Предыдущая глава здесь
Яна лежала на матрасе, брошенном на пол однокомнатной съемной квартиры. Из мебели в комнате были журнальный стол, трюмо и стул, на которое она вчера, собираясь, бросала платья. Окно, закрытое куском фиолетовой органзы, тихо светилось уличным электричеством. На полу стояли в трехлитровой банке увядшие розы, пахло сыростью, пылью и штукатуркой. Яна сняла квартиру в хрущевке не только из-за дешевизны, ей нравились высокие потолки и запах тления, это напоминало о детстве. Том времени, когда все еще было хорошо. Сейчас, при свете настольной лампы, комната походила на гримерку: разбросанная одежда и заставленное косметикой трюмо.
Опять началась изжога. Желудок ныл, будто всасывал сам себя. Внутренности пекло. Больная, голодная, с жалкой тысячей в кошельке, — вот кем она оказалась на самом деле, а не великой актрисой, как мнилось еще вчера.
— Шваль, — сказала она вслух. — Мясо для мужчин. Дырка. Кукла. Ничто.
Она села на матрас, выпрямилась, застыла, вперив глаза в нечто мрачное, доступное ее внутреннему взору.
— Так ведь удобнее! Да? Всем удобнее. И тебе удобнее. Прекрати ныть!
Она зарычала, сминая на груди футболку, и вдруг бросилась в подушку лицом. От слез быстро намокла наволочка. Заложило горло и нос. Яна шумно дышала, выдыхая с протяжными стонами. Клокотало внутри. В своем внутреннем мире она опускалась на дно, туда, где уже много раз бывала. Там пылал пожар и клубилось что-то страшное, непреодолимое и могущественное — ярость.
— Никто… никогда… тебя не полюбит. Ты — отброс! – она говорила чужим, сиплым басом. — Место твое — на свалке, в бомжатнике. Ты сдохнешь от голода и нищеты!
— Я всего лишь хочу любви, — отвечала она другим, высоким и напуганным голосом. — Разве я много прошу? Чтобы меня взяли на руки. Согрели. Я замерзла. Я хочу, чтобы кто-то меня любил, хоть один человек. По-настоящему. Папа! – она замолчала, прислушиваясь к темноте, — Папа, ты слышишь! Ведь я красива, пап? Посмотри! Я хорошо учусь. Ты будешь гордится мной, когда приедешь. Когда ты приедешь за мной, папа?
Она снова заплакала, но теперь по-другому. Тихо всхлипывая, глотая слезы и задерживая дыхание, будто проверяя, слышит ли ее тот, незримый, о котором она говорит.
Нагретая солнцем, белая, закованная в камень набережная, сияющее вдали море. Праздничные, нарядные люди. Лица их расслаблены – уже спала жара. Музыка. Сладкий запах попкорна в карамели, от которого дрожит внутри предвкушение: сейчас они будут есть попкорн и мороженное, и, возможно, сладкую вату, а завтра снова купаться и загорать. И это продлится так бесконечно долго, почти две недели, что кажется — будет всегда.
— Давай купим тебе браслет? – папа наклоняется и показывает на старика, который весь сложен из коричневых морщинок. Старик держит в руках картонку, на которой развешены яркие украшения. Он похож на улыбающееся дерево, которое протягивает ветки, а на них — чудесные бисерные цветы.
— Выбирай! — говорит отец. И Яна тычет в первую фенечку с краю, красные и синие орнаменты на белом фоне. Папа завязывает на ее запястье браслет, берет ее на руки и поднимает так высоко, что она видит сразу всю набережную, и море, и большой белый корабль вдали.
После той поездки родители развелись. Истинной причины Яна не знала, но мать почему-то ненавидела отца. Она выкинула его фотографии, в том числе те, где они вместе отдыхали в Сочи. У Яны остался браслет и воспоминания, из которых она выстроила в воображении целый мир, состоящий из любви, солнца и водной глади. И заперла в нем самую себя, свою нежную и доверчивую душу ребенка.
В Контакте двести тридцать восемь Николаев Красновых в возрасте от пятидесяти до семидесяти лет. В Одноклассниках – пятьсот восемьдесят семь. Яне казалось, что она сможет угадать лицо. Но чем больше она всматривалась в засвеченные или слишком темные, но одинаково плохие снимки обрюзгших пожилых мужчин, тем больше ее воспоминания об отце искажались. Она осознавала, что вовсе не помнила лица, а каждый раз рисовала заново. Разглядывая мужчин, она ни в одном не видела родных черт. И в то же время любой мог оказаться ее отцом. Воспоминания двоились, троилось, подстраивались под момент. И мучали сомнения. Как спасение приходила мысль, что если она прославится, он найдет ее сам.
Яна утерла слезы, запястье щипало. Час назад она снова резала себя. Этот помогало. Тиски, зажимающие в мертвый захват душу, слабели, отвлекаясь на боль в руке. Она как будто приносила жертву демонам. Они отступали. Несколько капель крови за возможность стать пятилетней девочкой, спрятанной в тот солнечный южный день. Но время быстро кончалось, и вот уже снова горят внутренности и наплывают гадкие стоп-кадры воспоминаний. Сколько их было, обидевших ее мужчин?
— Хватит, — оборвала себя Яна. Она резко встала, включила ноутбук. Губы сжаты, на скулах желваки, тело — одна напряженная, целеустремленная мышца. Освещенная экраном, Яна яростно била по клавиатуре.
«Довожу до вашего сведения, — писала она, — художественный руководитель театра такого-то числа в такое-то время изнасиловал меня. Требую связаться со мной и обсудить варианты компенсации морального и физического ущерба. В противном случае я обращусь в полицию с заявлением. Я буду требовать справедливости. Если придется, устрою одиночный пикет у театра, встану с плакатом: «здесь работает насильник». И сделаю все, чтобы о его поступках написали в прессе. Мир должен знать, как он поступает с беззащитными актрисами, которые хотят получить роль!»
«Отправить».
«Наши сотрудники свяжутся с вами в ближайшее время».
Яна набрала в поисковике «Заявить об изнасиловании». Прочла советы юристов, составила заявление «в свободной форме», нашла адрес полицейского участка, подробно представила, как и что будет говорить. Изучила все, что смогла найти про Леонида Захаровича. Женат, двое детей, внучка. Сын и дочь живут в Германии. Жена Наталья — немолодая актриса. Яна мысленно представила, как она ежедневно встречает Леонида Захаровича после театра. Не может быть, чтобы она не знала. Тем более, уже был прецедент, на Леонида Захаровича в интервью интернет-изданию жаловалась одна молодая актриса. Но после этого про нее ничего не удалось найти. Вероятно, Леонид Захарович помог ее карьере завершиться. Что же, Яне в этом смысле терять нечего.
7.
Леонид Захарович ехал в аэропорт. Играло радио «Джаз». Окна слегка потели, приходилось включать обогрев. Ночью ударили первые заморозки, и трава резко пожелтела. От недосыпа и коньяка у Леонида Захаровича гудел затылок и болели виски, но все равно было приятно ехать по утреннему пустому шоссе. В голове еще не было никаких мыслей: ни о встрече с дочерью и ее семьей, ни о гастролях в Берлине, ни о вчерашнем «приключении». Ощущался неприятный осадок в душе, едва уловимый и отдаленно похожий на стыд. «Похмелье, — решил он. — Сяду в самолет и закажу грамм двести коньячка».
Зазвонил телефон. На экране высветилось: «Таня Пи-Ар».
— Алло.
— Леонид Захарович, тут какая-то сумасшедшая сообщения с сайта шлет. Говорит, заявление на вас напишет.
— Что за сумасшедшая?
— Какая-то Яна. Пишет, что вы… Э… Как бы это… Изнасиловали ее, — Тане тяжело далось выговорить такое. — Что делать? Нужно взаимодействовать со СМИ?
— Не обращай внимание. Заблокируй и все.
Леонид Захарович положил трубку. Он был неприятно удивлен. Разве она не получила то, что хотела? Она же с первой минуты дала понять, что мечтает переспать с ним. Чего же ей теперь надо?
«Вы мне поможете?» — вспомнилось жалостливое лицо.
— Ах ты ж, черт! — простонал он, осознавая, что совершил вчера что-то нечистоплотное, что грозит упорядоченному течению его жизни. Чего-то он вчера про эту Яну не понял. Да и хотел ли понять? Сама виновата, вела себя как шлюха, вот он и поступил соответственно. А теперь что? Ничего. Обычная история, каких миллион. Конечно, при желании может подпортить репутацию, но насилие — этого не докажет. Да и репутация у него уже не ахти.
Он вспомнил предыдущий скандал подобного рода, который закончился ничем. Было лишь одно последствие – жена перестала спать с ним в одной постели, но он только обрадовался. Ее жаркое тело давно тяготило его ночами.
«Надо все же пристроить эту Яну куда-нибудь, хоть в массовку».
Он набрал номер Майкла.
— Миша, Мишаня. Ты как, не обиделся на меня вчера? ...Ну ладно, ладно… Слушай, у тебя случаем нет знакомых режиссёров, которым вчерашнюю даму можно в постановку пристроить? Или в детский спектакль? ... Нет? … Ладно, тогда забудь.
Продолжение здесь