Современность чеховских постановок, театральные гонорары и гендерные проблемы в лагерных медляках
Иван Демидкин – театральный куратор. Он ездит по стране и читает лекции про искусство, ведет подкаст про современный театр и занимается другими творческими проектами. Недавно он с командой выпустил спектакль «Ракеты взлетают и разбиваются, рассыпаются в воздухе» на сцене центра имени Мейерхольда. Мы поговорили с Иваном о том, каким должен быть классический современный спектакль, почему люди мало интересуются театром и что такое эксперимент в искусстве.
Автор: Алиса Марголина
О современной культуре и ее месте в театре
— Что сейчас происходит с театром?
— По всей России работает более 600 государственных театров, которые занимаются эксплуатацией одних и тех же тем, текстов, материалов, режиссеров. Это все мне не очень близко, потому что театр сейчас — рутинное использование ресурсов и людей.
— Но ты все же выбрал театр как главную сферу деятельности. Почему?
— Произошло стечение обстоятельств, случайностей и встреч. И то, я бы не сказал, что хочу заниматься театром всю жизнь, просто сейчас мне это интересно. Я начал ходить в театр и изучать его. Как только во что-то глубоко ты погружаешься, начинаешь видеть в этом объем, который снаружи не замечаешь. И этот объем меня увлек.
Но театр не был моим осознанным выбором.
Театр, который мне интересен, говорит о свойственных для современной культуры, теории и философии вещах. Это проблемы экологии, критика капитализма, феминизм, равенство, колониализм. Театр не существует в вакууме, он — органичная часть современной культуры. Все, что тревожит человечество сейчас, влияет на театр.
Поэтому нельзя говорить о том, что сегодня происходит со всем театром. Правильнее рассуждать о его типах, классическом и современном, которые сосуществуют вместе.
— Чем отличаются эти типы?
— На самом деле классического театра не существует отдельно от актуальности. Когда мы о нем говорим, мы вспоминаем стереотип о том, как устроен драматический театр, как надо играть роли. На ум приходят образы людей в костюмах, играющих, например, Чехова. Но даже чеховские постановки остаются современным театром, потому что ставятся они сегодня. Поэтому классический театр совпадает с современным, он должен строиться на обновленных законах того, как работает время и пространство.
— Как думаешь, многие в России сейчас интересуются театром?
— На мой взгляд, современным театром в России сейчас мало интересуются. О нем не так много информации, медийных ресурсов. А те из них, которые есть, специализируются на отдельных вещах, не отражающих всю палитру.
О театральных лекциях, аудитории и заработке
— Ты — театральный куратор. Как выглядит твоя работа?
— Так получилось, что междисциплинарность затронула все гуманитарное знание за последние десятилетия и повлияла на то, как делается театр. И сегодня он сочетает в себе создание спектаклей, чтение лекций и другие формы коммуникации. Для всего этого требуется человек, который будет посредником между пространством, временем и людьми. Этим я и занимаюсь — курирую внутри театра.
— Ты ездишь по разным городам и читаешь лекции. Какая у тебя основная аудитория: молодежь или взрослые?
— Сложно сделать выборку людей, потому что на моей лекции в Тюмени было 5 человек, в Омске через пару дней пришло целых 40 человек. Я сейчас читал еще и в Москве на Вахтанговском фестивале театральных менеджеров. Там было около 300 человек, и все они были сильно старше меня. Поэтому говорить о какой-то гендерной и возрастной категоризации моей аудитории трудно.
— Это приносит тебе доход?
— Да, конечно. Я зарабатываю только театром, и проекты приносят мне нормальный доход. Вообще финансы в российском театре окружены большим количеством тайн и сокровенностей. Из-за этого эксплуатируется труд людей и они делают много бесплатной работы. Поэтому я даже люблю говорить, что зарабатываю деньги в театре, чтобы снять ореол сокровенности.
— Сколько ты получаешь за лекцию?
— Чаще всего мой гонорар варьируется от 15 до 25 тысяч рублей. Цена каждый раз устанавливается, исходя из предложенных условий. Иногда я иду на уступки, если понимаю, что у принимающей стороны нет возможности много заплатить, но интересы публики совпадают с темой моей лекции. Тогда могу прочитать и за 5 тысяч рублей.
— В одной из своих лекций ты упоминал термин «партиципаторные практики». Что это такое?
— Это художественный процесс, основной инструмент которого — это непосредственное соучастие людей в производстве конкретной работы. Партиципаторные практики — это другой тип театра, в котором зритель не пассивно наблюдает за действием на сцене, а участвует в нем. Рекомендую почитать про него текст «Выйди и зайди нормально» исследовательницы современного театра Алисы Балабекян.
Об экспериментальном спектакле и участии зрителей в постановке
— Кроме кураторства ты еще занимаешься и режиссурой. Как ты ставишь спектакли?
— Вообще я не идентифицирую себя как режиссера. Создание спектаклей — это не основная моя деятельность. Все мои выходы в область театральной практики — это собственный запрос на решение конкретных художественных задач. То есть я не занимаюсь театром как постоянной работой, а лишь эпизодически создаю спектакли.
У меня есть только один репертуарный спектакль, который идет в государственном театре. Остальные постановки или перформансы я делаю разово для фестивалей и событий. Поэтому расскажу о репертуарном спектакле, который идет в Московском театрально-культурном центре имени Мейерхольда. Он называется «Ракеты взлетают и разбиваются, рассыпаются в воздухе». Мы работали над спектаклем всей нашей художественно-постановочной командой, это: я, Артем Тамилов, Лина Лебец и Денис Протопопов.
— О чем эта постановка?
— Мы формулируем идею так: этот спектакль про связи всего со всем. В основе сюжета лежат три пьесы, которые мы написали с командой. Каждая из них имеет свою историю, героев, фабулу. Мы разделили пьесы на несколько отрывков и скомпоновали их в случайном порядке.
Есть распространенная идея, что спектакль никогда не повторяется, каждый раз он играется по-новому. Мы используем это. Постановка, которую мы играем, не повторяется только за счет того, что каждый раз мы задействуем разные части всего материала, последовательность кусочков меняется. Спектакль строится на зрительском впечатлении. Зрители в калейдоскопическом ключе соединяют эти части между собой, пытаются уловить связи. Поэтому мы и говорим, что этот спектакль о связи всего со всем, где зритель участвует на уровне когнитивного подключения и ищет связующие нарративы. Это и есть наша ключевая идея.
— В театральном пространстве появилось понятие «экспериментальный спектакль». Что это такое?
— Когда мы говорим слово эксперимент, то оказываемся в некой научной метафоре. Это слово пришло в театр из науки: у нас есть гипотеза, и мы проверяем ее на практике путем экспериментов.
Приведу пример того, что я делаю сейчас сам. В июле в Петербурге будет проходить фестиваль «Точка доступа», для которого мы с коллегой Артемом Тамиловым делаем проект «Необъяснимо прекрасно». Проект заключается в реэнактменте, то есть в восстановлении и адаптации к сегодняшнему дню старых перформансов. Мы собрали пул работ из прошлого, которые разбросаны в эстетическом, социальном, географическом планах, и посмотрели, могут ли эти вещи происходить сегодня. У этого проекта не может быть заранее придуманного финала: мы делаем эти работы, чтобы увидеть результат. Это и есть эксперимент в искусстве.
— Тяжело ставить экспериментальный спектакль?
— Тяжело задавать вопросы, а не просто эксплуатировать привычные принципы создания театра, которые были уже сформированы.
— В чем разница между перформансом и театром?
— Театр и перформанс — это разные направления в искусстве. Первое видимое отличие между ними в том, что театр появился в жизни людей достаточно давно, а перформанс сформировался только в середине 20-ого века. В классическом театре есть актеры, которые отыгрывают на сцене персонажей, есть зазор между человеком, который стоит на сцене и тем, кого он исполняет, это территория репрезентации событий, людей, времени и так далее.
Перформанс про неповторяемость, неуловимость и невозможность коммерциализации искусства. Художник предстает, как конкретное человеческое тело, нет зазора между персонажем и исполнителем. Зрители наблюдают, что происходит с конкретным человеком здесь и сейчас, это презентация.
Театр — это репрезентация, а перформанс — это презентация событий.
Можно вспомнить перформанс Вали Экспорт, где она на улице стояла с коробкой, расположенной на обнаженной груди, и призывала людей потрогать ее. Это было изображение порно-кинотеатров того времени. Художница сделала это, чтобы показать несправедливое и вульгарное отношение к женщинам. Здесь не возникает разделение между исполнителем и его ролью, мы наблюдаем за человеком, его телом.
— А что такое художественная речь, о которой говорил арт-критик Андрей Шенталь в статье Moscow Art Magazine? Ты на нее ссылаешься в своих лекциях.
— Это термин, обозначающий следствие всех художественных нарративов, которые происходили раньше и привели нас к сегодняшнему моменту. Речь идет об освобождении комментария или контента об искусстве. То есть благодаря художественной речи разговор становится самостоятельным инструментом, с помощью которого можно создавать искусство. Это такой постконцептуальный метод.
О собственном подкасте и его темах
— В своем фейсбуке ты написал, что собираешься делать проект про лагерные медляки. О чем он будет?
— Зимой я смотрел «Гарри Поттер и Кубок огня» по телевизору и написал у себя в ФБ иронический пост, что-то вроде: «Сейчас бы танцевать медляки на лагерной дискотеке», а мой коллега и друг Рома Хузин написал в комментариях, что про это надо делать подкаст. Мне эта идея понравилась, я сделал опенкол (открытый запрос — Прим.ред.) на истории людей, и узнал, как проходили их лагерные медляки. Сейчас я доделываю проект, всего у меня около 180 историй.
Это забавная вещь. Казалось бы, лагерные медляки не обладают большим потоком информации, но при прослушивании всех историй, я понял, что это проекция взрослого мира, в котором реализуется то, о чем мы сейчас говорим. Это микромодель макромира, с помощью которой можно рассмотреть, как сегодня существует общество, что значит согласие, как в этом реализуются гендерные проблемы. Надеюсь, подкаст выйдет этим летом.
— Расскажи про свой подкаст «Против театра». Какие темы обсуждаешь с гостями?
— Это подкаст о современном театре, которого нет. То есть, о театре, который находится вне культурного мейнстрима, объектива СМИ и театральных критиков. Например в выпуске с художником Юрием Сорокиным мы говорили об экологии в театре и как сделать театр экологичным. Есть разговоры про преодоление антропоцентризма, про феминизм, гендерные исследования, перформативные практики. Про темы, которые в современной культуре сейчас глобально задаются, но в театре остаются на периферии.
— Посоветуй российских театральных режиссеров, за которыми стоит следить?
— Могу посоветовать всех режиссеров, которые были гостями моего подкаста «Против театра»: это Сергей Чехов, Кристина Матвиенко, Ада Мухина, Юрий Сорокин, Елена Ковальская, Борис Юхананов, Наталья Зайцева, Илья Мощицкий и другие. Также могу назвать режиссерок Элину Куликову и Полину Кардымон.
— Каких театральных критиков стоит читать, чтобы больше разбираться в театре?
— Я бы порекомендовал почитать телеграм-каналы людей, которые на практике занимаются театром: это Ольга Тараканова, Виктора Вилисова, Артема Тамилова, собственно мой канал, Даши Вернер, Ани Казониной. Также я порекомендовал бы читать более общегуманитарные журналы, например журнал «Крапива» — там часто появляются гениальные тексты про театр и перформанс.
Редактор: Екатерина Самохвалова