Мы плохо спим. Так бывает иногда - во сне - нога будто проваливается в пустоту, и ты просыпаешься с чувством тревоги. После такого пробуждения ты лежишь ещё какое-то время и чего-то ждёшь, стараясь не уснуть.
Я уже подъезжал к дому, когда позвонила Аня:
— Ну, ты где? Время видел?
— Было одно дело.
— Какое?
Глубоко вздохнув, я ответил:
— Я везу малыша домой.
Конец недели. Пятница. Обычный день, словом. Аня позвонила мне ближе к обеду и обеспокоено сказала, что Кокосу плохо: его грудь и живот сильно дёргались - будто он задыхался.
— Я не хочу, чтобы он умер у меня на глазах.
Не дождавшись начала обеда, я выбежал на улицу к машине. Через пятнадцать минут я был дома. Кот сидел в двух шагах от двери, и, казалось, что он ждал меня. Я присел на корточки и открытыми ладонями поманил его к себе, но он сидел и не двигался: только смотрел на меня своими серо-голубыми глазами. Аня взяла пелёнку, укутала его и передала мне.
В машине я приоткрыл заднее окно, чтобы пустить воздух в душный салон. Кот лёг на сидение, вцепился одним коготком в обивку и, укрытый детской пелёнкой, смотрел на обрывок неба через окно.
На каждом светофоре я оборачивался к нему и гладил по голове, приговаривая: «Я никогда тебя не брошу. Всё будет хорошо».
Живот кота тяжело поднимался, и я видел, что ему сильно плохо. Я торопился.
В клинике нас уже ждали. Ветеринар отвела нас в смотровую, где сразу же начала слушать дыхание. Отложив фонендоскоп, она сказала коротко:
— Жидкость в лёгких.
В клинике мы были не первый раз, такое с Косей уже случалось. Мы приезжали с ним на кислородную камеру, в которой он смиренно сидел и ждал, когда я заберу его из пластмассовой коробки и отвезу домой, где он лёг бы на свой любимый порог между коридором и кухней, закрыл бы глаза и мирно дремал, изредка шевеля ушками.
Мне сказали, что его надо оставить на операцию, а потом на стационар, пока ему не станет лучше. Я согласился, потрепал за тёмную мордочку, шепнув, чтобы никто не слышал, никто кроме него, шепнул, как бы почти неслышно, губами: «Я за тобой приеду», и пошёл оплачивать услуги клиники. Я был на кассе, когда его вынесли к весам в коридоре, чтобы взвесить. Зелёные цифры показали «5». Кокос сильно похудел за последние дни. Он всё чаще отказывался от еды, предпочитая много пить.
Я видел, как его уносили врачи. Он смотрел на меня своими чистыми, как предрассветное небо, ещё не освещённое красными лучами солнца, глазами.
Я не подошёл к нему тогда и просто оставил его там, как оставлял много раз до этого.
На работе, в офисе, было жарко и душно. Я, как и всегда, был занят рутинными делами, но вот позвонил незнакомый телефон, и я взял трубку, прервав работу.
— Здравствуйте, Кокос умер сейчас. Мы не смогл..
Пустота объяла меня с ног до головы и с головы до ног. Всё снова и снова набрасывалась на меня она за те короткие секунды, когда я, наконец, не понимая, что произошло, выдавил из себя единственное слово, повисшее на дрожащих губах: «Как?»
Мне вкратце объяснили, что приступ не смогли купировать, что жидкость начала попадать в пасть, что он задыхался и хрипел, в попытках глотнуть воздуха.
— Его было не спасти, соболезную.
Я вышел на улицу, сдерживая комок в груди. Я должен был позвонить Ане... Услышав голос супруги, я начал:
— Аня, наш Кок.. нашего Ко... - пытался я раз за разом сказать то, во что сам не мог поверить.
— Что?.. - волнующимся голосом переспросила Аня.
— Его нет! Нашего малыша больше нет! - почти крикнул я в трубку, разрыдавшись и всхлипывая. — Он умер!
Я слышал только себя тогда: слышал свой плач, всхлипы. Я ощущал, как на солнце нагреваются и высыхают горькие слёзы, текущие из глаз. Я держал трубку у своего уха, где так же, как я, плакала Аня, зажимая полуоткрытый рот рукой.
Я стоял на улице ещё какое-то время, глядя на небо. Оно было нагретое, голубое, и ни одного облачка не пролетало мимо. Когда я представлял, что он - Кокосик - там, на небе, смотрит на меня такими же, как то самое небо, голубыми глазками, я начинал плакать, а из груди вылетали лишь стоны нестерпимой боли.
— Я даже не попрощался с ним! Я бросил его там! Бросил умирать! - кричал я осипшим голосом в плечо жены, а она тихо плакала в ответ.
Аня попросила меня убрать лоток и миски Кокоса, с тяжёлым сердцем я выполнил просьбу, и в доме нашем стало пусто. Пусто…
Как я и обещал, я приехал за ним в клинику. Я вернулся за своим любимым котом, который прожил совсем мало, но который навсегда останется в сердце. Мне передали его прах в маленькой белой шкатулке, где внутри лежал чёрный скорбный мешочек.
И теперь я ехал домой, а шкатулка лишь изредка постукивала на соседнем сидении.
— Везу малыша домой…
Мы отвезли шкатулку с прахом в сад к родителям. Под тенью трёх высоких пихт я вырыл небольшую ямку, куда и похоронил Кокоса. Сверху я положил найденный в саду кусок белого камня, белого, как шёрстка Кокоса в то время, когда он только-только начал с нами жить.
Я стоял над этим камушком и просил прощения. После рождения сына мы уделяли мало времени Кокосу, когда как раньше - он был нашем сердцем на двоих. Аня говорила мне, что мы сделали всё возможное, мы лечили его и, возможно, это дало ему хоть какое-то время.
Я пытался согласиться с ней, а внутри скрипели слёзы, ведь я по-прежнему считал, что мы могли дать ему больше.