Через месяц после их возвращения она получила от него письмо. Он разрывал их отношения. Без объяснений. Она, конечно же, не поверила. Она отчаянно искала его. Но телефон был выключен, на письма и сообщения он не отвечал. Она думала раньше, что страдания живут в сердце. Но ее сердце стало каменным, а боль поселилась где- то в районе солнечного сплетения. Она часто ложилась дома прямо на пол, сворачиваясь клубком, стараясь тихо дышать и убаюкивала эту жуткую боль.
Слез не было. Совсем. Ее кошка прижималась к ней пушистым серым боком — единственный друг и свидетель ее горя — плюшевая вислоухая шотландка Маша. А в ее голове, очень мощно, на разрыв, звучала музыка — Амадей Моцарт Lacrimosa….
Она не знала, что в один из таких вечеров, он стоял под окнами ее квартиры. Он искал ее силуэт в окне и мысленно прощался с нею. Он прилетел в ее город на один день и одну ночь. Ей было не разрешено это знать…
Ее бизнес, ее любимая работа спасли ее. Маленькие бутики, наполненные светом хрусталя, изысканного фарфора, металла, декорированные изысканно, по-европейски, требовали ее рук, ее времени и ее сердца. И она работала, работала, работала…
Особенно много времени она проводила в самом лучшем ее проекте, в огромном магазине расположенном в центре города. Ему нравилось бывать здесь, он говорил, что магазин похож на чудную светлую сказку.
Через два года он написал ей. У него тогда диагностировали рак. Опухоль, размером с небольшую монету, поселилась глубоко в мозгу. Его оперировали в Америке. Врачи не гарантировали, что он будет жить. Он же понимал, что даже если он не умрет, он все равно никогда не сможет быть прежним. Прежний Томас исчезал. Поэтому он оставил ей шанс быть свободной. И когда-нибудь опять, возможно, счастливой.
Он проходил реабилитацию в Китае. Он присылал ей фотографии вечернего Пекина и пейзажи зеленых китайских деревень. Она просила о личном разговоре. Он долго не соглашался. Потом был звонок. Короткий звонок в Skype — всего несколько минут. Он выглядел таким же, как и раньше, даже немного помолодевшим, как всегда подтянутым и аккуратным.
Они говорили о пустяках и он даже шутил. Но не было в их разговоре ни капельки сердечности, чувственности, близости; того, что идет от сердца к сердцу, что делает связь особенной, сильной, взаимной. Она видела — его душа, она больше не с нею, не здесь. Это был их последний разговор. Она понимала — больше уже не нужно. Никогда. Все. Это — точка невозврата.
Через несколько месяцев в ее город пришла война. Она упрямо не хотела уезжать. Ее большая белоснежная квартира, наполненная их любовью, его смехом, вещами, прикосновениями — она берегла эту память. Она подолгу стояла у окна их спальни и слушала, как взрывают аэропорт, как бомбят центр города, как холодно звенит ее хрусталь, когда трясутся от падающих снарядов стены ее дома. Когда осколок разбил окно ее балкона, она приняла решение — пора.
Во время бомбежки в домах отключают лифты. И все, что она отчетливо помнит о том дне — это стук колес ее серого тяжелого чемодана, который она изо всех сил обреченно волокла по лестнице. Этот стук был много громче взрывов, доносящихся с улицы. И лично для нее — страшнее.
Она закрыла все свои красивые магазины, завесив огромные витрины белой бумагой — так делали люди из ее фильмов о войне. Она оставила надежду на скорое возвращение. Она оставила всякую надежду. Потому что… после отчаяния наступает покой, а от надежды сходят с ума…-она твердо выучила этот урок.
Она не бежала из города — города, где ее дочь была четвертым поколением их семьи, которое родилось и выросло в нем. Она этот город оставляла. Так делали ее русские предки перед нашествием Наполеона. Уроки истории. Вот только сейчас все было очень напутано: теперь русские занимали ее город, а она, тоже русская, его оставляла…
Она долго скиталась по городам и съемным квартирам и, наконец, осела. Она не забыла его. Но она не пересматривает его фотографии и не ищет информацию о нем в интернете. Ведь у нее есть намного больше, например, музыка, которую они любили. Ее будильник играет мотив, который он ей напевал по утрам. Иногда она слушает Гете или Шиллера на немецком, она любит мелодию его языка.
И еще. Ее маленькая девочка, ее дочка. Учеба в университете в Германии и интересная работа влюбили ее в страну. А может быть, эта любовь передалась дочери еще когда они с нею были одним целым. Ее маленькая королева живет в Магдебурге, всего в нескольких десятках километров от того города, в котором они когда-то встретились. Она верит, что у нее будут внуки, которые заговорят на его родном языке. А она будет читать им сказки Гофмана — и обязательно на русском. И это тоже сопричастность. С ним.
У нее есть одна огромная привилегия — привилегия не знать. Она не знает, жив ли он. И не пытается узнать. Потому что для нее — он жив. И здоров. И у него все очень хорошо.
Она начала потихоньку стареть. Но только не для него. Потому что для него — ей всегда девятнадцать. Она там, с ним, в их кафе, на Александр платц, и старый желтый трамвай номер один все так же, с громким страшным скрежетом, несется через старую площадь, вперед, на Магдебург штрассе, в ночь.
И, конечно же, я не могла не поставить... Немецкий вальс...
Солнышка вам и, конечно же, благодарю за поддержку канала:
Подписка, Лайк, Комментарий