Корреспондент “Пугачевского времени” беседует с доктором экономических наук, основателем Центра исследований постиндустриального общества Владиславом Иноземцевым.
– Владислав Леонидович, рядовые жители страны все чаще задают себе вопрос: “На кого работает российская власть?” Ну не может государство, которое по определению должно заботиться о своих гражданах, принимать пачками антинародные законы, разваливать здравоохранение, образование, другие сферы общественной жизни. Какова, на Ваш взгляд, конечная цель всех этих действий?
– Мы живем в своего рода коммерческом государстве, в котором формальные инструменты государственного управления полностью подчинены задачам умножения богатств его руководителя, приближенных к нему лиц, их друзей и родственников, а также и всех тех, чья политическая лояльность необходима «большому боссу» для поддержания своей власти и обеспечения собственной безопасности. Обогащение политической верхушки является высшей целью системы.
Если описать схему такого государства простыми словами, оно основано на иерархии, в которой управленцы того или иного уровня наделяются возможностью воровать «по рангу» или вести предпринимательскую деятельность в сферах, которые они сами и регулируют. Это открывает для них широкие возможности и обеспечивает определенный уровень безопасности в случае соблюдения базовых правил поведения. Я вряд ли ошибусь, если скажу, что практически все громкие коррупционные дела последнего времени стали не результатом системной борьбы с хищениями, а следствием внутренней борьбы в самих политических элитах.
С взрослением коммерческого государства базовые элементы общественного договора окончательно размываются, а население начинает рассматриваться как расходный материал, либо просто как «фактор производства», издержки на поддержание которого (от образования и здравоохранения до защиты окружающей среды) желательно минимизировать. Получается картина довольно последовательного движения в сторону всеобъемлющей системы присвоения чиновничеством того, что в прежние времена считалось общественным богатством.
– Так вроде уже все, что было когда-то достоянием народа, отобрано. Почему закручивание гаек продолжается?
– Потому что без постоянной подпитки сторонними финансами такое государство существовать не может. Для собственного обогащения оно создает бюрократический аппарат, все жестче контролирующий деятельность общества и бизнеса, и плодит проекты, основной целью которых является присвоение значительной части выделяемых на них средств. Контроль за обществом и экономикой приводит к тупику. Властям удается взыскивать огромные деньги с относительно эффективно действующих граждан и бизнеса и либо собирать их в «кубышку», либо инвестировать в то, что не обеспечивает экономического роста. Полное слияние власти и бизнеса приводит, с одной стороны, к затуханию конкуренции, так как коммерческое государство оперирует через искусственно созданные и поддерживаемые монополии, и, с другой стороны, к снижению качества постановки целей, так как последние определяются не стоящими перед обществом задачами, а исключительно легкостью присвоения средств. Классическим примером могут служить ныне действующие национальные проекты. В результате оказывается, что богатеют отдельные граждане, а масштабные задачи развития не решаются.
К тому же нужно иметь в виду, что логика развития любой автократической системы предполагает поиск врагов, выявление каких-то точек риска и потенциальной турбулентности – и это тоже добавляет нашим правителям стремления «закручивать гайки». На мой взгляд, некоторому количеству оппозиционеров давно было пора позволить победить на региональных выборах и затем инкорпорировать их во власть, вместо того, чтобы издеваться над самой этой властью принятым избирательным законодательством, приближаяя социальный и политический «взрыв». Но коммерческое государство не умеет мыслить и действовать с учётом государственных интересов.
– Цинизм и безжалостность чиновников поражают. За этим тоже стоят их коммерческие интересы?
– Конечно. В нормальных странах показателем эффективности работы правительства в социальной сфере является масштаб доведенных до получателя финансовых средств в виде пособий, дотаций, страховок, продовольственных талонов и т. д. Ни один чиновник не стремится к их экономии, будучи не в состоянии трансформировать эти средства в собственный доход. В коммерческом же государстве расходы на социальные нужды стремятся к постоянному сокращению, так как на всех этажах власти функционеры считают деньги, которые им надлежит выделять из бюджета, своими собственными и полагают, что им можно найти и лучшее применение.
Проблема обеспечения жильем ветеранов войны решится в России тогда, когда последний из них умрет — просто потому, что при выделении этого жилья заинтересованные лица имеют наименьший по сравнению с любым другим использованием бюджетных средств шанс получить какую-то выгоду. Похоронный бизнес, так умело проанализированный Иваном Голуновым – еще один пример такой же безжалостности: в трагический момент люди с наибольшей готовностью расстаются с деньгами и идут на любые условия чиновных вымогателей.
Куда ни глянь в современной России: на искусственно создаваемые очереди и квоты на высокотехнологичную медицинскую помощь, на «оптимизацию» сельских школ и поликлиник, на загаживание мест проживания миллионов людей — везде можно видеть неприкрытое пренебрежение чиновников к населению, которое, собственно, и опосредует механизмы извлечения сверхприбылей из этой «новой нефти» для тех, кто не успел присосаться к обычной.
– В последнее время современную Россию часто сравнивают с брежневской “эпохой застоя”, отмечая общие черты: экономическая стагнация, несменяемость власти, принимаемые решения, которые не улучшают положение дел. Насколько обоснованно такое сравнение?
– Советский Союз эпохи Брежнева не мог стать тем, чем стала Россия. СССР был системой, закрытой в политическом и экономическом отношении. Эмиграция была почти невозможной, информация не просачивалась внутрь страны, а нефти Советский Союз продавал за рубеж всего 17% от объема добычи, а не 62%, как сегодня. Современное коммерческое государство зиждется на открытости: она обеспечивает поступление ренты, которая не может быть собрана внутри страны; она позволяет выдавливать недовольное образованное население и привлекать бессловесных крепостных мигрантов; она, наконец, дает возможность использовать офшорные схемы собственности и создавать «запасные аэродромы» по всему миру. Убогая риторика военного лагеря во враждебном окружении, опоры на собственные силы и вставания с колен призвана в первую очередь скрыть банальную неспособность не только обеспечивать серьезный технологический прогресс, но и сохранять прежние заделы. Это отчетливо видно на примере космической или авиационной промышленности, которые показывают неумение удержать даже давно взятые советские рубежи.
Коммерческое государство в этом отношении похоже на компанию, которую ее собственники готовы продать любому, кто предложит неожиданно высокую цену, а если покупателей не находится, то целью становится извлечение максимально возможного текущего дохода при полном отсутствии стратегических целей и задач.
– С трудом верится, что в руководстве страны сидят люди, не просчитывающие рисков социального недовольства и протестной активности. Согласно майскому опросу «Левада-центра» 27% россиян готовы лично принять участие в акциях против падения уровня жизни, а рейтинг одобрения деятельности российского руководства с января по июнь этого года упал с 38 до 28 с половиной. Но ничего не меняется, наоборот, растут цены, тарифы, придумываются новые налоги, штрафы, вводятся запреты и ограничения. Неужели наверху совершенно потеряли связь с реальностью?
– Для сдерживания протестной активности существуют силовые структуры. В коммерческом государстве власть постоянно конвертируется в деньги — а большего средоточия власти, чем в руках работников репрессивного аппарата, невозможно найти. Сегодня часто можно слышать, что силовики стали в России настоящей властью и превращаются в один из основных факторов экономической жизни. Этому, на мой взгляд, не стоит удивляться. Важными чертами силовиков являются, во-первых, их полная независимость от общества, во-вторых, с юности формирующийся у них взгляд на окружающих как на если не реальных, то потенциальных врагов, и, в-третьих, их скрытность, привитая вместе с азами оперативной и агентурной работы и имеющая неоценимое значение в коммерческом государстве.
Полиция и спецслужбы, как один из центральных элементов коммерческого государства, монетизируют полученные ими от общества полномочия лучше других. Не случайно, именно у работников силовых структур так часто находят сотни миллионов долларов наличными. Убежден, что мы вообще не представляем себе реального масштаба богатств и власти представителей этой касты.
Поэтому власть уверена, что стражи порядка, в случае необходимости, будут защищать ее интересы как свои.
– Мы опять приходим к ленинскому “низы не могут, верхи не хотят”. Чем это заканчивается все помним и знаем. Неужели нет другого пути?
– Коммерческое государство, конечно, может быть разрушено в ходе народного восстания или в результате вмешательства внешних сил, но наивно надеяться на то, что его формальный крах уничтожит его структурные элементы. Прекрасным примером обратного является Украина, которая за двадцать последних лет, пройдя через две революции и войну, заметно менее коммерческим государством так и не стала. Поэтому я бы не преувеличивал шансы на то, что данная система, бенефициарами которой выступают в той или иной степени миллионы людей, будет сломлена условным Алексеем Навальным и уступит место прекрасной России будущего.
Самым вероятным мне кажется естественное отмирание модели коммерческого государства, обусловленное сокращением его ресурсной базы. Будучи бизнесменами, политические лидеры подобных государств рациональны. Они будут держаться за власть до тех пор, пока выгоды от этого перевешивают риски, пока контролируемые ими бизнесы приносят прибыли, а не убытки, и пока активы, которые им удалось скопить, имеют рыночную цену. Если бóльшая часть из этих условий исчезнет, прекратит свое существование и нынешняя система. Говоря проще, самым реалистичным вариантом краха коммерческого государства является его банкротство. Но так как перспектива финансового коллапса всей России пока не стоит на повестке дня, финансовыми коллапсами государство будет одаривать своих граждан в индивидуальном порядке и бедность продолжит рождаться из изобилия — что, заметим, Шарль Фурье считал неотъемлемой чертой буржуазного государства. Государства, которое в современной России и во многих других странах бывшего Советского Союза приняло самые жестокие и откровенные формы…
– Спасибо за интересную беседу.
Вопросы задавал С. Аристов