Я познакомилась со своим дедом Василием и бабушкой Клавдией Романовыми поздней весной 1967 года, когда моя родная бабушка Надежда, сестра Клавдии, переехала из Вентспилса обратно на свою малую родину, в Шимский район Новгородской области, где проработала долгие годы сельским учителем.
Пока я ещё не училась в школе, меня привозили из Ленинграда в Шимск в начале мая, где тогда жили в небольшой двухкомнатной квартире на Новгородской улице сестра бабушки Клавдия, дед Василий и мой брат Сергей. Бабушка Надежда до каникул преподавала, меня отправляли к ней в деревню с какой-нибудь «оказией». «Оказии» случались очень разные – я хорошо помню, как однажды мне довелось ехать на машине-молоковозе, в другой раз – на тракторе, а как-то даже на телеге, запряженной неторопливой невысокой лошадкой. Мне, родившейся и жившей в большом каменном городе, все это было ново и невероятно интересно, поэтому, видимо, и запомнилось так ярко.
Дед Василий и бабушка Клава всегда радовались моему приезду, думаю, потому, что живший у них постоянно внук Сергей был уже достаточно взрослым, ему тогда минуло 14 лет, сестра Ольга жила в Новгороде со своей мамой, навещая Шимск нечасто, двое же оставшихся маленьких внуков – Сережа и Алеша – жили далеко на Урале, в Свердловске. Тетя Нина приезжала с ними летом в отпуск, на месяц-полтора; я же обитала в Шимске все каникулы – не только летние и зимние, но даже коротенькие весенние.
Мне, конечно, сразу же рассказали, что дед Василий прошел войну, награжден звездой Героя Советского Союза, и был контужен. Что такое контузия я тогда понимала плохо, и мне пояснили – с дедом нужно разговаривать громко, поскольку он не очень хорошо слышит. Осознание значения высокого звания Героя пришло ко мне несколько позже, тем более, что дед не любил рассказывать о войне. Конечно, к нему приходили пионеры, он сидел с ними на скамейке около дома и что-то рассказывал, но это бывало нечасто, как я сейчас понимаю, перед Днем Победы, и, если я вдруг останавливалась послушать, дед отсылал меня куда-нибудь с поручением. Помню, как 9 мая, когда я уже была постарше, вместе с друзьями пошли мы на митинг к братской могиле в Шимске. Деда попросили сказать речь, и он выступил перед собравшимися людьми. Тогда я впервые увидела на его пиджаке Золотую Звезду Героя и, помню, попросила его показать мне остальные награды. До глубины души поразил меня орден Красной Звезды – больше, чем орден Ленина – своим глубоким темно-красным цветом, словно запекшаяся кровь.
Гораздо позже я узнала уже от своей мамы, что это далеко не все ордена и медали, заслуженные дедом на той страшной войне. Историю про то, как его лишили наград, дед вспоминал с удовольствием и, пожалуй, это была единственная история о его военном прошлом, которую он рассказывал родным – не ребятам, конечно, а старшим; думается, что он считал этот случай единственным ярким и достойным своим поступком за те годы, поскольку к своей военной профессии дед относился так же, как и к любой работе – серьезно, внимательно и ответственно, но буднично. Расскажу, как мне помнится. Дед командовал отделением инженерной разведки, то есть был и разведчиком, и сапером. Сапером – больше, чем разведчиком. Он всегда был очень ловок в любой работе, за какую бы ни брался, бабушка рассказывала, что старики в деревне, когда люди всем миром выходили на покос, говорили: «Два косаря в поле – Василий Романов и Нина Фотеева». Поэтому неудивительно, что к 1943 году у деда было немало наград, включая 2 ордена Славы. И практически все были уверены, что дед получит ещё и третий орден Славы, став полным его кавалером. Но судьба все повернула иначе. Готовилось большое наступление, нужна была саперная разведка, разминирование проходов в минных полях, саперов не хватало. Отделение деда выходило и выходило на задания, до тех пор, пока люди не стали падать с ног от усталости, и дед приказал всем своим солдатам отдохнуть и выспаться. За это его вызвали к командованию, и нетрезвый офицер из особого отдела в грубой форме приказал деду с его отделением сейчас же снова идти на минные поля, дед отказался, потому что понимал – это верная смерть. Слово за слово, в итоге дед Василий не выдержал и ударил пьяного офицера по лицу, а дед был очень сильным человеком, даже в преклонном возрасте, так что можно представить, как «хорошо» почувствовал себя особист. За это деда хотели отправить в штрафбат, но свидетели не побоялись показать, что особист был пьян. Трибунал, конечно, все равно состоялся, деда лишили всех наград, но в штрафбат не отправили и звание сержанта сохранили. Спустя очень недолгое время за форсирование Днепра деду присвоили звание Героя Советского Союза. Думаю, если задаться целью, то, возможно, удастся найти следы этой истории в документах – полагаю, что теперь не всё уже хранится под грифом «секретно».
Я практически никогда не видела деда без работы – он то рубил дрова, то сооружал аккуратный сарайчик для кур, то ставил забор на огороде, то пахал поле под картошку, то ходил за грибами, которые бабушка потом солила в большой деревянной кадушке. Кадушка стояла на общей лестнице; иногда мы, мелкие, проголодавшись и раздобыв кусок хлеба, залезали в кадушку и вытаскивали оттуда хрустящие грузди. Помню, как-то раз дед наловил целое ведро больших черных раков – они копошились в листьях свежей крапивы на кухне, ожидая своего часа. Вскоре дед приобрел лодку – ладную деревянную шлюпку, я быстро научилась ею управлять, часто брала весла из сарая и уходила на Шелонь покататься. Примерно в то же время дед стал разводить кроликов, причем первый кролик, названный мной «Петька», появился в их квартире зимой – я как раз была там на каникулах. Петька, который на самом деле оказался Машкой, была совсем ручная – ела с рук, любила, чтоб её гладили, бегала по комнатам, как домашняя кошка. Дед поставил разведение кроликов на широкую ногу: летом у него обитало до 300 животных. Клетки для кроликов дед мастерил сам – они были аккуратные и очень функциональные: крыша снималась, дверцы были подогнаны точно, без щелей, дно выдвигалось и легко чистилось, для корма была устроена специальная кормушка, куда можно было положить траву, не открывая клетку, а зверьки через крупные ячейки без усилий доставали еду. Тогда же дед приобрел мотор для лодки, и ездил на заливные луга на другом берегу Шелони косить сочную траву для крольчих с детенышами. Меня тоже часто брали с собой в этот поход – ездили обычно дед, его сын (мой дядя) Миша и брат. Накашивали несколько больших вязанок, но их хватало только на один день.
Для кроличьего молодняка на берегу Шелони дедом был устроен большой сборно-разборный загон, состоящий из одинаковых секций в виде больших квадратных деревянных рам с крупной металлической сеткой внутри. Рано утром дед привозил на тележке несколько клеток кроликов и выпускал их побегать и пощипать травку. Вечером вся ребятня из нашего дома и всех соседних домов приходила ловить зверьков, чтобы рассадить их по клеткам, и дед или дядя отвозили их на ночлег в сарайчик. Для всех нас это было очень веселое развлечение. Только глубоким вечером, завершив многочисленные дела, дед выходил на берег Шелони, садился всегда на один и тот же небольшой обрывчик, удобный, словно домашнее кресло, и смотрел на заходящее солнце. И мы, ребятня, сразу же понимали: если дед сидит на берегу, значит, скоро ночь и нам пора бежать по домам.
Вспоминается еще один случай, когда бабушка Клава заболела, дед привез ее оперировать в Ленинград. Они остановились у нас с мамой – мы жили тогда в коммунальной квартире на Охте. Вечером пили чай, и дед ворчал, что наши ножи не режут хлеб, а мнут. Утром я ушла в школу, мама и соседка – на работу, а дед отвез бабушку в больницу. Потом вернулся домой, собрал все ножи в квартире – и наши, и соседские – нашел у мамы в столе старый оселок и наточил их. Соседка вернулась с работы раньше, пришла на кухню поужинать, долго искала свои ножи, поскольку дед их оставил там, где точил – на столике около мойки. Когда же ножи нашлись, соседка стала резать хлеб и страшно испугалась, потому что не привыкла к таким острым ножам. Зато дед вечером был очень доволен, говорил: «Вот, теперь не мнут!»
Когда я приезжала в Шимск зимой, дед всегда давал мне свои большие хозяйственные санки покататься. На этих санках легко помещались трое, и, хотя по рыхлому снегу они шли тяжело, зато с обрывистого берега Шелони они разгонялись так, что доезжали почти до середины реки. Я прибегала домой вся в снегу, одежда была мокрая, ее вешали сушить. Один раз, помню, переодеться мне уже было не во что, а на улицу хотелось, и бабушки со смехом предложили мне надеть дедовские штаны, я же на полном серьезе пошла к деду их просить, он, конечно, тоже от души посмеялся.
Однажды бабушка Клава рассказала, что как-то ночью дед чуть было не задушил ее – ему приснилось, будто он идет в рукопашный, и должен задушить немца. Дед дважды ходил в рукопашный бой, а я, только став взрослой, поняла, как это страшно, но лучше Юлии Друниной об этом, думается, еще никто не сказал:
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Видимо, еще и поэтому дед никогда не рассказывал нам о войне. Он просто очень любил детей.
