Пигмалиона пришла домой с руками, полными глины. И с ведром. Налепила там на берегу маленьких големчиков, и они бегали за нею, открывая рты, словно голодные птенцы. Никто не знал, что они едят, но Пигмалиона ловила им в озере мотыля и совала по одному, по два – они ели.
Пришла с озера и тут же вывалила свою грязь из ведра и давай лепить уже что-то серьёзное.
– Пига, ну ты уже совсем, – сказал ей Костас. – Что ты делаешь? У тебя же даже снеговики оживают.
– Ну и пусть оживают, – огрызнулась Пигмалиона. – Тебе жалко, что ли?
И она взяла в сарае старую тачку. И на озеро опять – за глиной.
Слепила для начала здоровенный постамент. Костас в ужасе следил за работой. Но он не думал оживать. Она его покрасила в белый цвет.
Но это не всё. Пигмалиона слепила голого парня. И забрала у Костаса старые вещи – штаны, рубашку. Только ботинки не взяла – нечаянно не угадала с размером. У слепленного из глины парня ноги оказались маловаты.
Парень не ожил, и Пигмалиона очень расстроилась. Два или три дня бродила вокруг да около, потом сделала из гипса форму для отливки и пошла просить у отца денег на бронзу.
Убедила. Почему? Да всё потому же: это была первая скульптура, которая не ожила. И Пигмалиона сказала, что она останется в веках. А если отец не даст ей денег на бронзу, придётся, значит, ей ехать в горы и добывать там мрамор. Чтобы парня в мраморе изваять.
Костасу парень ужасно не нравился. Лицо у него было противное, да и сам какой-то неприятный, поза так вовсе отвратная. Сразу по нему видно – задавака и изрядный гад. Но Пигмалиона его обожала. Она рисовала его, и лепила из глины по десять раз, в разных размерах.
Големчики на озере высыхали и рассыпались, но никто не лепил новых. И лягушек, и птиц, и ящериц – все, что были, развалились без обжига. Пигмалионе было всё равно, что с ними станет, она лепила их не для того, чтобы жили. А ради процесса.
А этот парень, он не задался.
Она отлила его из бронзы в один прекрасный день, и напялила на него штаны и рубашку – потому что ждала, что он оживёт. Но нет, не оживал.
– Я что-то неправильно сделала, – сказала Пигмалиона и тут же, у постамента, быстро слепила из глины девочку. Маленькую, лет трёх. Она ожила ещё до того, как Пигмалиона доделала ей пальцы на ногах. И убежала.
С тех пор Костас часто видел, как сестра выходит во двор и трогает изваяние. Она трогала его очень стыдно – иногда даже вставала рядом на постамент и целовала ему лицо, особенно губы.
Но он не оживал.
Однажды Пигмалиона не выдержала и попыталась разбить своё творение, но у неё не вышло. Больше Костас её не видел. И никто не видел. Она пропала.
Искали Пигмалиону больше года. Под конец обезумевший отец и уставший, сдавшийся Костас решили утопить проклятый памятник в озере.
Костас пришёл к нему вечером, и сказал, глядя на противное лицо:
– Чтоб тебя никогда не было на свете! Ты, бронзовый болван! Из-за тебя Пигмалиона ушла из дома! Завтра тебя здесь уже не будет! Жаль, что ты не живой – мы бы утопили тебя, а ты бы сдох!
Он повернулся к статуе спиной, и услышал:
– Да, мне тоже жаль. У неё не получилось оживить меня полностью, но моё сердце всё это время билось.
– И что с того? – обернулся к нему Костас. Его сердце тоже сейчас колотилось как ненормальное. – Её-то этим не вернёшь?
– Она вернётся. Возьми глину и слепи её, – сказал памятник и слез с постамента. – Я помогу тебе. Когда-то она сделала тебя. Ты стал настоящим. Теперь твоя очередь.