Своего первого в жизни зайца я увидел, когда мне было лет шесть. Веселая компания работяг с завода телеграфной аппаратуры города Львова с женами и чадами выехала за город. Естественно, была устроена складчина, на брезент выложили нехитрую снедь – вареные яйца, куски ржаного хлеба, намазанные смальцем и щедро посыпанные зеленым луком, редиску, остро пахнущие чесноком поджаристые котлеты. Была тут и «злодейка с наклейкой». Вокруг брезента возлегли тетеньки в белых стеганых лифчиках и пышных трусах и их кавалеры в черных «семейных» по колено.
КОСОЙ
Пока взрослые пили водку и хохотали над непонятными нам шуточками, я решил организовать экспедицию. Как и все предводители, обещал сподвижникам золотые горы. А также малину. Конечно, врал. Но уж очень мне нравилась девочка Тамара с косичками. Голубые глаза, пухлые губки, белая панамка. Мы прошли сквозь высокую траву по тропинке метров сто. Нас было восемь. И тут мы увидели его. Огромный, коричневый, с большими глазами и длинными ушами. Зверюга притаился за кочкой и, как только нас завидел, поднял уши и завел глаза под лоб. Не знаю, почему, но я испугался и заорал. А голос у меня уже тогда был как труба. Зверюга от неожиданности дал свечу, мне показалось, метров на десять, рухнул в траву и помчался прочь. Он летел в одну сторону, а экспедиция в другую. Впереди всех улепетывал я. Кто-то упал, на него упали другие. Плач, крики. Всполошились взрослые. Боже, какой хохот поднялся, когда я описал зверя. Это же заяц! Русак! А как презрительно на меня посмотрела Тамарочка…
Надо ли объяснять, почему я стал учиться стрелять из рогаток и луков? Причем отец мой охотником не был. Один раз сходил на зайцев, и какой-то косой, одуревший от наседавшей гончей, промчался у батьки между ног. Батяня врезал дуплетом в землю, прямо перед собой. Его обдало грязью. Компания охотников покатилась со смеху. Больше отец на охоту не ходил. И случай этот вспоминать не любил.
С зайцами в нашей семье отношения не складывались. После дуплета моего бати отличился дед Степаныч. Он отошел на привале в сторонку, «по делу». А когда ухватил, не глядя, лопушок – это оказались заячьи уши. Зайцы, когда начинают белеть, западают так, что, пока сапогом не ткнешь, с места не тронутся. Косой взвился, дед Степаныч упал. Сами понимаете – произошел конфуз.
КЛОУН
С моим дядей Лешей Телегиным и его закадычным другом Михаилом Тюртюбеком на одной охоте произошел подлинный бемс. Они целый день проходили по полям и лесам, но ни одного зайца даже не видели. Поэтому плелись к станции нога за ногу и повстречали местного дядьку, бодро куда-то шагавшего с мешком за спиной. Старик попросил закурить, разговорились. Слово за слово, охотники пожаловались, что зайцы тут такие хитрые, что ни одного даже издали увидеть не пришлось. Дядька ехидно сплюнул:
– Так, сынки, наши зайцы во всей Галичине самые хитрые. В огородах спят, капусту там едят, а шо не могут зъисть – то надкусюют. Яблони зимой даже у егеря грызут, а один раз у моего кума ведро браги выпили. Ей-богу! Он ее в пуньке поставил, чтоб полицаи не нашли. И обложил снопами жита. Так зайцы брагу выпили, а житом закусили!
Тюртюбек и Телегин только глаза на деда выпучили – врет, и хоть бы усом дрогнул. Тот обиделся:
– Не верите? А у меня в мешке один из тех зайцев, что брагу пил, житом закусывал. Толстый, як порося! Я его в петлю поймал, жито к кусту привязал, он и попался. Давайте пять рублей, и будет вам такой смаженный со сметаной зайонц, що жинки вас зацилують.
Дядька получил свои пять рублей, отдал друзьям мешок, стрельнул на дорогу сигарет и ушел, довольный таким гешефтом. А Телегин с Тюртюбеком на радостях уселись распить бутылку горилки. Самогон был ядрен, сало с цыбулей еще лучше. Самогон решили весь не допивать, оставить на долгую дорогу. Настала пора идти на станцию, до поезда всего ничего. И только тут друзья спохватились, что косой-то в мешке живой, и кто поверит, что они смогли руками поймать зайца? Тюртюбек предложил положить мешок под дерево и стрельнуть по нему из ружья шагов с двадцати. Дядька же мой Алексей Кондратьич был по-крестьянски прижимист и портить добротный мешок не захотел. Но, чтобы не выглядеть в глазах друга скупердяем, выдвинул железный аргумент:
– Если мы стрельнем через мешок, дробины в мясо нитки от мешка затолкают. Стыда потом не оберешься – зайца в мешке убили! Прям как каратели на «Потемкине» – матросов через брезент…
Порешили зайца из мешка вынуть, привязать к березе и уж потом стрельнуть. Сказано – сделано. Бедолага заяц, увидев расстрельную команду, стал рваться на веревке к свободе, к свету. И орать на все поле. Стрелять вызвался Тюртюбек, потому что про дядю Лешу было известно, что он снайперски стреляет по уткам, а вот по зайцам мажет фантастически. Как он сам объяснял – волнуюсь очень. Крупная дичь!
Прицелился дядька Тюртюбек, а заяц возьми и сядь на задние лапы, а передние свесил, уши опустил. Дрогнуло у Тюртюбека сердце, и он попросил:
– Кондратьич, налей мне стакан, не могу трезвым стрелять.
Леша налил, Миша выпил. Снова прицелился, а заяц изменил тактику – стал носиться вокруг березы кругами. И снова заверещал, что было сил. Грянул выстрел. Заяц стеганул метра на три в высоту. И понесся в поле. За ним трепыхалась перебитая веревка. Ружье Тюртюбека «Зауэр три кольца» било исключительно кучно.
Друзья долго сотрясали воздух матюками по адресу дядьки-хитрована. Небось, заяц у него дрессированный клоун, догадались они. А потом друзяки поклялись: никогда, никому, ни при каких обстоятельствах про случай этот не рассказывать.
Но однажды на каком-то семейном празднике Тюртюбек чем-то насмерть обидел друга, и тот, рассвирепев, закричал:
– Так я всем расскажу, как ты зайца на веревке расстреливал!
МАЗИЛА
И вот, когда мне исполнилось восемь лет, наступил мой первый день охоты. Дядька Женя Телегин, сын Кондратьича, сказал заветные слова:
– Завтра поедем на зайцев.
Я не мог сомкнуть глаз до утра, все боялся, что не прозвонит будильник. На этой охоте я должен был исполнять роль собаки. В полях вокруг славного города Львова водилось множество русаков. Особенно любили они забиваться в крепи небольших болотец в низинах. Болотца густо утыканы кочками, поросли непролазными кустами шиповника, терна, ивы. Компания молодых безсобачных охотников окружала очередную крепь, а я лазил по этим джунглям и лаял. Лаял до хрипоты. До рвоты. Зайцы выскакивали из зарослей пулей. Охотники зачастую мазали и матюкались друг на друга. И за день такой «собачьей» работы получал я награду – дядька давал свою «тулку» и один патрон.
Самое мучительное было выбрать, куда же стрельнуть – в кочку, газетку, привязанную на куст, в пустую консервную банку? Компания охотников возлежала у горящего костерка, и непременно у кого-то был добыт пучеглазый, усатый русак. Компания попивала душистую «Изабеллу» и подначивала меня. Помню, как в первый раз пальнул из ружья и шлепнулся тощим задом на подмерзшую землю от неожиданно крепкой отдачи. В банку, висящую на кусте, промазал. А на скуле потом недели две красовался синяк. Дядька патроны заряжал сам, и черного пороху заряжал – «чтоб сердитей било».
После того, первого выстрела из дядькиной «тулки», набившей боевой фингал, мне налили вина, которое ударило в голову со страшной силой. Я запел. Почему-то «колядки». Стал плясать, задирая ноги в резиновых сапогах. Чем доставил компании этих великовозрастных балбесов несказанное удовольствие.
На следующий год осенью довелось мне не только перевидать зайца, но и стрелять по нему. Стоял серенький декабрьский день. Дядька дал мне свое ружье, а сам шел с палкой и постукивал ею по деревьям, покрикивал, чтобы поднять плотно лежащих зайцев. Шел мелкий снежок и тут же таял. Мы шли по редкому ольховому лесочку, под ногами хрупали ветки. Вот тут он и выскочил. Огромный. Рыжий. С длинными ушами. Затопав, как лошадь. Помчался метрах в десяти от меня огромными прыжками.
– Стреляй! – заорал Женя.
Я смотрел, как несется он мимо меня. Этот первый мой заяц. Какими отчаянными прыжками, как косится на меня огромным глазом. И нажал сначала на один спусковой крючок, потом на второй. Обдало жидкой грязью, залепило глаза.
– Разиня! Мазила! – надрывался дядька. – Весь в батю!
Оказалось, что на зайца-то я смотрел, но ружье к плечу не вскинул и стрелял в землю, в метре перед собой. После этого дядька мне ружье не давал – вышел я из доверия.
В девятом классе вступил я в охотничье общество, билет этот до сих пор храню. Но что толку в билете, если нет ружья? На каникулах два месяца отработал на стройке чернорабочим. И купил свою «тулку»-красавицу. За сорок три рубля и пятьдесят копеек. А перед призывом в армию решил съездить на охоту за уткой. Вдруг повезет, будет что на стол подать на отвальной. Пришел на автобусную остановку, а там охотники с собаками в автобус лезут, – в соседней области на зайца уже открыли. Недолго думая, я бросился за ними.
Когда приехали на место, увязался было за дядьками с гончими, но они меня отвадили – иди, хлопчик, иди сам. А то еще убьешь у нас по ошибке собачку! И потопал я по полям и лесочкам один. Был конец октября, леса уже горели золотом. Шел по пашне, когда из куртинки травы у телеграфного столба вдруг выскочил и с топотом помчался от меня здоровенный, как жеребец, зайчище. Я хоть и ждал этого каждую секунду, но опешил и не сразу вспомнил про ружье. Наконец, приложился и торопливо – бах-бабах. Заяц отбежал метров на пятьдесят – и сел. И стал задней лапой бить себя по ушам, будто насмехался надо мной. Лопух, ты Витька, и батька твой лопух. И дедка! И снова побежал. С ленцой. Я завизжал от злости и дал еще дуплет. Но косой продолжал все так же нагло, не торопясь прыгать по пашне. И опять мне лапой – лопух, лопух! Я бегом к нему – он от меня. Бах – бабах. Лопух – лопух! Постепенно заяц бежал все резвее и резвее. Между нами было уже метров двести. И тут я увидел, как он набегает на охотника, который стоит не двигаясь у куста. Дядька поднял ружье. Бах – прокатился громовой выстрел. Из моего зайца полетела клоками шерсть. Его даже швырнуло в сторону.
Когда я добежал до дядьки, он держал моего зайца за задние лапы и рассматривал уши.
– Как решето! – с удовольствием подвел он итог. – Мабуть, утиной дробью? А я картечью!
И затолкал моего зайца в торбу. Я протянул ему два патрона – по неписаным охотничьим законам он должен был отдать зайца мне. Но видно, дядька на законы эти начхал:
– Тю на тебя, хлопчик! Иди видкиля прийшов.
Обидно было до слез.
Даже в рядах Советской армии мне довелось поохотиться на зайца. Охранял палатки, в которых были радиостанции «стопятки». Раннее апрельское утро, опушка соснового леса, перед ним поле в тумане. И из этого тумана на меня не торопясь, вразвалку прыгает зайчище. А мы вторые сутки жевали сухпаек. В ноздри тут же ударил аромат зайчишки, тушенного в сметане. К тому же налицо было нападение на часового. Щас я его. Штык – ножом. Потихоньку вытянул штык из ножен. А косой, не чуя беды, прыгает все ближе. До него уже метра два. Бросок! Промах! Хреновый из меня Чингачгук…
А первого своего зайца я добыл до обидного просто. И был я уже взрослым дядькой. Только вышел поутру из охотничьей базы: ноябрь, чернотроп – прошел метров пятьдесят, а он лежит под елкой. Дрыхнет. Я ему – хоп! Он – прыг. Я – бац! И все.
Больше запомнились случаи необычные. Один заяц насмешил меня до слез. Я шел на вальдшнепиную тягу, майское солнце пригрело перед заходом поле. И на нем я в бинокль углядел загорающего зайца. Он сидел на задних лапах, положив передние на кочку. Время от времени косой поворачивал усатую морду влево-вправо. Ни дать ни взять загоральщик у стены Петропавловской крепости. Вдруг из леса показался второй косой и, не торопясь, потрюхал мимо загорающего. Тот сразу же позабыл про солнечные ванны и поскакал следом. Забежал с одной стороны, погарцевал – никакого внимания. Забежал с другой. Чуть не кульбиты через голову выделывал. Результатов – ноль. Наконец заскакал вперед и сел столбиком. Вот он – я! Но бежавший заяц свернул, даже не остановился. Загоральщик минуты две, как мне показалось, с сожалением смотрел вслед. А потом сел загорать снова. Не очень, мол, и хотелось. И я все понял. Загоральщик был зайцем. А из леса выбежала зайчиха. Драма неразделенной любви.
«ПРОФЕССУРА»
Зайцы разделяются на беляков и русаков. Но есть еще зайцы-профессора. О, это особая порода. Когда начинается охота, по лесу рыщут мужики с ружьями, да еще приезжают счастливые обладатели гончих. А если при этом уже выпал, а потом растаял снежок и зайцы успели побелеть – горе ушастым. Далеко их видно в лесу – вон, вон замелькал, спешит изо всех лап от собаки. Пиф-паф, ой-ой-ой! Выбивают косых изрядно. Иной раз поедешь на охоту в конце ноября, целыми днями проходишь по лесу – ни одного. Приходишь на базу, расспрашиваешь коллег. Все пришли пустыми, даже хвостика никто не видал. Но вот выпал и улежался снег, и на нем обозначились целые тропы, вечевые площадки заячьих собраний, целых хуралов и сабантуев. Откуда столько? Это – «профессора»! Самые умные, находчивые, сообразительные. Каких только уловок они не напридумывали: бегают через шоссейные и железные дороги, чтобы сбить собаку со следа, подставить ее под удар машины или поезда. Зайцы забираются на высокие пеньки, копешки сена, в садоводствах лезут под дома. Встретят ручей и ну, как диверсант, по нему прыгать. Любимый прикол – пробежать через пять шесть заборов на сельских огородах и потом лежать и ловить кайф при виде воющей собаки, застрявшей между штакетинами.
На одного такого «профессора», жившего у деревни Пиргора Кировского района, я охотился несколько лет. О, это был достойный противник! По восемь–десять раз он перебегал по тонкому ледку речку Сарья, обожал пролезать под упавшими в русло реки деревьями, путать следы в густейших ельниках, петлять по болотам и горельникам. Очень часто, вот так напетляв, напутав, напрыгав, он ложился так, чтобы видеть, как я, весь в снегу, высунув язык, лазаю через упавшие деревья. Ему это доставляло немалое удовольствие. Приезжали брать «профессора» с собаками, большими компаниями. Дудки! Собачий пыл «профессор» охлаждал быстро: любимый его приемчик состоял в следующем: затаится в густом ельнике, потом покажется собаке и наутек. Она в азарте бросится стремглав за ним. Заяц бросается снова в ельник. Потом сделает сметку – длиннейший прыжок в сторону, а тяжелая собака кувырком с отчаянным визгом покатится по крутому обрыву прямиком в ручей. Пять-шесть купаний – и гончая устает, мерзнет. А косой уже давно лежит в кочке, отдыхает от трудов праведных.
Погубила моего «профессора» самонадеянность: возомнил, что всех превзошел, самый умный, самый хитрый. Улегся спать прямо на стожке рядом с охотничьей базой. Компания охотников его один раз там застукала. Все торопились выстрелить, а потому промазали. А в следующий раз ему не повезло. Та же компания окружила стожок. И «профессор» пал в неравном бою с превосходящими силами противника.
ОФЕЛИЯ
Уловки, которыми пользуются зайцы в борьбе за жизнь, поражают. Охотился я в окрестностях огромного садоводства Пупышево в ста километрах от Питера. Зайцев там развелось несметно. Садоводы посадили огромное количество яблонь, слив, вишен, капусты, а заборами поначалу не обзавелись. И на такие разносолы собрались косые гурманы со всех окрестных лесов. Все ночи жировали на участках, а поутру подавались спать в лес. Приехали мы в Пупышево с другом моим Юркой Ребрантовым, он не верил в такую густоту заячьего населения. А уже снег выпал первый да стаял. Самая погода побелевших зайцев добывать. Пошли по опушке, метрах в тридцати друг от друга. А я знал там одно место, которое зайцы облюбовали для спанья. Справа тянулось болото, слева шла мелиоративная канава, а между ними лиственный лес неширокой полосой, кое-где с густыми молоденькими елочками. Вот под ними эти плуты и устраивались дрыхнуть. Иду, ружье на изготовку держу. Выскочил заяц и помчался от меня. И не просто помчался – а зигзагами. Да бежит в сторону солнца. А оно глаза слепит, слезу выжимает. Бахнул два раза – не попал. Прошел еще метров сто – второй выскакивает. И этот – стрелой на солнце. Вот же зараза! Опять промах. Ну, прямо как немецкие диверсанты, которые использовали засветку в романе Юрия Богомолова «В августе сорок четвертого».
Тут мой друг поднял зайца, сдуплетил по нему, подранил, пуха с шубы выбил. А самого зайца нет как нет. Сообразил я, что если он вправо подался, то непременно в болото уткнется и не захочет шубу мочить. И начнет вдоль его кромки красться. Тихонько пошел к болотине. Глядь – точно, заяц потихонечку прыгает и нет-нет сядет и ушами поводит – лес слушает. Прицелился я и выстрелил. Заяц повалился снопом. Взял я его за задние лапы, пошел к другу навстречу. Сошлись, он мне два патрона дает: спасибо, дружище. Решили выпить на радостях, на крови. Налили по стопарику, выпили, колбаской краковской зажевали. Жизнь удалась! И тут вижу: слева от нас, метрах в семидесяти, совершенно белый заяц пробирается чуть ли не ползком к высокому пеньку. И спрятался за ним. Зарядил я два патрона с волчьей картечью. Говорю тихонько:
– Петрович, а хочешь, фокус покажу? Вон в тот пенек выстрелю, а из него заяц выскочит!
– Ври больше, Егорыч, – не поверил друг. – Если там заяц – с меня бутылка!
Бах! А заяц из-за пенька свечку как дал. И бац на землю, брызги столбом. Что за притча? Подбежали мы к пеньку, а перед ним глубокая лужа – и в ней на дне снежно-белый зайчишка. Лапы на груди скрестил. Ну, вылитая Офелия.
У того же Пупышево натерпелся из-за зайца страху. Приехал рано поутру, потопал по лесу вдоль садоводства. Иду тихонько, под каждую елочку заглядываю, за каждую кочку. Вижу – лежит здоровенная ветка осиновая, ветром сломанная. И вся обгрызенная, а под нею заячьи орешки валяются. Ел, значит, зайчище и от полноты чувств удобрение метал. Где-то он тут и залечь должен. А сквозь деревья виден домишко, сад, в нем мужик возится. Только я на сад и мужика глянул, как тут же боковым зрением вижу – белеется что-то под елкой. Ба, да это косой. Прицелился я – бух. Готов. Садовод разогнулся, кричит:
– Ты кого там стрелял?
– Зайца, – отвечаю, – отъелся на ваших харчах, как боров!
И вдруг мужик как подхватится, схватил кол здоровенный и ко мне. Я струхнул: может, это кроль его, а не заяц? Подбегает мужик и как врежет колом косого. Да еще раз, еще. «Постой, постой, – стал я его за руки хватать, – что же ты моего зайца мутузишь, как кореец собачару?» А он мне:
– Спасибо тебе, друг, избавил нас от вредного паразита. Пойдем, посмотришь, что он с нашими яблонями наделал.
Привел, я глянул – сердце слезами облилось. Все яблони и у этого страдальца, и у его соседей стояли без коры.
ПРОКОЛ
Но все эти заячьи приключения остались в прошлом. Сейчас то ли глаз стал не тот, то ли зайцы стали более ушлые. А может быть, лис стало намного больше. Как поедешь по белой тропе, когда снег уже уляжется, зайцев тропить – везде лисами все исхожено. Пробовал осинки подваливать, чтобы зайцев подманить деликатесом. Придут, погрызут и уйдут. На дальний кордон. В ином чисто заячьем месте и поля рядом с лесом есть, а в нем елочки густые и болотца с кочками, поросшими густой травой, а зайцев нет. Одни лисы все утоптали, как швейными машинками все прошили своими следами. И вот попал я под подозрение своей жены. Как-то раз возвращаюсь с охоты пустой, опять ничего не добыл, а она руки в боки уперла: «И куда это ты, Егорыч, вот уже десять лет последних ездишь? Приезжаешь уставший, сапоги в одну сторону, ружье в другую, и тут же бац в койку. Я к тебе – мур, мур, мур, а ты – отстань, я на охоте так устал! Уж не завел ли ты себе где зазнобу? Так поимей в виду, применю секатор на поражение». Пожаловался другу Володьке: он у нас самый умный, выручает всех. Он и придумал: «Поедем к знакомому егерю, у него кобель знатный, чемпион с медалями. Обязательно зайца добудем». Приехали к егерю. А чемпион нет чтобы зайца поднять – целый день лису гонял, а мы за ним бегали. Под конец дня, когда и мы, и чемпион языки вывесили, лиса залезла в нору и начхала и на кобеля и на нас с егерем. Пришлось возвращаться в город несолоно хлебавши. И вот тут друга осенило: «А давай на рынке кроля купим, вот и отчитаешься перед женкой ревнючей». «Так кроль же без шкурки», – зачесал в репе я. «Вали все на кобеля-чемпиона, – посоветовал Володька. – Он зайца загнал, шкуру изорвал, попортил». Сказано – сделано.
Приехал я домой, вхожу гоголем – добыл. Вынимаю из рюкзака «зайца», с гордостью показываю жене: смотри, какой нажористый. Глядь, она в лице нехорошо так меняется, хватает «зайца» и мне чуть не в нос им тычет. А на ляжке у лжекосого синеет штамп ветеринара.
«Секретные материалы 20 века» №12(372), 2013. Виктор Терешкин, журналист (Санкт-Петербург)