «тайной за семью печатями».
Зато по другим предметам в течение учебного года пройденный летом материал уже не изучался, а «припоминался» и «закреплялся», и Марат мог больше уделять внимания общественной работе. С теми же «дублерами» учителей, которых он добросовестно «натаскивал» по предметам, готовя их к олимпиадам и замещению учителей на днях дублера. Особым удовольствием для Марата в этом плане было изобретение разного рода «новых методик» обучения, особенно коллективных, как-то – взаимообучение, обучение в тройках, групповые тренинги, коллективный «мастеринг». Некоторые изобретенные им методики успешно применяли учителя, и, выдавая их за свои на открытых уроках и разного рода конкурсах, добивались побед, похвал и поощрений.
Самым плачевным и даже контрастным по сравнению с другими массовцами было состояние учебных дел у Митькина Вовчика. Его едва взяли в десятый класс, и сейчас большинство учителей, особенно те, по чьим предметам предстояло сдавать ЕГЭ, скоро раскаялись в этом, предрекая Вовчику «нулевые» баллы.
Хотя Митькина далеко нельзя было назвать «отсталым» или «тупым», у него было одно странное и удивительное свойство. Довольно много читая (а главной сферой его интересов были поэзия и научная фантастика), он совершенно не мог, да и, самое странное, - не желал ни как полученные знания применять в учебно-школьной жизни. Они хранились у него в какой-то очень глубокой мозговой «папке», с которой абсолютно никак не были связаны обычные школьные предметы. У него вызывала отвращение сама организация обучения, сам способ и методы, которые использовались в школьном обучении. Это глупейшее, с его точки зрения, заучивания какого-то «непереваренного» материала, а потом «выбалтывание» его перед учителем, чтобы получить хорошую оценку…. Это казалось ему абсурдом и даже унизительной насмешкой над «настоящим обучением». «Мысль изреченная есть ложь» - любил он повторять цитату из Тютчева, и потому помалкивал на уроках, даже когда прекрасно знал, что и как надо сказать. Особенно коробили его разглагольствования на какие-либо отвлеченные или нравственные темы. «Ты уже дурак», - однажды сказал он Спанчеву, когда тот заслужил звание «самого умного» на «конкурсе школьных эрудитов», организованным, кстати, тем же Найчоровым.
«Настоящее» знание, по его мысли, должно храниться глубоко в душе и никоим образом не выходить наружу, и приобретается оно не глупейшим школьным «предметным обучением», а кропотливой самостоятельной работой, поиском того, что нужно душе и последующим долгим «вынашиванием»… У него была даже своя теория о том, что «самое сущностное» знание должно «родиться» так как рождается все живое. Сначала должно произойти «осеменение», потом период «беременности» и наконец – «рождения»… Причем, это самое рождение – это никак не «выбалтывание перед учителем», что он сравнивал с «выкидышами» и «абортами»; это внутренний «инсайт», когда тебе вдруг становится понятным то, что раньше не давалось пониманию. И это даже вовсе не обязательно облекается в словесную форму. Просто внутреннее интуитивное чувство истины…. Тут было что-то от дзен-буддизма, которым, кстати, Вовчик тоже какое-то время увлекался.
Естественно, что все эти «убеждения» сказывались на учебных показателя Митькина весьма и весьма плачевно. Та же Полатина Люда пару раз пыталась «поговорить» с ним по этому поводу, но тот только отшучивался, говоря, что не пойдет «по стопам Ломоносова». Однако, когда их физица и классная «Острога» неожиданно закусила себе губу, чтобы не расплакаться по поводу его «нулевых результатов» по итогам проведенного контрольного среза, сказав, что это она, значит, плохая учительница…. Вовчик вдруг задрожал, задергался на стуле и…. расплакался сам. Пару уроков потом он судорожно вглядывался в учебник и даже пытался что-то написать в тетрадке дома…. Но катастрофическая запущенность по большинству предметов, кажется, уже была непреодолима.
В общем, примерно такими выглядели учебные дела у массовцев, когда неожиданно в субботу, зайдя в 11-й класс на последний урок, Иваныч объявил, что в понедельник хочет провести с ними «урок о сексе».
(продолжение следует... здесь)
начало романа - здесь