1. Текст.
Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу
Я шёл с чужого полустанка.
Гляжу — изба, вошёл в сенцы,
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка...
У изголовья вновь и вновь
Цыганка вскидывает бровь,
И разговор её был жалок:
Она сидела до зари
И говорила: — Подари
Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок...
Того, что было, не вернёшь.
Дубовый стол, в солонке нож
И вместо хлеба — ёж брюхатый;
Хотели петь — и не смогли,
Хотели встать — дугой пошли
Через окно на двор горбатый.
И вот — проходит полчаса,
И гарнцы чёрного овса
Жуют, похрустывая, кони;
Скрипят ворота на заре,
И запрягают на дворе;
Теплеют медленно ладони.
Холщовый сумрак поредел.
С водою разведённый мел,
Хоть даром, скука разливает,
И сквозь прозрачное рядно
Молочный день глядит в окно
И золотушный грач мелькает.
1925
О. Э. Мандельштам, скорее всего, таким гордым идиотом с бульдожьим прикусом не был. Но его поклонники и скульптор видят его именно таким. И именно таким он им нравится. Это клиника, друзья мои. Это клиника!
2. Эти рифмованные строки, авторства Осипа Эмильевича Мандельштама, представляют собой хороший пример поэтической дребедени, крайне небрежной записи то ли сна, то ли яви.
2.1. Нелепая, даже натужная, фантастичность явлена в трудностях поэтического пути: «По пояс в тающем снегу». Куда ж ты шёл в таком снегу, несообразный? И сколько прошёл? Это какие ж сугробы весенние надо выбирать для ходьбы? Это была скандинавская ходьба? Или ты забыл палки?
2.2.
У изголовья вновь и вновь
Цыганка вскидывает бровь...
Должно быть, у неё глаз дёргался, а поэт сие зорко подметил. Хвалю! Возникает вопрос лишь об изголовье. Что это за изголовье? Откуда оно появилось в поэтическом повествовании? И зачем? Или брови цыганки располагаются прямо на её изголовье? То есть на шее?
2.3.
С водою разведённый мел,
Хоть даром, скука разливает...
Что белёсое утро может представляться водою разведённым мелом (а не с водою), это обыденно и это приемлемо.
Но зачем же здесь «даром»? И при чём здесь «скука»? Она разливает мел по стаканам? Выступает барменом-фальсификатором в молочном коктейль-баре? Поэт привержен патологическому пьянству и весь мир воспринимает взором молочного алкоголика? Через «налей даром» и «выпей поскорей»?
3. Но поэтически невыверенная дрянь составляет только первый отдел претензий к шелудивому литератору. Второй отдел претензий — уже не отдел словесности, а отдел живописи. О. Э. Мандельштамом написана мрачными красками довольно мерзостная картина. И плохо не только то, что он лошадок не любит, не заботится об их здоровье и отсыпал им чёрного, повреждённого, овса. У него ж и монахи, которые чернецы по уставу и чину, с одной цыганкой на всех. И чай с солью вместо сахара. «И вместо хлеба — ёж брюхатый». «И золотушный грач мелькает». Что ж тут сказать! Омерзительная картина, ежевед и орнитолог ты наш… Омерзительная!
И вся эта мерзость предметная, и вся вышеописанная мерзость литературная, — обе истекли из поэтического сознания О. Э. Мандельштама. Назвать этого еврея, — поэтизатора монашеских оргий с цыганкой, литературного отравителя лошадей, заразителя грачей золотухой и зоофила — экспериментатора с обрюхачиванием ежей, — кудесником русского языка мой русский язык за моими русскими губами не поворачивается. Какой уж там кудесник! Так, вульгарная шваль...
4. Но поставить точный диагноз этой литературной надсаде нетрудно: вместо Слова, этого питания духа, шетинистый кабысдох предлагает поэзию брюхатого ежа. Разумеется, в свободной стране, где законодательно закреплена свобода печати, кто угодно может предлагать что угодно кому угодно. Надо только помнить прежде чем так формулировать свои пропозиции, что свобода слова вращается на одной оси со свободой оценки высказанного слова.
Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам?
Уведите, уведите меня от него.
Я не хочу слышать этого человека!
Ибо Мандельштам осипел! Уже в 1925 году.
2019.11.28.