Константина Коровина (1861—1939) обычно называют «русским импрессионистом», и его метод действительно родственен французскому. Но все же Коровин — больше чем локальная версия стиля. Это художник редкого для России склада, со своим видением пейзажа и уверенностью, что в живописи не должно быть литературности — его часто не понимали даже учителя, например Василий Поленов. Тем не менее Коровин писал в воспоминаниях, что перед смертью Поленов просил повесить рядом с ним работу Коровина.
Уже проживая в Париже, Коровин получил письмо от Наталии Поленовой и так вспоминал об этом: «Она трогательно написала мне, что Василий Дмитриевич, умирая от старости, был в полном сознании. "За два дня до смерти он сказал мне, — писала жена, — достань мне этюд Константина, речку в Жуковке. И повесь здесь, передо мной на стене. Я буду смотреть"». Что же такого было в живописи Коровина?
Главное впечатление от работ Коровина — живость и броскость, отсутствие надуманности. Он очень «цепляет» визуально, его живопись запоминаешь. У нее как будто более выпуклый по сравнению с привычным русским пейзажем характер. Как ему это удавалось?
Коровин — выходец из купечества, впрочем, его отец обанкротился и богатой жизнь семьи не была. Художник оставил записки о себе и современниках, писал и художественную прозу — в этих текстах читается его творческое мышление, а еще прямота, даже простодушие. Например, приехав поступать в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, он так думал о городе и студентах: «Что может быть мерзей каменного тротуара, с тумбами, пыль, какие-то дома, окна скучные. Не так живут. Надо же всем жить около леса, где речка, огород. <…> Мимо меня проходили в классы, несли свернутую бумагу, озабоченные, напуганные». Коровину состояние студентов казалось нервическим, а рисование с гипсов — искусственным, позже он и вовсе пришел к тому, что «рисунка нет», а фактура — в цвете.
Вот как он описывал спор с профессором училища Евграфом Сорокиным: «Ну вот тебя за это и бранят. Рисунок — первое в искусстве. — Рисунка нет, — говорю я. — Ну вот, что ты, взбесился, что ли? Что ты! — Нет его. Есть только цвет в форме». К слову, при всех разногласиях дело было на даче у профессора, где он попросил ученика переписать его пейзаж с домом, что говорит о художнической интуиции Сорокина, который сам писал подчеркнуто академично и признавал, что не видит натуру так, как его студент.
А коровинская формулировка про цвет в форме выдает отличие от французского импрессионизма — и того же Моне. Для француза фактурой была вибрация света в воздухе, за которой формы терялись, цвет тоже моделировался светом, поэтому Моне писал одну и ту же натуру большими сериями при разном свете (посмотрите на серию «Руанский собор», например). У Коровина сильнее пластическое начало, ему свет нужен, чтобы выхватить форму в цвете. Посмотрите на его южные вещи — живопись теплого ветра, прохладной тени, нежных лепестков, но в ней вибрация воздуха не первична.
Например, «Пристань в Гурзуфе» (1914) — при всей воздушности работы не теряется ее композиция (что ставили в вину французским импрессионистам). Выбрана точка, с которой зрителю приятно смотреть и на залитую солнцем пристань, и на рефлексы на столе — мы их видим из воздушной тени, из-под навеса, где так хорошо в жару.
Коровин мыслил и видел цветовыми пятнами, а не рисунком, у него много беглой, быстрой живописи, посмотрите хоть на другие его работы из Гурзуфа (например, «Причал в Гурзуфе», 1917 год). Летучая кисть, широкие мазки, цветные тени и достижение эффекта света цветом (а не наоборот) — такого Коровина многие любят. Сейчас похожей манерой никого не удивишь, так в сезон пишут пейзажи для туристов на таких же южных причалах – но Коровин не повторял чью-то стилистику, а писал, как видел и чувствовал. Поэтому его вещи так легко дышат — в них много чистой авторской радости.
Еще одно свойство живописи Коровина — отсутствие единой манеры. Он отталкивается от характера натуры — и иногда, кажется, просто меняет живопись под настроение. Посмотрите, как отличаются его северные пейзажи, которые он делал для павильона Крайнего Севера к художественно-промышленной ярмарке в Нижнем Новгороде, от его же крымских или парижских вещей. Север Коровин пишет большими плоскостями насыщенных сумеречных цветов, сине-серым, еловым, винным — без обычного перезвона мазков. Посмотрите на работу «Каменная тундра (Полуночное солнце)» (1899). Низкое небо, холодный свет — эта живопись выглядит сурово и монументально, похожа на аскетичный витраж — и в ней не узнать «крымского» Коровина. Чтобы написать эти полотна, художник ездил на север в 1894 и 1897 годах.
Мы говорим о живописи, но Коровин занимался и театральными декорациями — и не просто отрабатывал заказы, а постепенно изменил значение «фона»: именно при Коровине в Большом театре появилось понятие «главный художник постановки». Он же предложил сменить корсеты балерин на свободную одежду, что впоследствии изменило саму хореографию. Коровин работал в ведущих российских театрах и в Ла Скала в Милане.
Занимался он и проектированием домов (в Училище он изначально поступал на архитектурное отделение). У него не было особых амбиций по части зодчества: он проектировал свою дачу и дачу Федора Шаляпина, с которым дружил и который решил построить дом рядом с участком Коровина в деревне Охотино под Ярославлем. В Гурзуфе Коровин тоже построил дачу по своему проекту.
До революции Коровин, как и его друг Валентин Серов, преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, во второй половине 1910-х годов подолгу жил на гурзуфской даче. После 1917 года продолжал работать с театрами и преподавать, занимался аукционами в поддержку освобожденных политзаключенных. Но в 1922 году нарком просвещения СССР Анатолий Луначарский посоветовал Коровину уехать из Советского союза, и художник поселился во Франции.
Париж Коровин много писал и раньше — для него переезд не стал травматичной сменой контекста. Рассматривая парижские работы, сложно найти в них негодование по поводу «мерзких» каменных тротуаров — столько в них любопытства и любования. Париж художник, кажется, воспринимал как город импрессионизма — поэтому именно в парижских вещах, пожалуй, больше всего «французскости», это соавторство с местом — как было и в случае с северными полотнами.
Поздняя вещь «Париж» (1933) — одна из самых «открыточных» работ Коровина. Привычные беглые мазки тут обозначают фигуры людей — чёрные, с белыми просветами рубашек и на острых ножках, они, будто небрежно, наигрывают несколько высоких нот. Вообще Париж Коровина музыкален, в живописи так и слышно город с его постукиваниями, звонками, щелчками, но это не оглушающая какофония, не болезненная дискомфортная среда, как можно было подумать. Коровин с интересом брался за новую натуру.
В парижских вещах много искусственного света, цветовые пятна, которые Коровин так ценил в натуре, стали пятнышками — так дробится свет фонарей и окон на улицах. И здесь цвет в форме, заявленный им во времена учебы, уступает увлеченности зайчиками электрического света — и выглядят эти картины как кадры из кино, снятого влюбленным в Париж человеком.
В работе — от живописи и театральных декораций до проектирования домов — чувствуется интерес Коровина к жизни, не только любопытство к натуре как к материалу для творчества, но и любовь к меняющемуся миру. На фоне многих художников Коровина отличают эта живость и душевное равновесие. Он видит в зрителе если не друга, то человека, с которым готов подружиться. Такое отношение выдает короткая заметка художника: «Писать нужно весело, свежо и немного брать и публику в расчет». Наверное, поэтому его живопись — приятная, но не приторная, именно свежая. Характер Коровина как человека и визуальное чутье как художника дали нам «эскизную» живопись, меткость цвета и отношение к зрителю — как к товарищу, а к натуре — как к соавтору (был ли то Крым или Париж). И такой «живой» интерес к миру не теряет в цене и актуальности.
Увидеть вживую картины Константина Коровина вы можете в основных экспозициях Третьяковской галереи и Русского музея. С обоими музеями банк ВТБ связывают давние партнерские отношения.
Текст: Анастасия Семенович
