Предыдущую главу можно почитать здесь
За спиной громко рассмеялись. Яна оглянулась. В зале почти никого не осталось: группка спорящих о чем-то у стойки юнцов и трое ярко накрашенных девиц за дальним столиком. Яна была уверена, что девицы смеются над ней, злорадствуют, что Леонид Захарович ее бросил. Дуры, раз повелись. Впрочем, им-то совсем не повезло. Разве что нахаляву поели.
Яна вспомнила, что голодна, и желудок тут же заныл. Фуршетные столы опустели. От фруктов и закусок на больших блюдах остались только шкурки, косточки и огрызки. Кисло пахло лежалой едой. Официанты хмуро подчищали остатки. В дальнем холле у гардероба разом погасли люстры. В зрительном зале, громыхая, разбирали декорации.
Желудок пронзил спазм. Яна подумала, что от шампанского мог открыться гастрит, который донимал ее с детства. На тарелке, оставленной Аркадией Марковной, лежала надкушенная тарталетка, внутри которой розовел подсохший крабовый салат. Официант уже тянулся забрать ее со стола.
— Оставь! — Яна грубо перехватила его руку и тут же поняла, что сделала это слишком хищно.
— Да, конечно, — он презрительно поставил тарелку. Это опять оказался тот самый официант.
— Я просто ничего не ела весь день, — оправдалась Яна. — А осталось что-нибудь еще? — с некоторым заискиванием спросила она.
— К сожалению, ничего, — он улыбнулся, как ей показалось, злорадно.
— Только что клеил меня, а теперь щеришься?
— Не понимаю вас, — он развернулся и, уходя, кинул едва слышно. – Доедай объедки, шалава.
— Нищеброд! — крикнула Яна вдогонку и раздраженно отпихнула от себя тарелку.
4.
Когда Яна вошла в кабинет, Леонид Захарович стоял у большого окна и задумчиво смотрел на улицу. Его массивный силуэт: широкая спина, короткие ноги, руки, заложенные в карманы брюк и отрешенная поза, все это в сопоставлении с тем, что должно было произойти, выглядело комично. Дверь хлопнула. Леонид Захарович вздрогнул, обернулся и засуетился, отыскивая что-то в тумбочке.
Кабинет оказался просторный, но захламленный. Вещи хаотично разбросаны и нагромождены: массивный письменный стол располагался косо относительно окна, в беспорядке валялись бумаги, театральные афиши, папки с документами. Рыжий кожаный диван, продавленный и потертый, неуместно торчал посередине. Кренился от тяжести стеллаж: сборники пьес с 1980-го по 2018 год.
— Ах, как я люблю такие кабинеты! — воскликнула Яна, впадая в детский восторженный тон. – Сколько у вас книг! Вы их все прочитали?
— Некоторые даже поставил. В смысле, на сцене. Янушка, проходи. Коньяк будешь? — он выудил из нижней тумбочки небольшую плоскую бутылку.
— Ой, а это что? – Яна приблизилась к противоположной от входа стене, где крепилась массивная стеклянная полка. На ней стояли театральные награды. Висели в рамках сертификаты, дипломы и грамоты. В центре торчал золотой массивный и чуть изогнутый набалдашник в круглом воротнике, по форме и изогнутости напоминающий фалос.
— Театральная премия Сатурн, — Леонида Захарович отмахнулся и указал выше. — Там «Золотая маска». Смотри!
Но Яну завораживал этот нелепый гриб.
— Можно посмотреть?
Она потянулась к полке.
— Не надо. Еще упадет на ножку, — Леонид Захарович приблизился сзади, держа в руках два бокала. И вдруг поцеловал ее в плечо. От неожиданности Яна дернулась и чуть не выбила из его рук коньяк.
— Ну, ну! Не пугайся, Янушка, это я, — он протянул ей бокал.
Была во всем происходящем тяжелая предопределенность. Яна чувствовала, что попала в поток чужой воли, и теперь могла двигаться только в одном направлении.
— Ну что же ты? Пей! — Леонид Захарович подтолкнул бокал, и выпил сам, проглатывая коньяк одним разом. Яна, морщась от горечи и цепкого, плотного аромата, глотнула. Горло обожгло, и сразу же обдало тяжелым кисловатым прикусом. Он целовал ее в губы. Его рука, путаясь в подоле платья, искала тело.
— Хочу снять с тебя это, — хрипло сказал он, дергая ее за подол.
— Подождите, — Яна искала, куда поставить бокал.
Леонид Захарович тяжело дышал и смотрел мутным набрякшим взглядом. Лицо его пошло пятнами и казалось, увеличилось в размерах.
Там, на фуршете, Леонид Захарович казался привлекательным. Все обожали его, и это обожание заражало. Здесь, наедине, это был неприятный старик, чье возбуждение выглядело противоестественным и даже пугало.
— Вы еще и народный артист? — наигранно воскликнула Яна, указывая на наградной иконостас.
— И народный, и заслуженный. И какой только не артист, — Леонид Захарович опять приблизился, и она снова ощутила запах: коньяк, чеснок, древесный парфюм и немолодое тела. Отстранив ее волосы, он рассматривал подбородок, линию шей, грудь. И вдруг резко вжался в нее, сдавил и стал шарить руками, издавая хрипящий тяжелый звук. Яна не выдержала.
— Подождите! — она снова оттолкнула его и даже развернулась боком.
— Что?
На самой периферии иконостаса Яна увидела фотографию Вадима. Он держал «Золотую маску». На лице и в позе его был успех, тот самый, который он обещал Яне. Брови ее дрогнули, напряглись, и она обернулась навстречу влажным губам и белым рукам Леонида Захаровича, который сразу же обхватил, зачерпнул и полез толстыми пальцами в декольте.
— Я сниму, сниму, осторожнее, — она суетилась, расстегивая пуговицу, которая пряталась на груди. Коротко взвизгнула молния, по коже медленно пополз шифон. Платье упало. Яна заботливо подняла его и сложила на диван, и только потом сняла лифчик. Леонид Захарович наблюдал. Яне показалось, что по лицу его прошла тень разочарования, будто он ожидал другого. Но сразу за этим оно вновь набрякло, становясь отрешенным и сладострастным. Он стал ее целовать. Вытерпев некоторое время, Яна отвернулась, позволяя ему мять и обыскивать ее тело.
— Ну что ты? Что ты? – будто в беспамятстве шептал он. – Скажи мне, что ты хочешь.
Яна увидела в темном окне их размытые силуэты. Это одновременно волновало и вызывало отвращение. Она положила руку на его влажную шею, приблизила губы к волосатому уху и сказала.
— Я хочу получить роль!
— Получишь. Обещаю, — он мял ее ягодицы. Яне стало обидно: деятель искусств, а так бездарен в любви.
— Дай губы, — хрипло приказал он, и Яна подставила рот. Он потянул ее к дивану, повалил на себя, и, расставив ноги, надавил ей на голову.
Во время того, что происходило далее, Яна думала о роли, заслоняясь приятными мыслями от реальности. В репертуаре театра была постановка про Жанну Д’Арк. В детстве Яна сотни раз читала статью о Жанне в Большой советской энциклопедии. Ее история странно волновала Яну, вызывала томление. Хотелось снова и снова представлять, что это ее, святую деву, пытают и жгут на костре, и языки пламени ласкают кожу, даря бессмертие и сладкую, святую боль.
— Все! – устало выдохнул Леонид Захарович, поднимая с себя Яну.
Он стянул презерватив, завязал узлом и, промахиваясь, бросил в урну.
— Ненавижу резинки, — устало сказал он. – Как купаться в сапогах.
Леониду Захаровичу было жарко. Он дышал громко и тяжело. Лоб его был покрыт испариной. Пока он, закрыв глаза, приходил в себя, Яна юрко оделась: уложила в лифчик груди, скользнула в платье, застегнула молнию, натянула трусы. Она приводила себя в порядок с деловитостью зверька: суетливо пудрила нос, взбивала волосы, подкрашивала губы. Сосредоточенная на себе, она не заметила, что он наблюдает. Волна брезгливости вдруг прошла мурашками по его телу. Ему стало неловко за все, что произошло. Но неловкость эта была слабая, почти незаметная, уступая измождению и желанию спать. Он как будто даже слегка задремал, когда Яна вдруг села и порывисто к нему прижалась.
— Я замерзла. А вы?
— Давай на ты, — с усталой досадой сказал он.
— Хорошо. Вы… Ты…
— Дай воды, — перебил Леонид Захарович. — Под столом упаковка.
— Что?
— Будь добра, воду принеси, — он по-хозяйски похлопал ее по коленке. Яна встала, подошла к столу и долго ковырялась, высвобождая из полиэтиленовой упаковки литровую бутылку. Когда она подавала воду, он заметил шрамы.
— Что это?
Яна присела рядом, пряча руку в подол. Он взял ее за запястье и поднял, рассматривая рубцы.
— Несчастная любовь?
Яна опустила голову и вздохнула, так тяжело и протяжно, что он сразу же пожалел, что спросил. Лицо ее сморщилось, собралось бровями, морщинками, уголками губ, и вся красота исчезла.
— Ну ладно, ладно тебе, — Леонид Захарович приобнял ее, похлопал по плечу. Как это было не вовремя. В голове у него гудело, хотелось спать и мысль о том, что завтра засветло мчаться в аэропорт, наполняла раздражением и беспокойством. Как бы выпроводить ее побыстрей? Леонид Захарович с тоской и усталостью искоса посмотрел на Яну.
Теперь он видел ее иначе: не так уж молода, лет, может, около тридцати. Возможно, она красива, теперь, в безжалостном освещении многое оказалось «сделанным» и в теле, и в лице, и не сказать чтобы филигранно. В губах неравномерно распределен объем. Наращенные ресницы местами отвалились. Да и голая, она тоже не была идеалом: грудные имплантаты из разряда дешевых топорщились, как детские мячи. Талия оказалась настолько узкой, что неестественность эта даже отталкивала. Под глазами темнели круги. Яна выглядела нездоровой, бледной, худой. И какая-то зажатая вся. «Может, наркоманка», — подумал он.
Он вспомнил свою похоть, неразумное и необъяснимое желание. Уж сколько раз он попадался на этот крючок. Едва наваждение спадало, он, как правило, испытывал неприязнь. Особенно неприятен сейчас казался запах, сквозь назойливый синтетический аромат дешевого парфюма пробивалась вонь сырости и почему-то костра.
В кабинете царило молчание. Было слышно, как трещит электричество в люминесцентных лампах.
— Я говорила, что из детского дома? — голос Яны был до того приторно-жалостливым, что Леонид Захарович поморщился.
— Почему ты детдомовская? Родители где? — спросил он строго, давая понять, что его не разжалобишь так просто.
— Папа ушел, когда мне было пять. Маму посадили в тюрьму. Она отчима столкнула с крыльца, он ударился головой и умер. Меня отправили в детский дом.
— И что, мать жива?
— В тюрьме умерла, от воспаления легких, — несколько минут она траурно молчала, и потом словно спохватилась: — Вы же поможете мне?
Леонид Захарович закрыл глаза рукой. Лампы слепили. Почему он не погасил свет? Ах да, хотел рассмотреть. И теперь она строит из себя бедняжку. Откуда у нее, спрашивается, деньги на операции? Мужики дают? Он теперь тоже, вроде как, должен дать.
Леонид Захарович не любил, когда у него просили. Он мог и сам, по желанию, с барского плеча. Но до этого редко доходило. Заработок его по московским меркам не был высоким, да и скупость хозяйственника никогда не позволяла содержать любовниц. Да, актрисы спали с ним: за роли, за успех. Но искусство все же было на первом месте — актриса должна быть талантлива, должна подходить на роль. А попрошаек Леонид Захарович терпеть не мог.
— Я хочу, чтобы вы обо мне заботились. Чтобы любили меня.
Леонида Захаровича пробрало мурашками от такой прямолинейности. Вот так дура! Не хватало только дешевой мелодрамы. Она либо глупа, как пробка, либо не в себе. А скорее всего и то, и другое. Удивительно, как он сразу не заметил.
— Поздно уже, — сказал он. — За тебя муж волнуется.
— Я не замужем.
— Ну, … парень твой.
— И парня нет, — глаза блеснули слезливой поволокой.
Леонид Захарович сосредоточенно натянул брюки, застегнул рубашку. На него нашел иррациональный страх. Случайно задев рукой ее бедро, он вздрогнул, будто дотронулся до медузы. Хотелось поскорее отделаться от нее.
— Мы же не поговорили о роли? — она сделала испуганное лицо.
— Мне завтра лететь рано. Пошли, — он надел пиджак и встал у двери, нетерпеливо подрагивая ногой.
Продолжение здесь