Ай вонна телл ю э тру стори. Два года назад, как раз перед ковидом, к нам в Бостон приехал Иосиф Бродский. После выступления Бродского в центре еврейской культуры Макор, организаторы объявили узкой группе посетителей (в которую как-то попал и я), что мы все сейчас едем домой к Эсмеральде, нашей бостонской цыганской танцовщице. Где будет продолжение банкета, но уже в интимной домашней обстановке.
Стол у Эсмеральды был накрыт заранее, селедка под шубой, закуски, соленые огурчики. Двухлитровая бутылка очень плохого вина и бутылка очень хорошей водки. Если в Макоре все-таки чувствовалась какая-то, назовем это субординацией, то здесь, дома, все было уже по-эмигрантски проще. Бродскому намазали бутерброд с икрой (все мы люди), налили рюмочку, наложили в тарелку оливье и вообще всякой всячины. Было шумно и очень весело, искусственное напряжение спало. Если раньше все как-то с трудом выдавливали из себя торжественные слова, как будто они при этом вписывались в летопись истории, то сейчас все расслабились, и наперебой объясняли Бродскому, что польскую водку Шопен делают из картофеля, и что так как она тройной очистки, то после нее утром не болит голова. Бродский подтвердил, что после Шопена у него голова не болела никогда.
Потом, по плану между закусками и горячим, все стали читать по кругу Бродскому свои стихи. Бродский не комментировал, но смотрел внимательно и, мне показалось, без профессионального пренебрежения. Иногда молча кивал головой. Обстановка опять стала несколько искусственной, но тут подали бешбармак. И все опять зашумели и опять стали с оживлением разливать водку по рюмкам. Потом все с ожиданием посмотрели на Бродского и он понял, что должен произнести тост. Бродский поднялся со стула с рюмкой в руке.
- Гений, гений! – прокричал из своего инвалидного кресла в углу комнаты папа Эсмеральды. Бродский предложил выпить за родителей.
- А вот это правильно, - закричали все. – Родители, мы им обязаны всем. Просто всем!
Потом стали чокаться, наклоняясь через стол. Это заняло какое-то время, чтобы каждый с каждым.
Тут домой вернулся Эмилиан с гитарой. Сын Эсмеральды. Эмилиан отучился год в бостонском университете и взял академотпуск – просто пожить годик в свое удовольствие. Пообщаться с людьми, потусить ночами у бассейна с компанией. И записать альбом песен в стиле мета-килиг-рок.
Эмилиан обрадовался, что дома гости, положил гитару в угол, и присел к столу рядом с Бродским. Тут опять все засуетились, наливая Эмилиану рюмку и накладывая ему в тарелку селедку под шубой.
- Эмилиан зачерпнул вилкой большой кусок еды и отправил ее в рот.
- Ямми, - подмигнул он Бродскому. Бродский смотрел на него с улыбкой. Было видно, что Эмилиан был ему симпатичен. Я даже догадался чем – если все мы соблюдали иерархию, не могли не соблюдать, то Эмилиан относился к Бродскому без пиетета, по-человечески.
- Уф, - сказал Эмилиан Бродскому, дожевав. – Обожаю селедку под шубой. Ем и не могу остановиться. А потом живот болит.
- А у тебя от селедки под шубой болит живот? – спросил Эмилиан.
- Бывает, - улыбнулся Бродский.
- Так ты, значит, поэт? – спросил Эмилиан. – Я тоже, кстати. Песни пишу. В стиле мета-килиг-рок.
- А как к тебе приходит идея стиха? – спросил Эмилиан. – Ты за одну фразу вначале цепляешься и потом уже вокруг накручиваешь, или у тебя сразу есть план от начала до конца?
- По всякому бывает, - ответил Бродский. – И первое, и второе, и еще десять разных способов.
- Я раньше думал, - делился с Бродским Эмилиан, - что поэт садится к столу, когда у него вдохновение, и сразу пишет стих. Сразу готовый, набело. Вжик-вжик-вжик-хоп! А сейчас я понял, что над стихом надо работать. Тут одно слово поменял, там рифму изменил. И с каждой минутой твой стих становится лучше и лучше!
- Ты сколько времени пишешь один стих? – спросил Эмилиан.
- Тоже по-разному бывает, - ответил Бродский. – Иногда, очень редко, бывало, что вот так как ты сказал, быстро. Но обычно два часа.
- А откуда такая цифра два часа? – жуя, поинтересовался Эмилиан. – Ты себе сам время задаешь, или так само получается?
- Я когда пишу, - объяснил Бродский, - я курю непрерывно, одну за другой. И два часа – это две пачки сигарет. А больше писать – вредно для здоровья.
- Это точно, - засмеялся Эмилиан. – А под травку писать не пробовал?
- Нет, надо сознание чтобы ясное было, - ответил Бродский.
- А ты еще раз попробуй, - предложил Эмилиан. – Я под травку тоже люблю.
- А почитай мне что-то свое, - предложил Эмилиан. – Но только четыре строчки. По четырем строчкам уже все ясно, больше не надо.
- Так, Эмилиан! – строго вмешалась Эсмеральда. – Не приставай к Бродскому.
- Давайте выпьем! – обратилась ко всем Эсмеральда.
- Не, ну а чо? – пожал плечами Эмилиан. – Мне же интересно. Четыре строчки всего. Вы же все знаете его, а я – нет. Мне интересно.
- Почитай что-нибудь из раннего, - предложил Бродскому Эмилиан. – Что ты написал, когда тебе столько лет было, сколько мне сейчас.
Бродский замялся.
- Когда теряет равновесие, - начала нараспев читать Эсмеральда, выручая Бродского. - Твоё сознание усталое, когда ступеньки этой лестницы уходят из-под ног, как палуба, когда плюёт на человечество твоё ночное одиночество, — ты можешь размышлять о вечности и сомневаться в непорочности идей, гипотез, восприятия произведения искусства, и — кстати — самого зачатия Мадонной сына Иисуса.
- Вау! – сказал Эмилиан. – Просто вау! Я тебя прямо зауважал! Когда ступени этой лестницы уходят из под ног как палуба. Как сказано! Это круче, чем мета-килиг-рок! Вау!
Эмилиан положил на стол вилку и нож, и развернулся к Бродскому, глядя на на него с восхищением. Потом поощрительно, но довольно сильно хлопнул его по плечу.
- Бродский! - воскликнул Эмилиан. - Кип ап дуинг грейт джоб!
После предложенной Эсмеральдой рюмки Бродский вышел на балкон, покурить. Я тоже вышел, взял у него сигаретку.
- Я вас, кажется, знаю, - сказал мне Бродский. – Вы ведь в фейсбуке пишете, да?
- Да, пишу всякую ерунду, - подтвердил я.
- Угу, угу, - сказал Бродский.
Я почувствовал, что с Эмилианом он разговаривал с куда большей симпатией, чем со мной, и решил ему сообщить, что я впервые прочитал его, кстати, именно «Одиночество», когда мне было 15 лет.
- В самиздате или ардисовское издание? – поинтересовался Бродский.
- В самиздате, - ответил я. – Мне Брадис дал почитать.
- Саша Брадис? – удивился Бродский. – Вы его знаете?
- Да, - ответил я. – А вы его тоже знаете?
- Ну, Брадиса я хорошо знал, - улыбнулся Бродский.
- Вы произвели впечатление на Эмилиана, - улыбнулся я.
- Так всегда бывает, - сказал Бродский. – Молодые, особенно дети, все понимают. Пока не знают ничего. А потом их начинают учить литературе, вбивают шаблоны. И они знают больше, а понимают меньше. Уже полагаются не на свое восприятие, а на алгоритмы, вдолбленные школой.
Тут дверь на балкон отрылась и на балконе стали громче слышны аккорды Эмилиана из команты. В проеме нарисовалась Эсмеральда. В своем зеленом струящемся длинном цыганском платье с блестками. Оказывается, все уже начали расходиться, и Симочка уже ждет Бродского внизу, чтобы отвезти его в гостиницу.
Я остался на балконе один. Затянулся сигаретой Бродского. Выпустил дым Бродского вверх, в звездное небо. Внизу, во тьме, шумела листва. И я решил записать все это. Ну просто как мастер-класс от Бродского, как писать стихи. Две пачки сигарет, два часа. Может, кому-то пригодится.
-----------
Вот ссылка на еще один мой рассказ "Бродский и Сэлинджер"