Темною, худою злобой наливались неудоби; хмари и лесные топи предвещали грязей лень…Но мелькнуло солнце справа, и заискрилась дубрава; радуга – вполнеба! - славой увенчала бурный день.
Стихи автора
Приключись находка сразу после маминой смерти – я бы не очень удивилась: дед в своё время хорошо зарабатывал, бабушку-певицу баловал, и маме в наследство остались кое-какие побрякушки. Людям искушенным, может быть, они показались бы жалкими, но мне, юной, заветная шкатулочка представлялась филиалом пещеры Али-Бабы. Там было несколько штук царских червонцев, золотая оправа от пенсне, толстая цепочка для часов, брошь, выложенная вручную микроскопической мозаикой, гранатовые серьги, пара колечек с бриллиантиками, серебряный, с топазами, браслет… Мама иногда что-то продавала по нужде – я не очень интересовалась, ведь это были не украшения, которые можно надеть на студенческую вечеринку, а неприкасаемый стратегический запас на черный-черный день. В то время вечеринки, конечно же, занимали меня гораздо больше, чем тревоги о черных днях, но к сожалению, они наступили быстрее, чем я ожидала: после маминой смерти, когда всё в доме вдруг пошло наперекосяк. Смерть мамы оказалась первой в длинной череде напастей, внезапно обрушившихся на семью. Время было такое – вместе со всей страной мы теряли работу, болели, сидели по уши в долгах, бились, как рыбы об лед, не всегда зная, что будем есть завтра, и золотишко ушло «на хлеб». Мама под конец жизни стала чего-то опасаться, прятала «сокровища» в самые неожиданные места – например, серебряный поднос «фраже» я потом обнаружила в матрасе… Да какое там богатство – миллионщиков в семье не случилось, да и продавать мы никто толком не умели. Всё ушло почти даром…
При ближайшем рассмотрении находка наша уже и вовсе перестала походить на бабушкино наследство: вещи были из новых, столь же дорогих, сколь и безвкусных: кольца-гайки, серьги-прищепки, какие-то собачьи цепи с подвесками незамысловатого дизайна амбарных замков… И все – с яркими камнями самых диких расцветок.
Ленка хмыкнула: «…Не счесть алмазов в каменной пещере…», и подозрительно посмотрела на меня. Я только головой замотала:
- Не знаю ничего, в глаза не видела. Гляди сама - новоделы! Чтоб я - себе, когда-нибудь... эту цепь от унитаза… Да на какие деньги?! Такие вещи раньше очень любили работники торговли…
- Ну и откуда это здесь?
- Понятия не имею, не видишь – сама в шоке! Погоди, дай вспомнить… Тумбочка стояла на старой квартире сначала в комнате деда, потом – у матери, под приемником… Потом её перевезли на дачу, уже в этот, новый дом, - когда в Москву купили новую мебель… И стояла она, стояла она… да где она только не стояла – сначала у меня, потом у Бобки, потом уже в кухне…
- Материну комнату ты одно время сдавала – жильцы не могли?..
- Что ты, они сами с хлеба на квас перебивались, разве оставили бы такие деньги…
- А кто ещё мог?
- Да мало ли… Я же недавно зимовать стала, а до этого дом всю зиму пустой стоял, ленивый бы не влез…
- Так, я нас поздравляю, ты наконец-то с ума сошла. Воры залезли в дом и подбросили бриллианты?
- Ну-у… а может, всё-таки бижутерия, а?
- Ага, с пробами. Ты вот что, ты давай звони полковнику.
- Зачем?
- Как зачем – расскажешь про клад.
- Ещё не хватало – занятому человеку голову морочить! Может, ещё и про привидение рассказать?!
- Какое привидение? – жутко заинтересовалась Ленка.
Пришлось объяснить. Про обиды, нанесенные призраком, она слушала как будто не без удовольствия, но хоть не хихикала. А потом потребовала версий.
- Начинается, – вздохнула я, – ну какие тебе версии?
- Да какие хочешь, хоть глупые, если других нет.
- Глупости сама можешь придумывать.
- Чего это я буду придумывать о том, чего сроду не видела, и, надеюсь, не увижу? Это ты у нас наблюдаешь астральные явления – ты и позорься.
- Действительно, полный астрал – хулиганство!
- Но вы же, православные, в бесов верите?
- В бесов верим. Но наши бесы на велосипедах не катаются, и сараюшек не крушат. И дурам, вроде меня, ни с того, ни с сего не являются. Бред это все – обыкновенный вредитель…
- Видишь, версия номер раз. А теперь объясни, кому ты тут сдалась – вредить тебе…
Я задумалась:
- Чтоб гадить так по дурацки… Которые за Аркой приезжали – в кутузке, а больше уж я и не знаю… Кто может на меня зло держать?.. Вера Сергеевна просила что-то перепечатать, я забыла – но она и не напомнила… Лялиной молодежи замечание сделала, чтоб музыку приглушили – три час ночи, а у нас на всю Ивановскую «Увези-ите меня в Гимала-а-аи…» Адмиральша ещё обиделась, что Костя баню близко к её забору поставил, она пожара боится…
- Во, адмиральша могла.
- В простыне велосипед украсть, ты тронулась?! Тогда уж скорее ты, за те кротоны.
Ленка странно глянула на меня и задумалась так глубоко, что я испугалась – уж не прикидывает ли она, как бы поделикатнее признаться в разгроме сарая. Но, слава Богу, пронесло - оказалось, её другое занимало.
- Знаешь, - сказала она, - а ведь я действительно никак не могла быть этим твоим призраком, потому что ночую дома, а электрички с сентября ходят на Собаковку – а главное, обратно! - ещё реже, так что я никак не могла бы успеть…
- Это тебя огорчает?
- Не то чтобы огорчает… холера, что ты привязываешься, дай сказать! Твой этот, фантом-надомник, он, значит, если не фантом, то либо здесь живет, - а тогда непонятно, чего бы ему днем не прийти, пока ты с собаками гуляешь, - либо он, значит, из Москвы приезжает, последней электричкой, а с утра уезжает…
- Ну? – спросила я, не уследив за ходом её рассуждений,
- Что – ну? Мы же договорились, что он не плод твоего воспаленного воображения?
- Вроде договорились…
- А проживать он где-то должен? Тогда всё укладывается – днем он в городе, а на ночь приезжает сюда…
- Ты голова, - признала я. Благодаря Ленке призрак обрел если не плоть, то хотя бы модус вивенди, так что теперь было с чем звонить полковнику.
Моей робости потребовалось некоторое время, чтобы решиться на звонок, и все это время меня терзали мысли вовсе не о преступнике, а о том, как я буду путаться в словах, объясняя, кто это звонит, да зачем отрывает от дела важного человека, а вдруг Глеба Ивановича вообще не окажется на месте и спросят, что передать… Умом понимая, что все эти страхи яйца выеденного не стоят, я тем не менее тянула время, и вообще уже стала склоняться к мысли, что звонить не стоит, но тут пришел Евгений.
Это уже потом я оценила сообразительность полковника, который быстро понял, что без моей помощи расследование не сдвинется с места, а с моей – затянется на долгие годы. Я наверняка обладала нужной информацией, но вот беда – категорически отказывалась это признать. Глеб Иванович поручил Жене поговорить со мной, уповая на наши собачьи контакты. Все-таки Женьки я не стеснялась, он уже был свой.
- …ой, Женечка, погоди, дай я попробую определить, что это… Манто, нет, как его, салоп?
- Катерина Борисовна, - прервал мои измышления Евгений. Как истинный профессионал, он терпеть не мог бесед на творческие темы с дилетантами, поэтому чуточку нервно поддернул полу одеяния, напоминающего мешок из рогожи с люрексом, и бодро отрапортовал: - К Полине я заходил, все живы. Там её сын, оказывается, присутствовал, он проследил, чтобы грибов не ели – он лобио привез. А как ваши собаки?
- Да ничего, слава Богу… Тюля меня вчера напугала - я уж потом так смеялась… Представляешь, захожу в комнату, она на кровати сидит, а перед ней лежит носовой платок и шевелится. Представляешь? Я – смотреть, а там внутри мышка… Она, значит, мышь поймала, играла с ней по-кошачьи, а я носовой платок обронила, мышь под него и спряталась. А Тюля её прямо с платком на кровать и затащила… Вот так расскажи кому – разве поверят?!
Женя охотно посмеялся, а потом спросил тихонько:
- Ну, как вам Глеб Иванович?
- Женя, - ответила я с большим чувством, - вы все такие хорошие, и умные, и чуткие, а я в вашей компании – как крапива в укропе.
- Да что вы! – совсем развеселился Евгений, - а полковник про вас… какая там крапива…
- Ну, ясно – хуже крапивы только осот.
- Да нет же! Вы полковника не знаете, он редкий человек…
- Это я редкий человек, Женя, дорогой. К большому сожалению моему и полковника. Я же как та собачка из анекдота: всё понимает, а сказать не может… Тебя что, Глеб Иванович прислал?
- Зачем прислал, нет… Просто просил узнать при случае, не вспомнили ли вы чего…
- Ясно. Пойдем-ка, покажу кое-что. Только предупреждаю, как честный человек – к убийству это может не иметь никакого отношения…
Я показала Жене драгоценности. Рассказала о призраке. Е:вгений слушал внимательно, но лицо его (ох, чует моё сердце, повоевали они с полковником с большим уроном для противника!) оставалось невозмутимо.
- …Вот, - говорила я, ненатурально посмеиваясь, – собираюсь теперь чучелку смастерить, «секьюрити огородное», - а на калитку табличку привесить, как теперь модно: «Дом на охране». Надеюсь, привидение грамотное.
- Погодите, – сказал Женя, - а вам это ничего не напоминает?
- Напоминает. Историю, которую я вычитала сто лет назад в газете… Дай Бог памяти… Кажется, в «Вечерке». Дачники съехали осенью с дачи, на грядках ещё картошку неубранную оставили. Приехали в выходные убрать – нет картошки, слямзили. Они погоревали, конечно, да делать нечего. Стали прибираться на зиму, хозяйка в рабочий халат переоделась, ветхий, который в сарае висел, сунула руку в карман – а там два кольца золотых! Грабительница, значит, спокойно чужую картошечку в чужом халате копала, колечки сняла для удобства, да и забыла про них…
- Катерина Борисовна, - решительно сказал Женя, – вы пока ничего не предпринимайте, я с полковником сам свяжусь. Он скажет, что делать… А вы побрякушки не показывайте никому, и ничего не бойтесь…
- А я и не боюсь, - ответила я несколько удивленно.
…Вечер выдался невеселый – за окнами шлёпал дождь. Он барабанил по клавишам листвы азартно, как летом – да только время его просыпалось, звонкий рояль размок, клавиши проседали под стеклянными пальцами, и дождь уже не столько играл, сколько бубнил расстроено: «С-скоро з-зима-а-а…»
Я передвинула стол с компьютером поближе к окну, накормила собак, растопила камин, а потом позвонила Алька.
- Здравствуй, как ты там?.. У нас все нормально, Соломон доделывает кухню… У меня теперь ещё ученики на дому, вот и сейчас один сидит, но я ему упражнение задала, а я решила тебе позвонить, потому что дело очень важное.
- Что случилось?
- Помнишь мою Наталью, куму?.. К ней приезжал на дачу знакомый, он ботаник, и сказал страшную вещь. Оказывается, один цветок у неё в саду страшно ядовитый, даже если просто нюхать. И я вспомнила, что у тебя точно такой же сидит! Наталья свой немедленно выкопала и сожгла в противогазе. Так вот, пойди и уничтожь свой…
- У меня противогаза нет.
- Очень смешно! Я тебе серьезно говорю – это опасно!
- Да какой цветок-то?
- Ну как же ты не знаешь – тот, что у тебя на синей клумбе, здорове-енный такой, вроде башмачков…
- Так это же борец!
Его сажала ещё бабушка – дед привез корешок из Ботанического сада. На протяжении последних пятидесяти лет борец радовал глаз, приобрел в Собаковке невероятную популярность - мы раздавали делянки направо и налево, потому что был он неприхотлив, смотрелся внушительно, и кроме того, обогащал азотом землю.
- Врет ваш ботаник, – сказала я, без особого, впрочем, удивления, - это не борец ядовитый, а его дикий родственник аконит. Так он у меня тоже есть, мы с Костей года четыре назад из лесу выкопали, у мойки сидит… Конечно, чтобы щи им заправлять – такого не было, но чтоб нюхать было нельзя…
- Не знаю, не знаю. Ботаник сказал вполне определенно.
- Твой ботаник его, часом, не снопами ел? Пчелы слетаются со всей Московской области, а ни о каких массовых отравлениях пока не слыхать. Что ты панику разводишь?!
- Мое дело – предупредить, а там как знаете. Как же ты не понимаешь? Это очень важно - знать, от чего умрешь. Ну, хотя бы на будущее…
Я тяжело вздохнула и сменила тему:
- Как там у Эльги на сердечном фронте? Вадим не появлялся?
- Нет, не появлялся. Да и не до мальчиков сейчас – учеба…
- Послушай, а откуда вообще этот Вадим взялся? Если из наших, так мы, наверное, его родителе знаем?
- Из наших, но его родню разве что мама твоя знала. У Вадима этого родители вообще в вечной загранке, а живет он тут с бабушкой. Её, кажется, Полина знает… Эльга говорила – у него ещё вроде бы дядя есть, но он не в Собаковке, он на поле где-то живет.
- На Поле Чудес?
- Говорю же, не знаю… Там история какая-то – бабка в ссоре со всеми… Слушай, а чего твои собаки там лают?
Собаки орали оглушительно. Попросив Альку подождать секундочку, я вытолкала их на улицу и, вернувшись, пожаловалась:
- Холера, я тут швейцаром… Летом хоть дверь настежь, а когда холодно, так и бегаю туда-сюда каждую секунду.
- Может, кто-то в саду?
- У них всегда «кто-то в саду». Скорее всего, Юрка с работы приехал, или ворона спросонья с ветки свалилась… Был бы чужой – они б не так лаяли. Ладно… Пойду их загонять – поздно уже шуметь, у Ляли внучка спать ложится, а этих если не остановить, они до морковкина заговенья лаять будут. Неудобно…
Запирая на ночь двери, я внимательно пересчитала собак, потому что Франт, имевший, как фракция ЛДПР, частное мнение по всем абсолютно вопросам, давеча ночевал на улице.
К ночи зарядил норд-вест, да такой, что Франт забрался на мою кровать в подушки и категорически отказался есть; в камине сама собой открывалась вьюшка, по крыше грохотали оборванные сучья и сосновые шишки, в трубах выло… Я подумала, что ночка – самая подходящая для привидения, выключила свет и пристроилась у окна. И не прогадала. За окном стояла кромешная темнота, но тучи гнало по ветру с невероятной скоростью, и иногда из-за них показывалась луна. Впрочем, её света ни в коем случае не хватало, и сад освещал в основном фонарь над крыльцом и свет из окон столовой. Кусты вдоль заборов терялись во мраке, но где-то в первом часу ночи на дорожке у сарая мелькнул знакомый силуэт. Тут-то и произошло невероятное.
Не успело привидение сделать первого круга по подъездной аллее, как мой промокший сад вдруг ожил, встряхнулся, и ломанулся по крапиве к забору. Крыша соседского сарая захлопала кровельным железом, как крыльями, и ухнула куда-то в темноту. Я, вытаращив глаза, увидела, как снялась с места компостная куча, дождевая бочка и старый трухлявый пень, и, взметая тучи палой листвы, понеслись вон из сада. Затрещали под множеством ног доски поднятых грядок, с обиженным всхлипом выкатилась на дорожку отброшенная лейка… Я перебегала от одного окна к другому, следя за исчезающим в неизвестном направлении приусадебным участком, но тут в переулке взлетели и упали голоса, взревел мотор и свет фар рванулся по притихшим соснам в направлении улицы. Собаки, вопя, метались по дому. Арка в нервах опрокинул меня в таз с замоченными кухонными полотенцами, Тюля влетела в миску с водой и завизжала от ужаса, Фрося носилась вокруг меня, таща на спине упавшее одеяло… С громадным трудом выбравшись из таза, я наговорила собакам резкостей, а потом начала хохотать, представив себе трухлявый пень за рулем автомобиля. И тут же представила себе другое – как стану рассказывать Глебу Ивановичу сагу о сбежавшей компостной куче… Решив оставить расследование произошедшего до светлого времени, я вытерла пол, вымазала ушибленный бок «троксевазином» и в категорической форме скомандовала отбой.
Утро дачника весьма хлопотно в сравнении с городским утром. Конечно, и горожанин читает утреннее Правило, сует собаке косточку и пьет кофе. Но вряд ли горожанину приходится проверять крысоловки в кладовой, таскать дрова, прочищать водостоки от нападавшей за ночь листвы и сучьев, и откачивать маленьким насосом на грядки дождевую воду из переполненных бочек под крышей. Я сделала все это, а ещё раньше обследовала сад в поисках последствий ночного приключения. К моему гигантскому удивлению, и пень и бочка оказались на месте, и вообще никаких особых разрушении не наблюдалось – только лейка, действительно, валялась на площадке перед летним обеденным столом. Пока я чесала в затылке, удивляясь этому обстоятельству, зазвонил телефон.
- Катерина Борисовна, - сказал в трубку Женя запыхавшимся голосом, – вы дома?.. Хорошо, тогда мы сейчас зайдем…
И положил трубку. Я прикинула, что может означать это «мы»: «мы с Кузей», или «мы с полковником», но решить так ничего и не успела, потому что появились гости. По их торжественным лицам можно было предположить, что расследование вступило в заключительную фазу. Моментально начав нервничать ещё и по этому поводу, я брякнула на газ пустой чайник и попыталась усадить гостей в кресла, заваленные не глаженым бельем.
- Катерина Борисовна, - сказал полковник, спокойно переложив белье на диван, - посмотрите, пожалуйста, вот на эти фотографии. Никого не узнаете?
Очки были под рукой, и я вцепилась в фотографии.
- Ну как же, узнаю… Этот вот – Урфин Джус… - я догадалась поднять глаза на полковника и поспешила объяснить, - то есть, простите, это мы так его назвали, имени не знаю… Он на поле дом строит, в поселке ВАСХНИИЛ…
- При каких обстоятельствах вы познакомились?
- Поругались из-за бешеного огурца, - послушно ответила я, и прикусила язык. Ну что за наказание! – что ни скажу, все бред какой-то выходит…
- Вы не волнуйтесь, - подбодрил меня половник, - вы говорите, я разберусь… Вот Женя поможет, он всё-таки больше ориентируется… Только рассказывайте все, до последней мелочи.
И я рассказала – о походе за камнями, бешеном огурце и сердитом поселянине. О «теории забора», Эльге с Вадимом и покушении на Арку. О привидении, украденном велосипеде и драгоценностях. После чего почувствовала, что иссякла. Но оказалось, что это ещё не все.
- А вот вы говорили, что у Кирилла с этим Вадимом стычка вышла, - напомнил Женя.
- Да, действительно – Вадим пьяный был, спорил с Алькой, а Кирилл попытался его урезонить, и Вадим ему что-то сказал, зло так…
- Что? – спросил полковник.
- Да я толком не расслышала.
- Вы мне говорили, - опять встрял Евгений, - что вроде он странное что-то сказал…
- Я же говорю – не расслышала толком! «Поганый»… кто-то там «поганый»…
Мои собеседники молча смотрели на меня. Я – на них. На сей раз полковник был в форме, с погонами. И тут-то меня осенило:
- Мент! – рявкнула я, - мент поганый!
По счастью, меня поняли правильно и не стали арестовывать за оскорбление при исполнении.
- Ну вот, - сказал Глеб Иванович, - все и сошлось.
- Но как же так, - удивлялась я, - никто ж не знал, что Кирилл из ваших…
- Вот именно, - ответил полковник, - а этот знал. Впрочем, теперь я стану рассказывать… Параллельно проясним некоторые моменты.
Из рассказа полковника я поняла следующее.
...Жил-был старший научный сотрудник научно-исследовательского Института при Всесоюзной Академии сельского хозяйства. Звезд с неба он не хватал, а амбиции имел поднебесные, и потому вечно был всем недоволен. При советской власти он был недоволен советской властью, при Перестройке – Перестройкой… Не сумев добиться успехов на профессиональном поприще, ненавидя коллег-«завистников» и ученую комиссию, завалившую его «гениальную» диссертацию, он впереди планеты всей вступил в эпоху дикого капитализма, и потащил из института все, до чего только смог дотянуться. В частности, он экспроприировал под шумок и кое-какую полиграфическую технику. Друзей у него не было, жена с детьми в какой-то момент ушла к матери, поняв с годами, что во всех неприятностях – финансовых, политических или социальных, - у мужа всегда будет виновата семья. Так вот и жил одинокий, злой и несчастный бирюк, все больше убеждаясь, что никто его не ценит, окружен он исключительно подлецами и предателями, а следовательно, с волками жить – по волчьи выть. «Вы меня ещё не знаете, но вы меня ещё узнаете».
С год назад до описываемого времени в Москве стали появляться фальшивые доллары. Дело было привычное, но на сей раз имелись интересные детали: деньги были сляпаны без особых изысков, но их было очень много – так много, что конфискация отдельных партий делу особо не вредила. Милиция недоумевала: такой объем валюты просто невозможно было ввезти ни из дальней, ни из ближней заграницы. Проверялись аэропорты, железные дороги и частный транспорт, но – тщетно. Тогда Глеб Иванович, отделу которого поручили дело, устроил среди своих сотрудников мозговой штурм, в ходе которого прозвучало смелое предположение: а что, если преступники учли печальный опыт предшественников, которые, как правило, засыпались на доставке, и наладили производство где-то в непосредственной близости от рынка сбыта, то есть в ближайшем Подмосковье?.. Хотя точно было известно: никто из преступных группировок Москвы и Области к этим долларам отношения не имеет. Подключили осведомителей, и вскоре поступила информация: мафия о фальшаках знает, только не знает – кто это такой умный нашелся… А узнает – шею свернет, потому что сферы деятельности давно поделены, у каждой группировки – своя, всем известная, а вот так вот в наглую вылезать есть беспредел и всему деловому обществу беспокойство… Далее следственная группа рассуждала так. Грубое производство фальшивок – процесс несложный, но трудоемкий, требующий отдельного и немалого жилого помещения. Ничего подобного ушлая мафия у себя под носом не потерпела бы. А следовательно, логично предположить, что преступники окопались где-то в буферных зонах между территориями традиционных группировок. Таких мест оказалось не так уж много, и по ряду причин следствие вышло на Собаковку. Здесь условия были вообще уникальные: с одной стороны, дачи крупных функционеров, что уже само по себе не предполагало опеки маргинального криминалитета; с другой стороны – завалявшийся среди коттеджных поселков нуворишей старинный дачный кооператив и дачи «бывших», которые распродавались направо и налево. Кирилла, самого молодого, отправили в разведку под видом студента-сторожа. Очень скоро он сообщил, что дела вокруг Собаковки творятся странные. Знакомство со мной сэкономило Кириллу время на проверку местных жителей, группа в Москве навела справки о тех, кого я не знала, и бывшая дача Фурцевой начала отчетливо вырисовываться, как наиболее вероятное место дислокации фальшивомонетчиков.
Кирилл под прикрытием потихонечку собирал сведения. Полковник иногда приезжал к нему под видом нанимателя. Именно его Кирилл ждал в гости в тот трагический вечер. Глеб Иванович намеревался немедленно снять Кирилла с поста – имелись сведения, что банда с чего-то насторожилась, откладывать операцию по захвату становилось опасно. Но к приезду полковника Кирилл был уже мертв. Первое, что поразило полковника – это отсутствие Арки. Только на следующий день местная милиция сообщила, что собака у меня, и что на Собачий Хутор совершено нападение. И тогда Глеб Иванович отправился ко мне в Собаковку.
Шейлоком все-таки оказался Урфин. Он не зря мнил себя гениальным, только таланты его были специфического характера. Он всё очень хорошо спланировал и организовал, в душе смеялся и над милицией, и над крутыми мафиози, и копил деньги. Собираясь через некоторое время завязать с опасным бизнесом и уйти на покой, он жил в деревянной развалюхе, изображая бедного поселянина. Однако с забором перемудрил: старясь всем показать, что ему скрывать нечего, Урфин тем не менее с непонятной подозрительностью отнесся к двум теткам, забредшим по глупости на его территорию. Тем более что пресловутая навозная куча обреталась совсем в другом месте. На наш с Ленкой взгляд Урфин вел себя грубо, но более-менее понятно, а вот дотошный Кирилл, уловив некоторую неувязочку в его поведении, решил все проверить лично. Гуляя с собакой, он полез в заросли бешеного огурца и с интересом убедился, что никакого навоза там не наблюдается. Возникал закономерный вопрос: с чего это вызверился нормальный, вроде бы, мужик?.. Урфин тоже приметил незнакомца, бродящего по его территории, но бежать скандалить побоялся из-за Арки. Имея много чего на совести, Урфин стал подозревать Кирилла гораздо раньше, чем тот его. Связь с подельниками Урфин поддерживал через племянника – Вадима. В суть бизнеса племянник посвящен не был по причине невеликого ума и склонности к горячительным напиткам, но информацию о нашей компании он поставлял регулярно. Интерес к Кириллу дядя объяснил подозрением, будто тот – налоговый инспектор, волчара позорная. Далее по поручению Шейлока доверенные люди навели справки в институте, где Кирилл якобы учился, и выяснили, что таковой там не числится. Вот тут Шейлок напугался всерьез. Мало того. Возле телефонной будки бестолочь-Вадим, обидевшись спьяну, выказал удивительную осведомленность, чем навел Кирилла на интересные мысли. Узнав об инциденте, дядя чуть не убил дурака-племянника, но по зрелом размышлении решил все-таки покончить с Кириллом. Поручать дело коллегам не решился, понадеявшись на себя. Мешала собака, и Шейлок разработал хитрый план. Он объяснил племяннику, что хочет разыграть скотину-инспектора, который не дает дохнуть честному человеку. От Вадима требовалось увезти Эльгу под благовидным предлогом подальше на машине Славика, о хрупкости которой ходили легенды от Одинцова до Переделкина, и «сломаться» где-либо подальше, и пусть все побегают, подозревая страшное. Был назначен день – когда к «студенту» должен приехать работодатель с зарплатой, и когда он из вагончика точно никуда не денется. На розыски же Эльги Алька, как пить дать, припашет весь поселок, и тут без собаки точно не обойдется. План сработал. Арку Урфин собирался прикончить позднее и уже не своими руками, но сразу это сделать не удалось, и повторить акцию тоже не удалось – из-за ареста банды. Урфин трясся в своем домике, уповая на молчание подельников – ведь вся казна банды хранилась у него.
Шли дни, ничего не происходило. Урфин чуть умом не тронулся от страха, что на него в любой момент из-за угла может броситься Арка. Пристрелить его он не мог из-за принятых мною мер предосторожности. Зная Собаковку не хуже меня, Урфин понял, что придется дожидаться, пока съедут с дач мои соседи, чтобы через их участки подобраться к собаке. И вот наконец все съехали. Путь был открыт. В тот же день, как стемнело, Шейлок с оружием (с тем же самым, из которого стрелял в Кирилла) залег на крыше соседского сарая, углом воткнувшегося в мой сад, и ждал, когда я выпущу собак на последний променад. И увидел привидение…
- Женя позвонил мне, - сказал полковник, - и сказал, что соседи съехали. Я организовал засаду. Честно говоря, думал, что ваше привидение и есть Шейлок…
- Господи, - встрепенулась я, - а кто же это?!
Полковник достал ещё одну фотографию, я вгляделась… и узнала приятеля сына.
- Так, - сказала я, расстраиваясь, - ну, надо же…
Незадолго до своей армии Бобка, отличающийся невероятной отзывчивостью, привел домой Вована, - одного из собаковской компашки, - и попросил оставить переночевать. Я разрешила, поинтересовавшись, впрочем, что случилось. Оказалось, парень поссорился с матерью. Дело было житейское, и я рассудила, что пусть лучше ночует у нас, чем в сквере на лавочке. Накормила обоих ужином и уложила спать. Несколько позже Бобка, стесняясь, рассказал, что причина ссоры приятеля никак не красила – у матери пропали драгоценности, и она обвинила сына, который уже к тому времени обнаружил опасную склонность к сибаритству. Факт кражи Вован яростно отрицал, Бобка ему поверил, да и у меня не было причин сомневаться. Оказалось – напрасно. Ночуя в комнате с тумбочкой, парень спрятал под столешницу ворованное, - боялся, что разъяренная мать заявит в милицию, - в надежде как-нибудь потом незаметно забрать нычку. Мать в милицию заявлять не стала, но дачу в Собаковке срочно продала. Деньги в доме появились, и парень отложил дело в долгий ящик. А через год мать слегла с тяжелой онкологией; на работу (хорошо оплачиваемую, без специальных навыков) Вовану устроиться все не удавалось. Переживая острую денежную недостаточность, парень решил навестить захоронку. От Бобки он знал, что с тех пор мы переехали в новый дом, старый разобран, и решил, что древняя тумбочка валяется где-то по сараю. Боясь столкнуться с кем-либо из знакомых, он приезжал к ночи, а ночевал в брошенном доме, в проезде Маяковского.
- А как он…
- Очень просто, - ответил Глеб Иванович, - простыня, бумажный колпак и пара роликовых коньков.
- Что ему теперь будет?
- Мать в больнице, - пожал плечами полковник, - парень напуган, надеюсь – сильно… Пусть сами разбираются.
…Я сдала драгоценности, что было по всей форме зафиксировано в протоколе. Кроме того, мне потребовалось съездить в Москву, подписать официально свои показания, и опознать мужика, наезжавшего на Арку, - Женя свозил меня в Первопрестольную на своей «тойоте». Кроме того, полковник несколько смущенно сообщил, что мама Кирилла – человек пожилой и не слишком здоровый, так что взять собаку, скорее всего, она не сможет.
- Ну, что, Арка, - спросила я, – останешься с нами?
Он не ответил – был слишком занят. За всеми событиями я недоглядела за Фроськой, и она успела всласть вываляться в какой-то тухлятине. Зато уследил Арка, и теперь, перемежая свои действия тихим, но сердитым рычанием, яростно вылизывал мою сконфуженную заразу.
- Катрина Борисовна, - спросил Женя почтительно, - а скажите, почему вы все-таки стали подозревать этого… м-м-м… Урфина?
- Это Кирилл его начал подозревать, а не я вовсе. Я только сказала – странно, что у него забора нет…
- Ну и что, что нет?
- Как же – он же за тот навоз так бросался, сразу ясно – жадина несусветная, а жадина перво-наперво забор бы поставила…
- А может быть, ему денег жалко было на забор?
- Ох… Вот даже не смешно. Где ты видел жадину, которому жалко своё огородить? Да он в конуре жить будет, питаться гнилой картошкой с поля, близких своих на доски попилит – но чтоб не ниже двух метров. Чтоб ни щелки, ни дырочки, и в цемент ещё зальет, чтоб уж ни бомжи, ни солдатики не пролезли… А ты говоришь…
Вот и все. Приключения кончились, начались будни. На выходные приезжает Ленка, и мы гуляем по полю, мимо новых особняков и так и не достроенной дачи Урфина Джуса. А вот мимо того места, где стоял вагончик Кирилла, мы стараемся не ходить. Во-первых, потому что вагончик снесли, и роют котлован для новой гасиенды, и грязищу развели совсем уже бездонную. А главное, потому что Ара начинает беспокоиться, и все возвращается на угол поля, к остаткам картофельной полоски, - ложится на землю и не хочет уходить, и все это ужасно. В остальном же он вполне оправился, даже шрам на шее затянулся новым густым мехом, и он все подбивает моих собак спать на улице. Я не в восторге от этой идеи, Франт с Тюлей – тоже, так что Ара все чаще проявляет интерес к Ксюшиной Герде, которая давно уже прорыла лаз под забором между нашими участками. Мой муж привык к Арке, и их отношения строятся на глубоком мужском уважении. Глеб Иванович стал наезжать в Собаковку к Жене, и иногда они заходят ко мне – делают вид, что проведать Арку. А на самом деле – к овсяному киселю, курнику и карбонадам по-фломандски.
...Дача – она всегда, как старый парусник, открыта стихиям - одна-одинешенька то в дождь, то в снег, то в пенные буруны цветущих яблонь. В пику глухому московскому житью-бытью, здесь ты всегда открыт миру, и вечно смотришь на цвет заката, на форму облаков, стараясь предугадать грядущие ненастья. И думаешь сосредоточенно: крепко ли задраены иллюминаторы, все ли паруса убраны, хорошо ли закреплен груз в трюмах, и не даст ли течи подпол? И вентиляционная труба от газовой печки, уходящая через потолок в крышу, кажется основанием грот-мачты, скрипящей в бурю.
Моя веранда с цветами летом сливалась через окна с окружающей зеленью, а теперь вот начала, оставаясь зеленой, не спеша отдаляться от пейзажа за окном, и скоро вообще останется островком лета в коричневом, бело-коричневом, бело-синем… Как шхуна, плывущая к неведомым островам через ноябрь, декабрь, зиму. И зима будет, как большая, светлая и прохладная комната со снегом за стеклами и камином внутри, но и её тоже в один прекрасный день придется покинуть – придет март. Мы остановимся на пороге, вспоминая, как все было – пороша, поземки, снегири и сугробы, - а всё это будет уходить, уплывать из-под окон, и придет пора сделать шаг и войти в другую комнату, пока ещё не обжитую, неуютную и грязноватую, - под названием «весна».