Продолжу знакомить вас с историей психиатрии. 6-го (или 8-го, тут мнения расходятся, но разница несущественна) января 1800 года в окситанском Авероне трое охотников выслеживали необычную дичь: от них пытался скрыться голый косматый человечек.
Но эти трое не вчера родились, и опыт тропления у них был изрядный, поэтому некоторое время спустя это чудо чудное было обнаружено неподалёку, в Сен-Сернен-сюр-Ранс, в доме красильщика Видаля, куда забилось, удирая от погони. Чудо не разговаривало, а на все вопросы и окрики отвечало жестами, непонятными и наверняка обидными. И вскоре во Франции заговорили про Виктора, дикаря из Аверона.
Нет, десятилетний (предположительно десятилетний) пацан был на тот момент не единственным одичавшим, ставшим известным широкой общественности: Париж ещё помнил историю Мари-Анжелик Мемми ле Блан, сонжийской дикарки или дикарки из Шампани, которая десять лет прожила в лесу и которую поймали в 1731 году близ деревушки Сонжи, что в Новой Франции (Канаде, то бишь). Как описывается в книге «История юной дикой девушки, найденной в лесу в возрасте десяти лет»:
«В сентябре месяце 1731 года девочка девяти или десяти лет, страдающая от жажды, в сумерки вышла к селению Сонжи, расположенному в четырёх или пяти лье от Шалон-ан-Шампань, с южной стороны. У неё были босые ноги, покрытое тряпьём и шкурами тело, волосы под колпаком из тыквы, лицо и руки чёрные, как у негритянки. Она была вооружена короткой и толстой палкой с наконечником в форме булавы. Первые, которые её увидели, бросились бежать с криками: Там дьявол!; действительно, её убранство и её цвет могли и впрямь подать эту мысль селянам. Те поспешили закрыть двери и окна. Но кто-то, видимо, полагая, что дьявол боится собак, спустил на неё мастифа, вооружённого ошейником с железными шипами; Дикарка, видя приближение к ней злого пса, отважно его ожидала, держа свою дубинку двумя руками, в позе тех, кто для усиления их удара делает замах в сторону, и, увидев пса в пределах его досягаемости, нанесла ему такой страшный удар по голове, что он свалился замертво к её ногам. Торжествуя свою победу, она попрыгала несколько раз по туловищу собаки. Затем она попыталась открыть дверь, и, не добившись успеха, ушла назад за селение в сторону реки и забралась на дерево, где спокойно заснула»
Чем примечательны оба случая? Да тем, что к концу XVIII века во Франции, да и в других странах, считающих себя просвещёнными и несущими свет цивилизации (пусть на штыках, но это уже частности) далёким колониям и собственным окраинам, оппортунистически настроенные умы вовсю муссировали идею «благородного дикаря» - мол, в идеальных условиях, лишённый дурного влияния цивилизации, этот самый дикарь — существо нежное, невинное, очень любит одиночество, зла не знает и не творит, и если какой вред и причинит — то, поверьте, совершенно случайно, не имея на то чёрного умысла. Следовательно, возврат к природе, к истокам — вот лекарство от пороков цивилизации. Оппоненты же возражали, что только упорный труд сделал из обезьяны сначала папуаса, а уже позже ценою немыслимых усилий те апгрейдились до настоящих джентльменов. И есть люди, имеющие лишь лёгкий грим этой самой цивилизованности, который легко смывается первым же дождиком, а есть такие, с длинной родословной, у которых хорошие манеры уже в крови. И нужно, чтобы цивилизованность, с её хорошими манерами, всё глубже въедалась в ту самую кровь. Ну это как породу лошадей или собак выводить, если вы понимаете, джентльмены, о чём я. Кстати, почти веком позже эта вторая идея найдёт отражение у Эдгара Райса Берроуза в книге «Тарзан, приёмыш обезьян». И это только две заметные ветви из споров о том, что же делает человека человеком.
А тут — такая прекрасная возможность подтвердить или опровергнуть выдвигаемые теории на практике! Вот он, аверонский дикарь, в приюте Сент-Африк горе мыкает. Мальчика из приюта забрали и сдали на опыты... пардон, на исследования и воспитание. Вернее, его попытки: не очень-то бодро дело пошло. Ведь ту же самую Мари-Анжелик Мемми ле Блан удалось худо-бедно научить говорить, читать и писать (редчайший, между прочим, случай среди диких детей). А с Виктором неувязочка вышла. Какое там читать-писать — он и говорить-то никак не спешил научаться! Предположили поначалу, что мальчонка глухонемой. Но нет, в Париже, куда перевезли Виктора, аббат Рош Амбруаз Кюкюрон Сикар, имевший большой опыт общения и обучения глухих, подтвердил вывод профессора биологии Пьера Жозефа Боннатерре: мальчик всё прекрасно слышит. Просто всё то, что вы там говорите, ему... ну не то чтобы безразлично, но непонятно и не особо интересно, раз не несёт непосредственной угрозы. Правда, и Сикар с его опытом не сумел достичь подвижек в образовании дикаря. И показал его Пинелю, который, проведя осмотр, лишь пожал плечами: ну идиот же, чего вы от него хотите!
Так и слонялся Виктор по коридорам Парижского национального института глухонемых, когда его увидел Жан Марк Гаспар Итар, тогда ещё молодой студент медик. Испросив разрешения, в 1801 году Итар берёт Виктора к себе домой, чтобы лично заняться его воспитанием и образованием.
И добивается некоторых успехов: дикарь приобретает навыки самообслуживания, начинает понимать отдельные слова, но говорить так толком и не начинает — если не считать слов lait (молоко) и Oh, Dieu (О, Боже). Наши современники предположили, что Итару большего бы и не удалось достичь, поскольку-де Виктор был аутистом. А может быть, у него была ранняя форма шизофрении. В общем, не судьба.
Несмотря на то, что в случае с аверонским дикарем французских докторов постигла неудача, сам опыт Итара не забылся. К тому же, в эти годы произошло ещё одно событие, заставившее французскую психиатрическую школу внимательнее взглянуть на пациентов с умственной отсталостью: на олигофренов обратил своё внимание сам Наполеон! Вернее, обиделся.
Дело было так: Бонапарту была нужна армия. Сильная и большая. А где такую взять? Да понятно где — набрать рекрутов и обучить хорошенько. Ну и отправились рекрутеры по городам и весям. Причем не только Франции, но и по недавно завоёванным соседям, ибо нечего прохлаждаться, когда у зарождающейся империи тут очередная война на носу. Так и добрались до Симплонского перевала, что ведёт из валезанского Брига в пьемонтскую Домодоссолу.
А им там объясняют, разводя руками: дескать, никак не возможно наших парней в армию забирать, они все кретины поголовно. Ну вот такая особенность у местности. Даже когда швейцарцы, не дураки подраться и наёмников своих набрать из таких же деревенщин, сюда приходили — то как приходили, так и уходили. Ибо даже этим простым парням наши местные ну слишком простыми показались. Что делать — доложили Бонапарту: мол, три тысячи кретинов и ни одного годного призывника. Тот шибко сердился и приказал: деревушки расселить по другим регионам, а членам, в которых родились кретины, запретить вступать в брак! Ибо нечего плодить дураков. Даже в гражданском кодексе, в котором Бонапарт провозглашал равенство всех граждан перед законом, свободу собственности, личности и право на труд, слабоумных и умалишенных сочли всё же не совсем равными — ишь, в армии они служить не могут! Значит, неполноценные. Следовательно, кодекс не про них. Закон, который несколько улучшит правовое положение психически больных, появится уже после смерти императора, в 1838 году.
Так уж совпало, что Виктор из Аверона оказался знаменитым и на слуху, а Жан Марк Гаспар Итар — упорным. И отчёты Итара об успехах своего безнадежного предприятия внимательно прочитали коллеги из Бисетра и Сальпетриера. И пускай мэтры, Пинель и Эскироль, не особо разделяли их энтузиазм в отношении возни с умственно отсталыми пациентами, отделения для идиотов открываются в 1828 году в Бисетре и в 1831 году в Сальпетриере.
Основатель такого отделения в Бисетре, Жюль Вуазен, фактически сделал для умственно отсталых то же самое, что Пинель годами ранее сделал для умалишенных в целом: он призвал смотреть на них, как на людей. И показал на личном примере, что необучаемость олигофрена — это не догма. И что привить определённые навыки можно и нужно. Вон какие из них выходят пекари, дворники, золотари и плотники! Главное — не требовать чего-то, на что пациент в принципе не способен. А вот нащупать то, к чему он склонен и что с удовольствием будет делать — это уже другой подход. Да, индивидуальный. Да, требующий много внимания и сил. Но золотой же работник в итоге может получиться. А может и не получиться. Но дайте им шанс!
Некоторые из коллег не очень ровно восприняли успехи Вуазена, а папа Пий IX ещё и подхлестнул своей похвалой их зависть, и в 1833 году Жюль ушёл из Бисетра, основав свою собственную частную клинику для детей-идиотов, парижский Ортофренический институт (дескать, ортопеды выправляют кости и осанку, а я выправляю души).
Чуть отвлекусь от темы идиотов: именно Жюль Вуазен первым в истории официальной психиатрии сделал доклад о своих успехах в лечении алкоголиков с помощью гипноза.
В Бисетре же, в детском отделении, начинается и карьера Эдуарда Сегена — уже после ухода оттуда Вуазена, в 1839 году.
Но и он оказывается слишком пассионарным, по мнению коллег, и в 1841 году тоже покидает бронзовеющий Бисетр, чтобы основать частную школу для идиотов. Школа эта просуществует в Париже восемь лет. А потом Сегена заклюют завистники: мол, ваши психолого-педагогические методы невозможно применить к ширнармассам, они слишком индивидуальны — а значит, граничат с шарлатанством. И Сеген уедет в Америку, где станет основателем первого в Штатах, да и на всём американском континенте, учреждения для слабоумных.
Напомню, что четвёртая книга психиатрических баек уже вышла в печать.
P.S. Мой проект «Найди своего психиатра» работает в штатном режиме. Если так случилось, что нужен грамотный, опытный, а главное — внимательный и корректный психиатр — обращайтесь. Что ценно в сложившейся ситуации — большинство коллег ведут онлайн-приём.