22 июня 1941 года. Обычный воскресный день. 200 миллионов советских граждан планируют, как провести свой выходной: погулять, отправиться в гости или уделить время детям? Мало кто догадывался, что скоро станет героем, солдатом, сиротой или жертвой войны. Самый обычный день.
22 июня в России – День памяти и скорби. В этот день 80 лет назад Германия без предупреждения атаковала советскую границу. Впереди были 1418 дней и ночей, миллионы жертв и долгожданная победа. В известной песне начало войны описывается так: «22 июня, ровно в 4 часа, нам объявили – Киев бомбили…».
Это поэтическая вполне простительная вольность. На самом деле первые бомбы упали на советскую землю в 3.05. Сталин узнал о начале войны в 3.40 утра, в отличие от подавляющего большинства советских граждан, которые жили в счастливом неведении еще несколько часов. И у каждого своя история «встречи» с войной. И, как это ни странно, далеко не все испытали ужас и страх. Отчаянные мальчишки даже радовались.
Взволнованный прообраз Родины-матери
В первый же день войны художник Ираклий Тоидзе начал работу над плакатом «Родина-мать зовет!». Позировала для образа Родины-матери жена художника, Тамара Теодоровна. Позже она вспоминала:
«Как только объявили войну, я страшно испугалась за детей. Вошла к Ираклию в мастерскую… Видимо, у меня было такое лицо, что он сразу же сказал мне: «Стой так и не двигайся!» — и сразу стал делать наброски».
К утру следующего дня плакат был готов, а через пять дней его отпечатали. Только первый его тираж превысил миллион экземпляров. Работа Тоидзе стала самым известным плакатом Великой Отечественной.
Как люди узнали о войне?
Георгий Данелия, режиссер.
Я хорошо помню этот день. Мы на лето поехали с мамой в Тбилиси. И вот 22-го приехала мама, и все стали говорить, что началась война.
Но мы, дети, так обрадовались! Потому что до этого мы смотрели хронику «Если завтра война». И мы знали, что или завтра, или послезавтра мы победим. Так я помню начало войны. Как что-то радостное.
Ирина Ракобольская, начштаба 46-го Гвардейского Таманского полка ночных бомбардировщиков, «ночная ведьма».
22 июня мы сидели дома у моей подружки Лены Талалаевой и готовились сдавать экзамен по теоретической физике. Это ведь было время сессии, конец третьего курса.
Вдруг позвонил один мой приятель и говорит: «Девушки, включите радио, сейчас будет говорить Молотов. Кажется, о войне с немцами». Мы включили радио и услышали речь Молотова о том, что немцы напали на Советский Союз. Когда она закончилась, я заплакала.
Анастас Микоян, член Политбюро ЦК
Сразу члены Политбюро собрались у Сталина. Решили, что надо сделать выступление по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин отказался — пусть Молотов выступит. Конечно, это было ошибкой. Но Сталин был в таком подавленном состоянии, что не знал, что сказать народу.
Семён Будённый, маршал.
В 4:01 22.06.41 мне позвонил нарком товарищ Тимошенко и сообщил, что немцы бомбят Севастополь и нужно ли об этом докладывать товарищу Сталину? Я ему сказал, что немедленно надо доложить, но он сказал: «Звоните Вы!»
Иосиф Гейбо, заместитель командира полка 46-го ИАП, ЗапВО:
У меня в груди похолодело. Передо мною четыре двухмоторных бомбардировщика с чёрными крестами на крыльях. Я даже губу себе закусил. Да ведь это «юнкерсы»! Что же делать?.. Возникла ещё одна мысль: «Сегодня воскресенье, а по воскресеньям у немцев учебных полётов не бывает». Выходит, война? Да, война!
Юрий Левитан, диктор:
И вот я помню — включил микрофон. Во всех случаях я помню себя, что я волновался только внутренне, только внутренне переживал. Но здесь, когда я произнес слова «говорит Москва», чувствую, что дальше говорить не могу — застрял комок в горле.
Из аппаратной уже стучат — «Почему молчите? Продолжайте!» Сжал кулаки и продолжал: «Граждане и гражданки Советского Союза…».
Марина Цветаева, поэт:
22 июня — война; узнала по радио из открытого окна, когда шла по Покровскому бульвару.
Константин Симонов, поэт:
О том, что война уже началась, я узнал только в два часа дня. Всё утро 22 июня писал стихи и не подходил к телефону. А когда подошёл, первое, что услышал: война.
Первые часы войны в воспоминаниях простых людей
Лидия Шаблова.
Мы драли дранку во дворе, чтобы покрыть крышу. Окно кухни было открыто, и мы услышали, как по радио объявили, что началась война. Отец замер. У него опустились руки: «Крышу, видимо, уже не доделаем...».
Анатолий Кривенко.
Жили мы недалеко от Арбата, в Большом Афанасьевском переулке. В тот день солнца не было, небо было затянуто облаками. Я гулял во дворе с мальчишками, мы гоняли тряпичный мячик. И тут из подъезда выскочила моя мама в одной комбинации, босиком, бежит и кричит: «Домой! Толя, немедленно домой! Война!».
Анатолий Вокрош.
Мы жили в деревне Покров Московской области. В тот день мы с ребятами собирались на речку ловить карасей. Мать поймала меня на улице, сказала, чтобы сначала поел. Я пошел в дом, кушал. Когда стал намазывать мёд на хлеб, раздалось сообщение Молотова о начале войны. После еды я убежал с мальчишками на речку.
Мы носились в кустах, кричали: «Война началась! Ура! Мы всех победим!». Мы абсолютно не понимали, что это всё означает. Взрослые обсуждали новость, но не помню, чтобы в деревне была паника или страх. Деревенские занимались привычными делами, и в этот день, и в следующие из городов съезжались дачники.
Александра Комарницкая.
Я отдыхала в детском лагере под Москвой. Там руководство лагеря объявило нам, что началась война с Германией. Все — вожатые и дети — начали плакать.
Нинель Карпова.
Сообщение о начале войны мы слушали из репродуктора на Доме обороны. Там толпилось много людей. Я не расстроилась, наоборот загордилась: мой отец будет защищать Родину… Вообще люди не испугались.
Да, женщины, конечно, расстроились, плакали. Но паники не было. Все были уверены, что мы быстро победим немцев. Мужчины говорили: «Да немцы от нас драпать будут!».
Дина Белых.
Всех мужчин сразу стали призывать, и моего папу в том числе. Папа обнял маму, они оба плакали, целовались… Я помню, как обхватила его за сапоги кирзовые и кричала: «Папка, не уходи! Тебя там убьют, убьют!» Когда он сел в поезд, мама взяла меня на руки, мы с ней обе рыдали, она сквозь слезы шептала: «Помаши папе…» Какое там, я так рыдала, пошевелить рукой не могла. Больше мы его не видели.