Мы завершаем цикл статей об истории русского водевиля очерком о великом актёре Александре Евстафьевиче Мартынове (1816-1860), сыгравшем за свою недолгую жизнь свыше 600 комедийных ролей.
Сын бедного воронежского дворянина, Александр Мартынов провёл детство в большой нужде. В 1827 году отцу Саши удалось пристроить его в Петербургское театральное училище, в балетный класс. Вскоре руководитель этого класса, прославленный балетмейстер Дидло, вышел в отставку. Чтобы остаться и окончить курс, Мартынову нужно было поступить в класс декоратора Каноппи. Однако перспектива стать живописцем, пусть и театральным, не привлекала юного артиста, и он решил испытать свои силы на драматическом поприще. Яков Брянский, к которому попал Мартынов, не нашёл в нём способностей, и передал его своему помощнику, известному водевилисту и комическому актёру П. А. Каратыгину.
"Вот этот мальчуган учится у Каноппи, и просится перейти в драматический класс. Я заставил его выучить одну роль, прослушал его, но, кажется, лучше ему оставаться краскотёром; выговор у него дурной, голос слабый, кажется, толку из него не будет..." (Из записки Брянского Каратыгину)
Но Каратыгин не стал спешить, и решил позаниматься с новым учеником систематически. И в 1835 году Мартынов был выпущен из училища в труппу Александринского театра на положении водевильного комика с грошовым жалованьем, обрекавшим его на безысходную бедность, но позволявшим выжить. Потянулись нескончаемой вереницей в репертуаре молодого актёра водевильные роли, похожие одна на другую: Огаркин в "Покойной ночи", Пузин в "Отце, каких мало", Флошар в "Полковнике старых времён", Лермон в "Девушке-гусаре" и так далее. Количество новых ролей с каждым годом буквально захлёстывало. В сезон 1840/41 года им была сыграна 71 роль, из них 58 новых!
Тем не менее, даже в этих нечеловеческих условиях работы, Мартынов добивается исключительных успехов. Когда в том же сезоне он играет Жучка в водевиле Кони "Деловой человек", появляется отзыв самого Белинского:
"Этой ролью Мартынов доказал, что хорошо развил в себе комический элемент своего превосходного таланта. Надо желать, чтобы теперь он обратил внимание на развитие в себе патетического элемента. Есть роли, в которых мало смешить, а должно вместе и трогать. Этим искусством в высшей степени обладает Щепкин, и может служить высоким образцом для всякого молодого таланта... От души желаем того г. Мартынову... и следим с такою внимательностью и такой любовью!.."
Даже в самых пустых и бессодержательных водевильных ролях Мартынов начинает находить подлинные человеческие черты, умея к каждому образу подойти с позицией универсальных ценностей, гуманизма и сострадания. Он вызывает сочувствие и симпатию к своим нелепым комическим персонажам, показывая не только "водевильных дураков", попадающих в глупые ситуации, но и неудачников, простых и часто несчастных "маленьких людей", жестокой волей судьбы поставленных в эти забавные на первый взгляд положения.
В каждой роли умудряется найти Мартынов что-то доброе, понятное, тёплое; общечеловеческие начала, и вместе с тем индивидуальные черты. Грустной усмешкой над незавидной долей своего героя сменяет он громкий смех водевильного комика. Современники сразу заметили это, и говорили: "Мартынов велик иногда в таком ужасном вздоре!.."
Комик с печальными глазами
Из незначительной роли пьяницы Дерюгина в водевиле Оникса "Незнакомые знакомцы" Мартынов создаёт трогательную фигуру забитого недотёпы, выгнанного со службы. "Публика по привычке начала было смеяться; но ему было не до смеха, в голосе его дрожали слёзы. И вдруг в театре хохот замолк, я взглянул на залу, многие держали у глаз платки, мой сосед заливался слезами," — писал очевидец представления комедии "Домашняя язва", где Мартынов играл чудаковатого дядюшку.
Показывая простого человека, актёр далеко не всегда оправдывал его. Скорее он демонстрировал его во всех противоречиях, раскрывал как положительные, так и отрицательные качества, отчего образ становился объёмным и достоверным. Незабываемый типаж домашнего деспота творил Мартынов из комической роли Мордашова в водевиле "Аз и Ферт". Не простодушного отставного актёра Синичкина давал Мартынов в известном водевиле "Лев Гурыч Синичкин", но, как отмечает рецензент, "умного, пронырливого, чрезвычайно сметливого и чрезвычайно дерзкого пройдоху, который знает людей вообще, и в особенности людей театрального мира вдоль и поперёк, который прошёл сквозь всякие испытания и никогда не терялся; который знает, с кем и как говорить, чем угодить, как обойтись, какой принять тон..."
И зрители видели в персонаже одновременно и горячую любовь к дочери, и страсть к театру, и желание выгоды. "И всё это так тесно связано в нём, что вы решительно не знаете, какой стороне отдать преимущество..." Говоря современным языком, актёр насыщал образ внутренними противоречиями, имея в своём распоряжении неглубокую и простенькую комедийную роль.
"Дитя моё, мой час пробил..."
В один из бенефисов Мартынова в Александринском театре был поставлен водевиль "Дочь русского актёра", в конце которого старик Лисичкин поёт: "Дитя моё, мой час пробил / Я думал, мне дадут прибавку, / И вдруг нежданно получил / С печатью чистую отставку. / Но не забудется вполне / Талант мой, гений исполинский / И после смерти обо мне / Вздохнёт театр Александринский!"
Уже сам по себе этот куплет был рассчитан на эмоциональный отклик зрителя. Но когда его пропел Мартынов, нежно обняв дочь и подойдя вместе с ней к рампе, с публикой сделалось нечто невообразимое. Образ любимого актёра соединился в её представлении с трогательной фигурой старика Лисичкина, простодушного и беспомощного, изгнанного из театра, обобщился в образ пожилого труженика сцены, обречённого в конце жизни на жалкое прозябание. "Страшно, право, было оставаться в креслах! — вспоминал Д. Григорович. — Зрители партера поднялись со своих мест, как один человек; все бросились к оркестру, поднялся невообразимый шум, крики, стучали стульями и палками, рыдали; из лож со всех сторон летели букеты..."
Мартынов и новая русская драматургия
"В "Ревизоре" нет для меня ни одной роли, которая подходила бы под мо жанр. Я играл Бобчинского, Осипа и Хлестакова, и ни один мне не удался, то есть не так, что публика видеть меня не могла, нет, принимали во всех этих ролях меня чудесно, но сам я собой не удовлетворялся, не чувствовал себя на своём месте. Бог знает почему, но в "Ревизоре" мне всегда было тяжело. Комедия эта — величайшее произведение, но я в ней ни к селу, ни к городу", — считал сам Мартынов.
При этом актёр блестяще играл в "Женитьбе", с тонкими психологическими нюансами передавая робость и нерешительность Подколесина. В пьесе молодого драматурга И. Чернышева "Жених из долгового отделения" Мартынов играл канцелярского чиновника Ладыжкина. Выгнанный со службы, он попадает в тюрьму, оттуда его вызволяет некий благодетель с целью, по собственным корыстным расчётам, женить на перезрелой, но богатой помещице. Предприятие это однако расстраивается, и Ладыжкин вновь должен вернуться в долговое отделение. Целый ряд комедийных положений содержит история незадачливого сватовства, давая повод для весёлого развлекательного спектакля... Но, несмотря на весь комизм обстановки, Мартынов заставил зрителя невольно сострадать герою. Ожидая заключительных слов безвестного жениха, весь театр затаил дыхание. И действительно, в этих словах вылилась вся душа обиженного судьбой человека, и глубокую непередаваемую грусть унёс он с собой за сцену. Та же грусть сообщилась и публике.
"Занавес упал, но все сидели молча. Было стыдно за себя, что раньше смеялись. Плакали все, даже мужчины. У всех больно сжималось сердце, и громко хотелось крикнуть: "Поймите же, это тоже люди, пожалейте их, верите им хоть каплю радости, сделайте их счастливее!"
Глубоко и проникновенно сыграл Мартынов в 1859 году Мошкина в "Холостяке" И. Тургенева. "Вот где Мартынов в настоящем характере своей роли: зритель смеётся, а у него слёзы на глазах!" —писал рецензент о последнем акте комедии, когда после всех потрясений холостяк неожиданно получает согласие сироты Маши выйти за него замуж.
Исключительной психологической глубиной отмечены образы, созданные Мартыновым в 1850-е годы (Бальзаминов, Михайло в пьесе Потехина "Чужое добро впрок не идёт" и другие). Но венцом его карьеры считается Тихон в "Грозе" (1859). Тихон представал перед зрительным залом не безвольным купеческим сынком, только и мечтающим о том, чтобы вырваться из-под жесткой опеки матери и погулять вволю, как это делали многие исполнители. В образе Тихона Мартынов видел такую же жертву, как и Катерина, загубленную живую душу. Слабый, забитый, затюканный человек, он, тем не менее, нежно сочувствовал судьбе Катерины, и в этом выражался его пассивный протест и отчаяние. Его пьяные загулы были от невозможности изменить неумолимую домостроевскую реальность, жестокий уклад, лишивший его права на счастье... Этой творческой вершины достиг Мартынов незадолго до своей ранней смерти от чахотки — бича многих выдающихся актёров, начинавших свой путь в нищете.