Давным-давно, ещё в прошлом веке, в одной деревне Среднего Поволжья жили две сестры — Екатерина и Евдокия. Были у них родители и старший брат. Скромно жили, небогато. С раннего детства родители обучали сестёр и рукоделию, и ведению домашнего хозяйства, так что выросли они мастерицами на все руки. Всё умели делать — и скотину содержать, и шерсть прясть, и шить, и вязать, и плести, и хлеб печь, и...не знаю ещё что.
Сложно описать их мастерство и умения человеку (мне то есть), который может разве что испечь блины да оладьи, а из швейных талантов имеет способности лишь пришить пуговицу или дырку заштопать.
Сёстры были ещё детьми, когда во время голода в Поволжье зимой отец с братом отправились в город на заработки и не вернулись. Утонули, провалившись под лёд. Остались девочки с одной матерью. Голод чудом пережили. Но мать, уставшая от невзгод, и без того скупая на ласку, стала ещё строже. Тяжело ей было одной детей тянуть. Время-то какое!
И вот Катя с Дуней подросли, расцвели. Но в деревне не за красоту девушек ценили, а за трудолюбие, здоровье (рабочая сила, как-никак). А эти обе - и трудяги, и мастерицы. И к старшей, Кате, стали свататься женихи.
Мать тогда решила: «За Ивана Пруткова пойдёшь. Непьющий, работящий. Они богато живут, вон живности у них сколько. Сама голодать не будешь и нам поможешь»
Катя в слёзы: «Ни за что не пойду за него! Не люблю я его!»
Мать в ответ: «Не любишь — полюбишь!»
А Катя ей: «Не пойду и всё! Лучше повешусь!»
Тогда мать потемнела лицом и сухо сказала: «Вот повесишься, милая — не пойдёшь, а не повесишься — пойдёшь!»
В общем, вышла-таки Катя за Ивана замуж. Семья у них была большая, хозяйство богатое — и птицы полно, и коров, и овец, и лошадей, да сад-огород. И все они, от мала до велика, с утра и до ночи пахали, сами, как лошади, на это своё хозяйство. Никто без дела не сидел. И Катя впряглась. Подруги завидовали — удачно вышла замуж. А она света белого не видела, спины не разгибала.
А потом пришла всеобщая коллективизация и раскулачили Прутковых. Стали они как все. А Катя даже обрадовалась.
Позже и младшей сестре Дуне мать также вот сама жениха выбрала. Так совпало, что и он оказался Иваном. Дуня с решением согласилась. И, кстати, прожили обе сестры со своими Иванами до самой глубокой старости, без скандалов и без разводов, хоть и были выданы замуж велением матери.
Та, которая Дуня, была моей родной бабушкой по отцовской линии. Когда она мне всё это рассказывала, я возмущалась: «Как же так можно дочерям своим указывать?! Почему Катя не ослушалась и не убежала?» А бабушка мне отвечала: «Куда бежать-то? Да и слушать родителей надо, они старше, мудрее и желают добра своим детям».
Много раз бабушка пыталась научить меня ставить тесто, чтоб оно «пищало», а пироги таяли во рту. Или вязать. Ничему я не научилась у неё. Вязание вообще не для нервных. А я холерического темперамента женщина, спицы в моих руках — вещь опасная. И в магазинах теперь полно одежды. Да и пекарен с пирогами всякими развелось на каждом углу, как мух по осени.
И вот давно уже нет моей бабушки. И истории её подзабылись. Но, видимо, в подсознании что-то всё же осталось.
***
Мой сын, девятнадцати лет от роду, своей учёбой на первом курсе университета выпил у меня добрую половину крови. А большая часть поголовья моих нервов была замучена им ещё во время позднего пубертата в 10 и 11 классе.
Проучившись несколько месяцев в одном из лучших ВУЗов нашего города, он заявил, что ему там вовсе не интересно. Всё не то. И решил бросать. Хотя ВУЗ выбирал сам. Место бюджетное - конечно, я расстроилась. Сначала просила одуматься, не бросать. Уговаривала. Переживала. Ведь потом за образование придётся платить.
Нет. Напрогуливал кучу. Запустил. На уме один тусняк. Живёт ведь отдельно. Решила отстать. Пусть, думаю, шишек набьёт. Его жизнь — его ошибки. Хотя тяжко, надо сказать, далось мне это решение. Отказала ему в содержании. Говорю: «Хорошо. Не хочешь учиться — иди работай и обеспечивай себя сам».
Он был искренне оскорблён: «А! Ты меня шантажом пытаешься заставить учиться!»
«Да нет же, - отвечаю, — живи как хочешь. Лезть в твою жизнь больше не имею желания. Только уж и ты денег не проси. Крутись сам».
Проупрямившись две недели (работать-то неохота, в компе сутками интереснее же сидеть) и пытаясь выбить из меня слезу печальными посланиями и фотографическими изображениями скорбной голодной физиономии, сын прикончил все старые припасы. И согласился искать работу. На время поисков «кормовые» возобновились, но на уровне прожиточного минимума.
А потом он устроился грузчиком. Почему-то более завидной вакансии со школьным аттестатом и без опыта, для такого ценного кадра, не нашлось.
Работал аж полтора месяца. Всё это время злился на подлую судьбу и коварную токсичную мать (да, не всем везёт с матерями, чего уж там). Уставал, конечно, с непривычки. Зло пытался вымещать на мне, что не всегда удавалось, потому что я абстрагировалась.
Квартиру его, вместе с интернетом и связью, я, конечно, продолжала оплачивать, предоставив отпрыску возможность зарабатывать только на пропитание. Понюхать взрослой жизни.
И вот, через полтора месяца молодой организм не выдержал физического и нервного напряжения, и хозяин организма разругался с начальством. За что и был попёрт из рабочей среды. А тут весна на носу, а с ней и весенний призыв.
Пришёл тогда сын ко мне и говорит: «Что мне делать теперь, маменька? Я же в армию не хочу и не пойду.» А я ему: «Пойдёшь, милый. Ты ВУЗ с военной кафедрой почто покинул? Вот отслужишь и найдёшь себе учёбу по душе и по карману».
Отвечает: «Ни за что не пойду! Лучше повешусь!»
Тут у меня в мозгах что-то щёлкнуло, из глубин памяти вынырнуло. И как-то само собою вслух вырвалось: «Вот повесишься — не пойдёшь, а не повесишься — пойдёшь!»
Нифигасе, думаю, вот она связь времен и генетическая память. Неужто я, современная женщина, такая же, как и моя прабабка, мною же ранее раскритикованная? Чаду своему свободно дышать не даю собственными ноздрями?
Вот и жалостливая моя половина подсказывает: «Когда ж ещё бездельничать и бесшабашить-то человеку, как не в юности? Потом ведь всю жизнь одна беспросветная работа, по себе знаю!» Однако и токсичная моя половина не уступает, нашёптывает: «Ну, знаете ли, если на чьей-то удобной шее слишком засидеться, то потом и ножки ходить не захотят!»
Помолчал тогда сын. Задумался. «Нет, - говорит, - я понял, не хочу я работать, я учиться хочу!» Бегает вот теперь, «хвостами» трясёт, до сих пор закрывает. А впереди неизвестность.
О как, значит, физический низкоквалифицированный и малооплачиваемый труд возбуждает интерес к образованию. Обостряет прямо тягу к точным наукам. Я, конечно, иллюзии-то малость подрастеряла за последние месяцы. Но всё же. Надежда, она ведь такая... Прекрасная и живучая...