Адвокат Добровинский пересказывает уникальный сюжет о больших ушах, тетином наследстве и необратимых мутациях.
«Тебе всю жизнь не хватало денег, и вот наконец ты дождался, когда я умерла. Я была замужем семь раз и много раз встречалась с мужчинами просто так, а тебе что, жалко? Создатель не дал мне детей, хотя зачем-то послал племянника-кретина. Это я тебя имею в виду, а кого же еще? Почему я тебе всегда помогала? Потому что ты внешне очень похож на твоего отца, моего брата, а внутренне – на его жену-проститутку, твою мать. Сейчас, когда я диктую завещание этому вымогателю Натану Фигельсону, который такой же нотариус, как я корейская ракета «земля – воздух», мне сто один год. А будет сто два или сто три. Но до ста двадцати, чувствую, что не дотяну. Поэтому и решила расстаться с деньгами, которые зарабатывала, копила и снова зарабатывала всю жизнь своей головой и другими частями тела. И теперь я должна расстаться с этими деньгами. Зачем? Сама не могу понять. И отдам все-таки четыре тысячи шекелей, а это тысяча двести долларов, я еще не разучилась считать, недоделку Фигельсону за его нотариальные услуги».
Уважаемый израильский нотариус Натан Фигельсон вздохнул, вытер платком пот со лба, поправил очки и продолжал читать.
«...Фигельсону за его нотариальные услуги. Так вот, все свое состояние, которое я насобирала, похоронив всех мужей до единого и будучи директором самого известного одесского общественного туалета в лучшие годы, плюс делая в жизни еще массу вещей, не важно уже каких, я разделила на несколько кучек. Но с оговорками, потому что все деньги идут на благотворительность...»
Вышеупомянутый племянник, друг детства, по меткому выражению моей мамы – «еврей-тысячник» (один еврей-идиот на тысячу умных), Толя Кацман вздохнул и срывающимся голосом сказал: «Тетя Роза была при жизни такой гнилушкой, еще хуже, чем мой папа. На том свете они споются».
«...на благотворительность. Толя! То, что ты сейчас сказал или подумал при всех, я услышала. Ой-вей, ты зря это сделал», – продолжал нотариус.
В кабинете поверенного Фигельсона все засмеялись, кроме Кацмана.
«Все понятно? Сейчас стойте там и слушайте сюда. Первая кучка денег, сумма совсем маленькая, идет на содержание моей могилы в ближайшие десять лет. Потом посмотрим, но я могу и вернуться. Вторая сумма отправится на счет фонда памяти жертв холокоста: половина моей семьи лежит в Бабьем Яру, и это нельзя забыть. Теперь по поводу эталона идиота: я сейчас говорю за своего племянника Анатолия Кацмана. Толя, тебе от старой тети Розы что-нибудь тоже перепадет. Но все не так просто. В Лихтенштейне какое-то время назад я открыла фонд. Толя, не вздумай думать, что это для тебя: или я умру еще раз, а мне этого не хочется».
– Может быть, чай, кофе, воду? – спросил нотариус.
– А какой-нибудь бутерброд к кофе нельзя уже за деньги тети Розы? – отозвался «эталон идиота».
– Можно, – ответил Натан Фигельсон и попросил секретаршу принести из запасников пару ирисок для главного наследника.
– Я продолжу? «По моей договоренности с управляющими фондом, ты, Толя, никогда не узнаешь, сколько там чего лежит. Но можешь брать оттуда деньги на определенных условиях. Ты хотел развестись со своей женой и снова найти себе молодую шлюху? Или уже нашел? Так ты не разведешься. И скажу тебе почему. Да потому что ты идиот, и это знаешь! Я помню, как ты подвесил бедной девочке интересную болезнь, и она не выцарапала тебе глаза, не налила в борщ цианистый калий только потому, что думала за то, что сама тебя заразила. С кем не бывает, но с тобой это бывает постоянно. Ты первая еврейская свинья, которая гуляет на воле. Но что я могу сделать, когда ты мой племянник, а других родственников у меня не осталось? А теперь вот мое завещание».
Нотариус снял очки. Выпил мелкими глотками стакан воды. Протер очки. Вздохнул. Налил еще воды. В комнате висела гробовая тишина. Чувствовалось, что Толя Кацман через минуту удушит Натана Соломоновича.
«А теперь вот мое завещание.
Еще раз. Ты никогда не узнаешь, сколько денег лежит на счете фонда. Лихтенштейнцы тебе не скажут, а я могу рассказать сама, только когда мы встретимся.
Однако если тебе нужны деньги, ты можешь направить требование в фонд с обоснованием, зачем они тебе нужны. Фонд рассмотрит твои требования исходя из того, что ты жулик и можешь все наврать, и только после этого даст согласие.
Но и это не все. Твоя жена тоже должна дать согласие на сделку, бизнес, инвестицию и так далее. Без ее разрешения фонд деньги не выдаст. Если ты разведешься, фонд перестанет реагировать на твои требования.
Все сделки будет регистрировать и оформлять внук брата моего бывшего любовника Саша Добровинский. Не нервничай, его счета будет оплачивать фонд. Само собой, фонд также оплатит медицинские счета на операции и прочие вещи, но не тебе, так как я тебя знаю, а напрямую больнице или первоклассному лечащему врачу. Понятно? И не вздумай нарочно болеть и по четыре раза вырезать себе аппендицит и гланды. Попробуй трепанацию черепа – вдруг у тебя найдут мозги!
Так как ты не знаешь, сколько денег я оставила, то только от тебя будет зависеть, как быстро ты растранжиришь все, что есть.
Твои дети, которых, кстати, я очень люблю, после того, как вы с женой прикончите друг друга из-за оставленного мною наследства, разделят остатки бабла в равных долях. Если что-то останется. В чем я, несмотря на все мои предосторожности, сомневаюсь.
Все? Да, все. Я пошла. А, нет, не все: если ты по какой-либо причине сядешь в тюрьму, деньги ты увидишь как свои лопоухие уши. Живи хорошим человеком. Тетя Роза».
Было слышно, как в соседней комнате кто-то дышал. Нотариус Фигельсон опять снял очки и тихо сказал:
– Я кончил.
– Я, в общем, тоже, но по другим причинам, – заметил Толик, поднимаясь с неудобного стула.
– Ты шо-нибудь понял, гений адвокатуры? Если таки да, то пойдем выпьем кофе, и ты мне расскажешь все за завещание, потому что я так и не врубентий, сколько теперь у меня денег и в каком разе я могу их получить.
«Он пришил одно ухо, а стоимость второго вернул с издержками».
В кафе Толика ждала совсем не жена, но тоже женщина. Она была безумно похожа на законную Кацманиху минус двадцать лет на лице и тридцать на теле. Мы заказали кофе с круассанами, и я начал объяснять Толику суть только что услышанного завещания.
Шла или даже бежала ранняя весна Тель-Авива. Светило солнце, голубое небо заливало все еврейское пространство, где-то вдали репетировали Моцарта, на море тренировались серфингисты. Израиль – замечательная страна, и к моим объяснениям через полтора часа присоединились соседние столики в кафе. Потом официанты и кассирша. Кацман кивал головой, навязчиво повторяя после каждого разжевывания ситуации один и тот же вопрос: «Как же кинуть фонд и лихтенштейнских менеджеров, забрав у них сразу все кровные тетины деньги?»
Сопровождающее Анатолия молодое лицо по имени Ада за все время не издало ни звука. Она внимательно выслушала меня все восемь раз, потом по очереди всех остальных в нашем кафе, что было явно сложнее, так как по древней национальной традиции все говорили разом, и, наконец, обращаясь к временному спутнику жизни, сказала:
– До того как кинуть фонд и лихтенштейнских менеджеров, тебе надо еще кинуть собственную жену. А вот с этим будут большие проблемы.
Кафе переваривало услышанное секунд тридцать, а затем раздался шквал аплодисментов, как на концерте покойного Ойстраха. Расчувствовавшаяся кассирша принесла Адочке в подарок свежевыжатый апельсиновый сок, почти незаметно подсунув мне за него чек под локоть. Судя по сиреневым ушам, Анатолий задумался. Масла в огонь подлила толстая тетка слева.
– Молодой человек, с вас спросит судьба и тетя на том свете. Вам шо важнее: любовь или деньги? Тонкая талия с накачанными сиськами (выразительный взгляд на Аду) по любви без тетиных денег или семья с возможным достатком?
На лице подруги Кацмана было написано, что любимый без денег ей нужен как пожилому раввину трихомониаз. Особой внутренней борьбы на фейсе наследника никто не заметил.
– Так что ты решил? – спросил официант у испытуемого судьбой. Все замолчали. Толя задумчиво почесал ухо и ответил.
– Я бы все-таки хотел понять, есть ли какая-нибудь возможность кинуть лихтенштейнский фонд?
Стена Плача в Иерусалиме побраталась со стеной воя, раздавшегося в этот момент в кафе. Я рассчитался за стол и тихонько вышел на улицу...
Прошло полгода. В моем кабинете в Москве, развалившись в кресле, сидел друг детства Анатолий Кацман. В его образе что-то неуловимо изменилось, но я никак не мог понять, что же это было.
– Я все-таки их ненамного, но надул, – начал бывший одессит.
– Не может быть! Как? – меня по-прежнему что-то смущало в облике «тысячника».
– Для начала я послал им фотографию своих ушей в области лица.
Действительно, тут было чем гордиться. Толины уши были достопримечательностью сначала Одессы, потом эмиграции, затем только Берлина. Во-первых, они были прибиты строго перпендикулярно к голове, а во-вторых (кстати, возможно, что из-за первого пункта), уши жили абсолютно самостоятельной жизнью, постоянно меняя цветовую гамму: от бледно-розового до сиреневого через оттенки красного и фиолетового.
– Я долго объяснял этим тупым негодяям в фонде, что не могу больше жить с такими ушами, так как теперь веду праведный образ жизни в память о тете Розе. В итоге они согласились профинансировать пластическую операцию. До сентября я искал хирурга, с которым можно было договориться на кидок фонда, и нашел одного нашего бывшего (милый парень, с Житомира) в клинике во Франкфурте. Он выставил фонду счет на «бриллиантовые уши», но те были так зачарованы увиденной фотографией, что цифру скушали и заплатили. Короче, он пришил мне к голове одно ухо, а стоимость за второе вернул с некоторыми издержками. Вонючий жмот. Так что я пока сижу ко всем немного боком. Поэтому у меня к тебе первый вопрос: может ли кто-нибудь пришить мне уже в Москве второе ухо по дешевке?
Я еще раз взглянул на Кацмана и понял, что меня смущало.
– А Соня, твоя жена, дала согласие? Насколько я помню, в завещании от нее оно требовалось.
– Ты шо, гений! Ты шо, не знаешь эту сукашвили? Я ее месяц уговаривал. В конце концов она подписала бумаги за треть от сэкономленного уха. Чтоб она была жива и здорова. Так может кто-нибудь мне пришить второе ухо по дешевке?
– У меня есть знакомая портниха Зина. Если хочешь, я спрошу.
– Вопрос второй на засыпку. У тебя есть идеи, как их вы..., ну, в смысле, как из них вытянуть деньги?
– Ты знаешь, дорогой, я был уверен, что ты придешь ко мне именно с этим вопросом. Представь себе, у меня есть идея для тебя.
Толик вскочил на ноги и попытался меня обнять. Мы с креслом на колесиках удачно увернулись от стихийной благодарности.
– Тебе надо найти крупный и по возможности очень честный, с хорошей репутацией благотворительный фонд. Посылай в Лихтенштейн регулярные требования о пожертвованиях. Не очень большие суммы, но часто. Управляющие фондом проверят все досконально и через какое-то время придут к выводу, что ты честный. Или стал честным. Потом ты сможешь делать с ними что захочешь. Уверяю тебя.
– Прямо отдавать мои деньги благотворительным уродам?
– Да, отдавать.
– Они же все украдут.
– Это не важно. Ты же это делаешь для себя. Что они сделают с твоими деньгами, не должно тебя волновать. Считай, что ты делаешь благое дело и все. А если ты подтянешь еще кого-то поучаствовать, то тем более тебе зачет.
– И что, фонд поверит в эту ахинею?
– Сто процентов.
– А откат?
– Не мечтай. Слушай, у тебя на кону серьезное состояние тети Розы. О чем ты вообще можешь говорить?
Толик допил кофе, съел весь шоколад, забрал на память четыре шариковые ручки с логотипом «Александр Добровинский и партнеры». Страдая от полученного совета, он ушел искать фонд озеленения Северного полюса.
Следующие полтора года до меня долетали слухи от общих знакомых, что Толик Кацман сошел с ума и развил бешеную, но при этом благотворительную деятельность.
Пару раз Толик звонил и мне. Задыхаясь, рассказывал «за серьезные фонды», несчастных деток, церебральный паралич и т.д. Один раз позвонила Соня и прямо меня спросила, стоит ли из-за всего происходящего положить мужа в дурку? Оказалось, что Толик втюхал на аукционе большую часть коллекции своего антикварного фуфла и все деньги отправил в какую-то больницу. Затем гордо принес справку в Лихтенштейн и ничего в том месяце не попросил. Когда же моя любимая получила от Толика на Восьмое марта букет цветов, а я на день рождения – дорогущую книгу двадцатых годов прошлого века с обложкой Лисицкого, за которой гонялся много лет, я понял – что-то кардинально изменилось.
«От отца ты получил потрясающую генетику. Я скоро ему все расскажу».
Как-то поздно вечером, оставшись на работе один на один со своими мыслями и папками с делами, я открыл сейф и достал то самое письмо, которое надо было перечитать.
«Шурлик! С тех пор когда я тебя первый раз увидела на пляже Ланжерона, такого сладкого кучерявого смешного карапуза, я стала тебя так называть. Сколько тебе было? Два? Три годика? Ты вырос умным мальчиком, за что тебе надо сказать спасибо не только самому себе, но и всем твоим родным. Особенно маме, бабушкам и дедушкам. От отца ты получил замечательную генетику. Я скоро ему все расскажу. Так и знай. Ты помогал мне всегда, поможешь и сейчас. Я знаю почему. Наверное, потому, что я сильно любила брата твоего дедушки и, слава Всевышнему, не вышла за него замуж, а то бы он умер раньше положенного на сорок лет, как и все мои мужья. В общем, ты мне поможешь, я уверена. Теперь по делу. Из всех моих родственников остался один племянник – твой друг-придурок Толя. Ему, в отличие от тебя, не повезло с родителями. Мой брат был неудачливый аферист, а его жена просто одесская шалава. Правда, красивая. Толик забрал в себя все худшее: папину профессию, мамин характер и дедушкины уши. Но если копнуть, он неплохой парень. Просто надо глубоко копнуть. К тому же у него милые дети. Чем-то похожи на меня и на моих братьев, когда мы все были маленькими. Всю жизнь я хотела сделать из Толика человека. Никак не получалось: то я была занята, то его сажали за аферы и правильно делали. Сейчас я делаю еще одну попытку. Последнюю. Уже после того, как перейду в мир иной. Ты мне поможешь, и мы справимся. Все-таки вы дружите всю жизнь. Первая и важная часть – ты должен присутствовать, когда нотариус будет оглашать завещание. Естественно, все расходы я беру на себя. Вообще, чтоб ты понимал, я ничего не возьму с собой: на том свете нет ни Credit Suisse, ни даже Сбера. Хотя я думаю, что президентов обоих заведений там ждут с нетерпением. Второе. Как только Толик услышит, что написано в завещании, то сначала ничего не поймет, и ты будешь ему объяснять все детали сто раз. Третье. Понятное дело, он захочет кинуть фонд, и они об этом предупреждены. Единственное исключение – это все, что связано со здоровьем. Но и тут надо будет все проверять: ты же знаешь клиента. Четвертое. Рано или поздно он придет к тебе просить помощи на кидок моего фонда. Прогони ему шнягу с благотворительностью. Пусть займется благородным делом. Кроме детей, он должен сделать в жизни что-нибудь хорошее. Детали тебе расскажут в фонде.
Детям фонд оплатит учебу. Ну вот, пожалуй, и все. Обнимаю. Любящая тебя. Тетя Роза.
Да, вот еще. Жду вас всех очень и очень не скоро. Так лет через шестьдесят. И будешь в Одессе, обязательно отнеси цветы к памятнику Пушкину. Я там недалеко потеряла девственность на скамейке».
Придя домой, я налил себе рюмку вишневки, которую так любила тетя Роза, позвонил знакомой девушке Илоне в Одессу и попросил отнести букет цветов к бюсту Александра Сергеевича с маленькой запиской: «Тете Розе от Саши».
