ЗОВУЩИЙ.
Тягучие, липкие как смола, звуки медленно сочились из ниоткуда, осколками эха рассыпались под куполом неба и возвращались обратно, безжалостно впиваясь в ещё не зарубцевавшиеся раны памяти. Звуки в клочья рвали спасительное безмолвие, в котором он пытался укрыться от прошлого. Безмолвие отступало вместе с долгим забытьём. Звуки сливались в цепочки неслышимых слов. Слова волнами незримого прибоя накатывали одна за другой.
Он слышал голоса. Два голоса, усиливавшие друг друга.
-Убивай, убивай, убивай… - настаивали они. – Твой враг скоро сам поднимется на Мохарру, тебе даже не понадобиться использовать свою силу. Ты сможешь отомстить за смерть своего брата Зверя. Убивай, убивай, убивай…
Зовущий, сопротивлялся, но силы таяли, а помощь не приходила.
Этот бой начался с того дня, когда его слуха достиг предсмертный крик единокровного брата по имени Зверь.
Крик-проклятие убийце, ибо брат не дождался предречённого возвращения отца из запределья, не успел исполнить последний для каждого тхархоонна завет: «Уходя за последний порог, оставь себя в мире живых, ибо настанет день, когда я вернусь, чтобы довершить то, что начал, и призову вас под руку свою.»
Крик-благодарность убийце за обретённую свободу и забвение.
Жаль, что не дано услышать смертному в последней песне тхархоонна ни проклятия, ни благодарности, а только отчаяние и бессильную ярость смертельно раненого зверя.
Этот крик навсегда остался в окрестных скалах берега, где встретил свою злую судьбу брат, пав от слабой руки человека, в гранитных валунах, в песке и гальке узкого пляжа, в белопенных волнах прибоя. И в одинокой душе Зовущего.
Тоска и боль овладели сердцем и тёмными помыслами творения ваорлока Майгии, когда он услышал эту песню, возвестившую о появлении воителя и здесь, на забытом Небом и Владыками крае мира, где пытались укрыться братья Зовущего, чтобы зализать старые раны и дождаться возвращения отца.
Так было…
Он не спустился вниз, чтобы отомстить за гибель единокровного брата, а значит, во второй раз предал отца, говорившего: «Если твой брат пал в бою, возьми кровью за кровь или уйди вслед за погибшим.»
Он слишком долго жил на границе бесплодного камня и вечного снега, он изменился – здесь было легче дышать. Здесь кончалась власть Владык, будь они прокляты. Любая дорога, вверх ли, к дому Жестокого Бога, вниз ли, на побережье людей и эйджаров, для него могли обернуться неминуемой смертью. Зовущий терпеливо ждал, когда убийца брата сам поднимется к нему, хозяин пещеры видений уже призывал победителя и тхархоон искусно вплетал свой голос в зов Жестокого Бога.
А голоса продолжали приказывать: «Убивай, убивай, убивай…»
Потом, преодолев запреты Владык, в его логово сошёл отец, лёгким дымом сгустился над давно остывшими угольями от стен Болотной Цитадели, которые все тхархоонны почитали как величайшую святыню.
В первый момент Зовущий не смог произнести ни слова от удивления, радости и надежды.
Они говорили долго, от последних сполохов заката до серых предрассветных сумерек, многое поведали друг другу.
-Убийца твоего брата совершил великое зло. Однако может случиться, что он довершит дело, которое я начал. И зло, совершённое им, может стать великим благом для всех нас в будущем. Кто знает, может быть, ты застанешь те дни, если не потеряешь разум, как твой брат, как и ты сам, семнадцать лет назад, следуя желаниям тех, чьею волей и могуществом я не стал тем, кем должен был стать после своей смерти. – Сказал отец. Вернее, его тень.
-Но раньше ты говорил иначе. – Не соглашался брат Зверя.
-Разве я приказывал избавиться от человека? Да, в то, что произошло, была и моя воля. Но я желал только одного, чтобы сын моего друга не вернулся в дом Жестокого Бога, чтобы люди, а не кто-то иной вырастили и воспитали его. Случись иначе, Владыки нашли бы способ уничтожить его. Тогда Элла, хранитель дорог и троп был ещё слаб, чтобы защитить своего сына. Он и теперь недостаточно силён для дела, не многие помнят о нём, немногие взывают к нему и приносят жертвы, но сейчас сам Двуликий покровительствует человеку. Иначе в битве на берегу победил бы твой брат. Владыки надеялись, что человек сгинет в этом бою и не познает пределов своей силы…
- Кем бы он ни был, убийца всегда останется убийцей. Разве есть хотя бы малая доля вины моего брата в том, что он обезумел от голода и тоски? Или не Владыки повинны в этом безумии? Почему же тогда человек не спросил в первую очередь с них?
- Ещё спросит. Когда придёт его время. А что до вины…она есть. Не для тебя, для людей. Поэтому ты не можешь понять.
- Мой брат никогда не напал бы первым, не почувствуй он ненависти, страха и презрения к себе. Мы, уцелевшие после падения Болотной Цитадели, поклялись не трогать людей до твоего возвращения.
Зовущий не дождался ответа. Отец покинул логово, не попрощавшись, растворился в предрассветных сумерках, сказав всё, что считал нужным сказать.
-Не уходи. – Кричал он. – Не уходи…
А потом проснулась память, хотя тхархоон надеялся, что она уже никогда не проснётся…
ИНТЕРЛЮДИЯ
Бойцы ждали последнего приступа, понимая, что обречены.
Стены болотной цитадели, опалённые огнём, всё ещё казались неприступными, но…
Враг не торопился, он был уверен в победе. Враг ждал сигнала к последнему приступу. Доблесть осаждённых уже ничего не значила, повелители мира осенили своим благословением латников империи.
У баллист, день и ночь метавших тяжёлые каменные ядра и сосуды с горючей водой, застыла прислуга. У штурмовых лестниц замерли стройные ряды мечников.
На стенах пылали факелы, отгоняя предрассветные сумерки.
И пылали костры во вражеском стане.
Где-то в сером сумраке скрывалась тяжёлая конница вседержителя Империи, ещё не сказавшая своего слова в трёхнедельном штурме.
Ожидание становилось невыносимым.
Зовущий молча смотрел вниз и не мог пересилить глухую тоску, вызванную предчувствием неминуемой гибели. За три минувших недели он ни разу не обнажил меча, посылая в битву тех, кого поручил его заботам отец. Их осталось немного, но и стена по прежнему принадлежала воинам ваорлока, ни одному мечнику империи пока не удалось осквернить её своим присутствием.
Брат Одинец подошёл незаметно, он всегда ходил неслышно, скрываясь в тени. И почти никогда не разговаривал. Когда-то очень давно, в другом мире и в другое время они принадлежали разным кланам и испытывали друг к другу чувство лютой ненависти. Зовущий смутно помнил об этом. Однако общее несчастье и воля отца примирила и породнила их.
Одинец уже потерял всех своих воинов и теперь бесцельно бродил по цитадели, не зная, куда себя деть. Ему оставалось только одно, самому сгинуть в бою.
«Среди нас предатель, брат. – Мысль Одинца нещадно впилась в содрогнувшуюся душу Зовущего, клинки мечей хищно сверкнули в свете Аллата, поднимавшегося над горизонтом. – Я ещё не могу сказать, кто именно. Я чувствую, что кто-то пытается отворить ворота цитадели. И он где-то здесь, рядом с нами.»
«Эйджар?»
«Не знаю. Скорее да, чем нет. Люди не могут предать Отца, он сделал для них слишком многое.»
«Отцу говорил?»
«Да. Но он не захотел меня услышать. Его с нами нет. С тех пор, как цитадель покинули Хайанна и Хээнгол, отец ушёл во тьму. Разве ты не знаешь об этом?»
«Тогда почему ты здесь, а не у ворот?»
«Зачем? Мы все равно обречены. Какая разница, где ты встретишься со смертью? По крайней мере, здесь я смогу продать свою жизнь дороже, чем где-либо ещё.» – Одинец позволил себе рассмеяться.
Они замолчали.
Собственно, говорить было уже не о чем. Смерть всегда смерть, а поражение останется поражением, с какой стороны на него не смотри. Зато если получится вырваться из вражеского кольца, можно будет отомстить.
Внизу, у ворот, творилось неладное.
Предсмертные крики.
Брань.
Лязг мечей…
Братья переглянулись. И остались стоять, где стояли. Они по-прежнему надеялись продержаться на стене до ночи. А там, если повезёт, убраться куда-нибудь в глушь, уйти…
Из узких бойниц надвратной башни повалил густой жирный дым. Из дыма на стену, рыча от ярости и воя от боли, вырвался Зверь, ещё один из братьев тхархооннов. Брата шатало. Раны брата не были смертельны, но ему нужно было хотя бы немного времени, чтобы прийти в себя и сражаться.
Зовущий и Одинец снова переглянулись друг с другом.
«Теперь нас трое. – Подумал Зовущий. – Это судьба. Потому что сейчас нам нельзя умирать, мы должны прорваться. И хорошо, что Зверь с нами. Уйти будет гораздо проще. Морок напустит – любая погоня отстанет.»
Дрогнула земля.
Стремительный напор панцирной конницы вседержителя Империи смёл защитников цитадели, пытавшихся удержать противника по ту сторону распахнутых ворот.
«Всё.» - тоскливо подумал Зверь. Людей было слишком много, чтобы он, ослабевший от потери крови, смог навести морок и остановить их.
Воины Зовущего не выдержали, без приказа ринулись вниз по внутренним, ещё не занятым врагами, лестницам, пытаясь любой ценой повернуть вспять конную лавину. Тщётно. Они ничего не смогли сделать, жалкая горстка неимоверно уставших защитников против свежих сил врага, ещё не опалённых дыханием войны. Их смяли, даже не заметив попытки сопротивления.
Братья – Одинец, Зверь, Зовущий, остались в одиночестве, не пытаясь ввязаться в поединок.
И своим бездействием предали отца, потому что тот был ещё жив. Тхархооны чувствовали ещё не угасшую волю своего создателя и его мучительные поиски путей спасения цитадели.
Братья тоскливо взирали на заваленные трупами узкие улочки Болотной Цитадели, их товарищи дрались с отчаяньем обречённых. Каждый поворот, каждый шаг, каждый дом встречал мечами и копьями, а то и голыми руками, латников империи.
Чёрный дым поднимался над болотной цитаделью ваорлока Майгии. В пелене дыма то и дело мелькали языки пламени. Казалось, даже воздух вот-вот вспыхнет и тогда уже не будет спасения никому, ни правым, ни виноватым… Но воздух не вспыхнул. К сожалению. И братья, впервые за многие годы, почувствовали своё бессилие перед неотвратимостью. Владыки снова одержали победу. И снова – руками людей. Бессилие порождало жгучую ненависть, желание отомстить, их душами постепенно овладевало неистовство. Никто из воинов империи не осмелился взойти на стену, испытать ярость тхархооннов, ненависть братьев не нашла выхода.
Как выяснилось позднее, они были не единственными, кто, снова полюбив жизнь, предал своего отца. Вернее, жалкое подобие жизни, ибо не может жить по-настоящему тот, кого уже давно нет, кого вырвала из спасительного небытия и забвения в мир смертных могучая воля повелителя.
Алый саван заката укрыл почерневшие от копоти стены разрушенной цитадели. Волчий вой провожал тех, кто ступил за Последний Порог и предупреждал уцелевших о близости долгой погони.
Новый день занимался над продрогшей землей.
День скорби, невыносимой тоски и неизбывного одиночества.
И чьи-то голоса, убеждавшие о наступлении часа мести.
Не раз и не два вновь и вновь взывал брат Зверя к равнодушному небу. И отчаянно ждал ответа, он больше не мог противиться, чувствуя, как в душе разрастается чёрное безумие. Ждал, как ждут глотка воды в пустыне. Ни звука, ни мысли не приходило в ответ на мольбу. Лишь где-то на самом пределе слышимости пробивались голоса ещё живых собратьев. Он мог бы перечислить их поимённо, одного за другим, так мало оставалось их в мире. Огневеющий, Шестипалый, Крылатый Охотник…всего полтора или два десятка бойцов, против которых не смог выстоять и полутысячный отряд, соберись они вместе.
А голоса из ниоткуда настаивали: «Убивай, убивай, убивай. Убивай каждого, кто пройдёт мимо логова, ведь это единственная тропа к Дому Жестокого Бога и враг твой не минует встречи с тобой.»
Враг приближался.
Зовущий ощущал его поступь, слышал его неровное от недостатка воздуха дыхание. И враг был не один, кто-то из сородичей убийцы Зверя, из людей, преследовал врага.
Тхархоон не подчинился воле отца, не отказался от мести, но и заставил себя не прислушиваться голосам, настаивавшим на немедленном убийстве.
Нет, он не будет подчиняться чужой воле, какое бы наказание не последовало за этим. Достаточно уже того, что тхархоон сделал это семнадцать лет назад. И хладнокровное убийство людей, ослеплённых ужасом, безропотно отдавшихся своей судьбе и его Тёмному Зову, не доставило никакого удовлетворения псу войны.
Нет, он не выйдет на тропу смерти сегодня, как бы не настаивали голоса из ниоткуда, он только выглянет из логова, чтобы увидеть и запомнить лицо своего будущего врага. Или друга. До остальных людей ему вообще больше нет дела.
Так решил для себя тхархоон…