Так хочется, пока живешь на свете,
Наслушаться прибоя и скворцов,
Настроить фантастических дворцов,
И не бояться быть за них в ответе.
Александр Дольский.
В Акзаксе, столице Объединенного Королевства Зодеат, на Левом берегу реки Акс, на первом уступе горного плато совсем недавно возник белый двадцатиэтажник, а при нём – аэродром и загадочная площадка с надписью «ПОЛИГОН!!!» на воротах.
В тот судьбоносный день маркиз очень внятно объяснил мне задачу той организации, которая расположилась в этом здании; это был Центр Кризисных Ситуаций, в просторечии - ЦКС. Я-то, по наивности, сначала решила, что основной функцией учреждения будет защита общества от террора, природного и человеческого. Но маркиз заявил, что некий классик ещё во времена оны сказал, что это зло ещё не так с большой руки. Оказалось, что с такого рода проблемами человечество худо-бедно справляется подручными средствами – полицией, юстицией, а если совсем уж не повезет – армией, - но, в общем, справляется.
Маркиз объяснил: тревогу вызывала сложность другого порядка. И вот с ней никто – понимаешь, детка, никто! - так справится и не смог, а выходило, что без решения именно этой проблемы душевное спокойствие, полноценная жизнь на благо общества и вера в будущее (такие простые и как бы обыденные вещи) - зачастую оборачивались фикцией.
Проблема же заключалась в следующем.
Известно, что закон - человеческий закон, - частенько сам пасовал перед собственной сложностью. Он вовсю жал на педали, крутил руль и дергал за рычаги, но только зря взрёвывал, буксовал и юзовал (да и об стенку его часто шибало, и разворачивало до полной собственной противоположности), - а решить проблему не мог. Причина же такой пробуксовки была проста: абсолютная неповторимость и непредсказуемость человеческой судьбы, которая постоянно так выворачивалась и выкручивалась, делала такие фуэте и батманы, что ни закон, ни здравый смысл, ни даже самое разнузданное воображение не могли не то что помочь, а даже просто согласится с существованием этаких пердимоноклей. Общепризнанный носитель правды и милосердия – Церковь - прощала исповеданные грехи, и даже, в некоторых случаях, не боялась взять на себя ответственность за неподчинение закону, – но при всем том не могла гарантированно дать раскаявшемуся грешнику ни крыши над головой, ни достойных средств к существованию: ничего, кроме глухой монашеской кельи. Но ведь не каждый способен на подвиг монашества, а закон предлагал тюрьму и каторгу в равной мере и раскаявшемуся, и нераскаявшемуся, а между тем, а между тем… Защиту обывателя от грабителя, насильника, террориста и бюрократа гарантировала вся мощная система государственных учреждений. Но кто мог гарантировать обывателю – а особенно не обывателю – защиту от государства?.. Всей этой инертности, заскорузлости, ошибок, кумовства, коррупции, тупости и торопливости, и уж непременно – полного нежелания признаваться во всем вышеперечисленном.
Не говоря уже о том простом факте, что многие из нарушавших закон обладали специальными навыками, которые давали им возможность при желании в полной мере исправить причинённое обществу зло. И тогда возникал малоприятный выбор: сгноить ли самые лучшие годы преступника в тюрьме или на каторге, или всё-таки использовать эти его лучшие годы (при его согласии, разумеется), более плодотворно?!
Требовалось нечто среднее между карантином и реабилитационным центром: независимая структура, достаточно светская для решения светских проблем, но достаточно автономная от множества не слишком мудрых человеческих установлений типа око за око, и зуб за зуб.
Ответственность за разумное решение этого вопроса как раз и готово было взять на себя ЦКС. То есть – Центр Кризисных ситуаций.
Структуру ЦКС имело стандартную. Сверху сидел Директор, он карал и миловал; за ним шли замы, они же – начальники секторов. Информационный сектор добывал всевозможную информацию, Научный её по ре сил и возможностей обрабатывал; сектор Культуры приглядывал за всем Разумным, Добрым и Вечным; Стратегический рекомендовал, что со всем этим теперь делать, а Технический обеспечивал потребными для того средствами. Существовала ещё одна, автономная структура, которая по малочисленности своей называлась Отделом, причем Первым. И населяли его как раз те самые заблудшие души, которым мы могли предложить работу по специальности, только на сей раз без уголовщины. Занимался отдел добыванием труднодоступной информации, эвакуацией заблудившихся в лабиринтах закона овнов, - то есть операциями, требующими определенных специальных навыков. Так получалось, что именно они, с более-менее открытым забралом, непосредственно и по мере сил боролись с тем, с чем борется со времён давних всё прогрессивное человечество. Директором ЦКС отчего-то, чуточку поломавшись, согласился стать сам маркиз.
И немедля новый Центр оброс множеством легенд.
…На торжественном приёме в эксплуатацию здания, долженствующего вместить в себя это хитроумное учреждение, по счастью, оказались все свои – король, мэр, маркиз де Ла Оль… Ибо выяснилось, что кто-то что-то напутал с проектом, и парадный вход с шикарным подъездом и застекленным холлом смотрит отнюдь не на город, а на задворки Полигона. Зато глухой брандмауэр с уродливыми железными воротами грузового входа гордо взирал на шикарную автостраду через мост и паркинг на 500 посадочных мест. Оправившись от шока (чему в немалой степени способствовало заготовленное к торжеству шампанское), пообещав друг другу непременно удавить собаку-прораба, высокие гости порешили решить проблему кулуарно: заменить ворота и пристроить крылечко с козырьком. Потому что, как говорят в Акзаксе - там, где брошка, там перёд.
Когда Здание заполнили аборигены, один из последних забрёл от нечего делать на подземный этаж. И вылетел оттуда кенгуриными прыжками, оглашая коридоры нечеловеческими воплями. Его отпоили пивом (оживлявшим по пятницам работу двух кафетериев и одного бара на третьем этаже), и он поведал изумленной публике сагу о драконах в подвальном помещении. Группа отчаянных от руководства, вооружившись огнетушителем, отправилась в разведку и выяснила: строители, возведя стены, забыли вывезти из котлована пару экскаваторов. Позже машины разрезали автогеном и вынесли по частям.
Но и это ещё не всё. Архитектор, делая проект, видимо воплотил в нем свои представления о целях и задачах нового учреждения, и малость переложил по части таинственности. Извивы коридоров, неожиданные тупики и сквозные холлы, похожие друг на друга как клоны, представляли собой такую головоломку, что передвижения по ним с непривычки грозили реальной опасностью провести именно там остаток быстротекущей жизни. Шутники из оперативного отдела тут же начали таскать с собой облегченные варианты спелеологического снаряжения… Однако пущенный первоотдельцами слух о том, что центральная лестница, пронзавшая Здание снизу доверху, то расходясь на два рукава, то вновь сливаясь, - так вот, миф о том, что где-то в районе этажа администрации эта лестница образует петлю Мёбиуса, оказался чистым блефом.
- …Ты легко сходишься с людьми, - сказал маркиз, - тебе и карты в руки. Ты же понимаешь, что биографии у первоотдельцев лихие, это люди, не верящие ни в Бога, ни в черта, но свято чтущие некий рыцарский кодекс. Девочку они не обидят. А вот начальство – запросто. Оно мне надо?.. Так что будешь референтом – секретарем отдела. Должность лукавая: с одной стороны, подай-принеси, а с другой – мягкая прослойка между начальством и подчиненными… После всех твоих экзотических приключений - ты справишься.
Вот тут маркиз отчего-то не ошибся.
Но когда я стала всё это пересказывать Джой, стройная теория почему-то начала стремительно расползаться и выглядела уже не так стройно. Видимо, маркизовы объяснения в моем сознании упали на хорошо перепаханную романтическими бреднями почву, Джой же стояла на совершенно других платформах, и сроду не любила морочить себе голову великими идеями. Выслушав меня, она почесала в затылке, заметила, что консерваториев не кончала, вникать поглубже в маркизовы бредни не намерена, а вот зарплата её устраивает, так что работать в ЦКС она пошла, но - рядовым сотрудником в Информационный. Тихая, глубоко медитативная, ни к чему не обязывающая деятельность.
С самого момента образования новой структуры работы стало – не продохнуть. То в одной отдельно взятой стране вдруг-вдруг-вдруг резко возрастает количество самоубийств. Или люди рожать не хотят: по официальным данным там разве что не рай, а встретишь аборигена лично, так он руками машет - кому верите, люди, у нас ужасы творятся… Ну, и начиналась разработка: из источников – иногда вполне официальных, иногда не очень, - собиралась информация. Далее её обрабатывали специалисты – политологи, экономисты, статистики, психологи, - они искали закономерности, выявляли причины и ставили вопросы. Иногда требовалась дополнительная информация, каковую (зачастую с риском для жизни) добывал оперативный - Первый отдел. Далее шли выводы, прогнозы и рекомендации, за которыми следовали практические разработки: создавалась оптимальная стратегия ликвидации безобразия, буде таковое имелось; создавались всякие фонды, изыскивались и перебрасывались средства; если надо, оповещалась широкая общественность; посылались опытные дипломаты к дипломатам и политикам. Изредка возникала необходимость в действиях более решительных, и тогда в бой опять шел Первый отдел.
Структура наша числилась международной, то есть всеми востребованной; во многие нестыковки я, по необразованности юной, не входила, хоть иногда и замечала их.
Первый, Оперативный отдел, отныне – мой по праву защиты (моей защиты первоотдельцев, если кто не понял), то есть единственной формы принадлежности, которую я признаю, - оказался заполнен не просто симпатичными людьми, но и, по стечению обстоятельств, старыми знакомыми.
Он был маленький в то время. Возглавлял его Данюша – Даниэль Д*Армани, Джоев брат, но веры ему, как и всем прочим, особой не было, так что оказалось, что моя должность – это служить буфером между сложноуправляемой вольницей и суровым начальством. Кроме того, начальство справедливо предполагало, что уж точно проще руководить сопливой девчонкой, чем бандой головорезов, поэтому очень быстро получилось, вопреки расхожей практике, что на летучки, планерки и разборы полетов ходила я. С моими подопечными меня, собственно, свела именно Джой, за некоторое время до создания ЦКС.
Со Стивом и Кристофером Джой познакомилась в Дэлгэрхэте, Невада прекрасно помнил меня по его любимой блинной в Златуве, со Станиславом я работала в одной Компанелльской газете, и так далее. То есть, все сплошняком спутники бедовой юности. Юность свою мы с Джой провели хоть и бесславно, но бурно; зарекомендовали себя безнадежно порядочными и имманентно не способными на подлость; кроме того, я с детства болталась среди взрослых и очень рано научилась воспринимать окружающий мир как данность, без истерики, и решать проблемы не так, как хочется, а как будет лучше для всех. Попав в отдел секретарем-референтом, и выяснив, кто, собственно, находится нынче под моей защитой, я немедленно забоялась, что с дураками мои продвинутые друзья никак не уживутся, а неприятностей они уже и так хлебнули, и им не понравилось. Подопечных своих я нежно любила, очень скоро нас связала настоящая крепкая дружба; стиль общения сложился демократический, и битые волчары очень старались меня не затоптать в спешке, просто из жалости, и даже не отказывались выслушивать. Отношения же подчиненных с начальством оформились окончательно где-то через месяц. Месяц все толклись, как мошка у лампочки, создавая больше проблем, чем все враги вместе взятые.
По счастью, Даниэль питал ко мне некоторую слабость, и в обиду не давал, тем более, что общение с начальством полагал, до поры до времени, ниже своего достоинства. Так что поначалу всё как-то удачно сложилось, просто удивительно.
Трактир был забыт.
…Откуда ж мне было знать, что судьба наша уже обустраивалась, уже пристраивалась в засаде, расчехляя снайперскую винтовку…
Итак, я начала новую жизнь: закрепилась в ЦКС, постриглась, и купила дом. Это был пленительный особнячок на улице Гро-Кайю, - не то чтобы большой, но двухэтажный, с мезонином, застекленной полуротондой и огромным очагом в гостиной. Дом был, конечно же, большеват для меня, и по архитектуре скорее уродлив, но я в него просто влюбилась с первого взгляда, - в небольшой садик, заросший крапивой и ветлами, с короткой каменной, озерного камня дорожкой от калитки к дому. Ветхое крыльцо с громогласным жестяным навесом над ступенями я вскоре прозвала Россинантом: оно шаталось, кренилось, и не рушилось окончательно только по врожденному мужеству, или из каких-то совсем уж высоких соображений.
Прихожая скорее всего задумывалась как холл, но не сдала приёмного экзамена кому-то, и теперь в выгороженном убогой фанерой пространстве ютились одинокая, но осанистая рогатая вешалка, мутное зеркало с мраморным баальбекским подзеркальником, и облезлая, гнутого дерева козетка на когда-то кокетливых балетных ножках.
Далее следовала гостиная, она же кухня и столовая, с собственно эркером, который смотрел на погрязший в крапиве палисад; я немедленно заволокла в эркер кресло с круглым столиком, и немедленно полюбила там сидеть. Непролазная, тропической зелёности крапива, перемежаясь редкими кустами и деревами, стремительно и круто сваливалась вниз, к безымянному ручью в безымянной же ложбине, поросшей довольно жилистой серебряной ветлой с венозными переплетениями когда-то обрезанной поросли. Сразу за всем этим безобразием, на противоположном пригорке за ручьем, виднелся ухоженный и засаженный декоративными хвойниками задний двор таверны «Каменная табакерка», с небольшой гостиницей во флигеле, стриженым газоном, деревянными лавками и коваными ажурными мангалами. Тот берег спускался к ручью чинно и не спеша, зато мой карабкался к дому уже хаотическими рывками, роняя по пути молодые неопытные клены и каштаны, не успевшие обрести устойчивость в борьбе с вешними водами, дождями и законом всемирного тяготения.
Кроме холла, на первом этаже моего дома имелась ещё боковая библиотека, она же кабинет, почему-то отсеченная от остального пространства дубовой, на борьбу со стенобитными орудиями рассчитанной дверью, с медной ручкой в виде ящерки.
Второй шаткий этаж заполняли спальни в количестве трех штук – детская, хозяйская и гостевая, по идее.
…В столовой располагался очаг, сразу же завоевавший мое сердце стильной – «случайной» - проплешиной кирпичной кладки посреди аккуратной побелки, и речным камнем, обрамлявшем устье топки. Очаг решил дело, и я въехала в новый дом при помощи друзей – Первого отдела в полном составе, маркиза и Джой. Небогатые мои друзья скинулись на недорогую мебель из комиссионного магазина, Джой приволокла на тяжеловесе-Неваде каминную кружевную решетку с блошиного рынка, маркиз привез антикварное кресло-качалку и гигантский папоротник в кадке… Я сама с собой скинулась на пироги, салаты и выпивку, и новоселье было отмечено, при большом стечении народа и дешевого вина.
Джой, с которой я собственно в монастырской школе и познакомилась, вернулась в Акзакс немного раньше меня. За время моего отсутствия у неё были свои приключения. Поскольку вся моя жизнь до сегодняшнего дня связана с Джой, как у осужденного на пожизненное каторжника со своим приговором, я считаю необходимым описать не только свои, но и её приключения. Пока я вгрызалась в новую работу, меняла адрес и обустраивалась, моя подруга вовсю занималась личными делами, и успела запутаться в них окончательно. Если честно – я ею горжусь. Оставшись без моего чуткого руководства на какое-то время, Джой совершила чудеса бестолковщины, а это не каждому удаётся. Апофеозом стала история, которую до сих пор рассказывают новичкам, как пример беззаветной, безумной, навеки посвященной ЦКС жизни. Из каких соображений она посвятилва свою жизнь именно ЦКС, отдельный вопрос, может быть, оттого, что ей всегда проще было выбрать нечто общепризнанное, и потом стоять на этом до последнего. Приоритеты она меняла крайне редко, и никогда без скандала.
Год назад Джой вышла замуж за Стива Элиа. Это был один из моих подопечных, сотрудник Первого отдела, весьма грамотный оперативник, вынесший из прошлой своей жизни многозначительное погоняло Росомаха. Он как раз только что появился в Первом отделе и впечатление производил противоречивое; не очень понимая, как убедить его в том, что не все люди друг другу обязательно волки, Джой решила проблему кардинально: стала готовиться к свадьбе. Я на свадьбе не присутствовала, потому что историю эту сочла несмешной шуткой, отмахнулась (как оказалось – напрасно), и занялась пристройством Бобки в детский сад. Так что о многом узнала позже, после чего поклялась больше никогда Джой на самотек не пускать: дешевле станет.
…Нравы в новой семье воцарились богемные, поэтому совершенно неудивительно, что в некий зимний вечер Джой, глянув на часы и убедившись, что уже хорошо перевалило заполночь, не стала ломать себе голову о причинах отсутствия супруга и повелителя, а пошла на кухню, обвела мужественным взором сломанный холодильник и неплотно прикрытое окно (за ним, в кружеве снега, висели в авоське продукты), сбегала в душ и завалилась спать.
Спала она замечательно. Потревожить её сон было очень сложно, и уж во всяком случае, ей не пришло в голову просыпаться от звука полицейской сирены – что-то такое промелькнуло в оборках и рюшах снах лёгким дискомфортом, да и пёс сним; последующее аккуратное звяканье кухонного окна и тихие шаги в коридоре заставили Джой всего лишь перевернуться на другой бок и пробормотать:
- Всё никак к дверям не привыкнешь, урка нераскаянный… на диване постелено, и не сметь меня будить…
Проснувшись утром по звонку будильника и увидав смятую постель на диване, Джой беззлобно ругнулась и отправилась на кухню. Из ванной слышался плеск воды и тихое пофыркивание; Джой на ходу стукнула в дверь – «Кончай расслабляться, дармоед, нам на работу…»
В ванной заработала электробритва, а когда закипел кофе, донесся приглушенный голос:
- Я не помню, дорогая, где у нас йод?
- Пить надо меньше, – с готовностью отозвалась Джой, - слева на полочке йод всю жизнь стоит, чаще дома надо появляться! – сняв турочку с огня и глянув на часы, она уже рысью направилась в комнату делать зарядку. Пока на тертом коврике изображались кобра, плуг и ещё какая-то чума, шум в ванной стих, дверь скрипнула и шаги проследовали в кухню. Джой вскочила с коврика и ринулась принимать душ, - времени оставалось в обрез. Из душа, потряхивая влажной шевелюрой, она влетела в кухню – и замерла.
Потому что перед её носом, удерживаемое твердой рукой, торчало дуло пистолета. И держал его вовсе не муж. Между мойкой и разделочным столиком стоял совершенно незнакомый дядька, чисто выбритый, но решительный. Увидев на уровне глаз зловещую черную дырочку и походя отметив про себя, что в случае чего хоть холодильник чинить не придется, Джой тем не менее с интересом оглядела незнакомца и решила для спасения собственной жизни применить тактику, которая у нас с ней называлась «…а я ем яблоко и смотрю в окно».
Гениальная тактика, непробиваемая.
Она сказала:
- Удивительно. Почему-то считается, что человек, знающий, с какого конца взяться за пистолет, должен и в окна уметь лазить. Оказывается, всё врут календари - предрассудок… Ты, дружище, свалил на улицу свой обед, во-он в сугробе куриные лапки торчат… вон, вон… так что кормить мне тебя нечем, уж не обессудь.
Стараясь не делать резких движений, она налила кофе в две кружки, намазала маслом хлеб и заметила:
- Слава Богу, пистолет нашелся. Вроде бы точно помню, что за телевизор клала… Ты когда поиграешь – на место положи, а то ведь я потом не найду… - она откусила от бутерброда, и, поскольку пассаж с пистолетом прошел мягко, со вкусом продолжила: - и, кстати, кто ж так морду йодом мажет, это всё-таки не колено… Ты вообще сядь, не стесняйся – бери чашку, кофе стынет…
Тактика срабатывала – незнакомец слушал Джой, на глазах теряя решительность. Наконец он неуверенно хмыкнул, чесанул в затылке дулом пистолета, хмуро глянул на него и положил в хлебницу. И потянул к себе чашку.
- Ну, и кто мы? – спросила Джой, внутренне расслабляясь.
- Инженер, - не без вызова буркнул налётчик.
- Ага, это, стало быть, за тобой полиция ночью гонялась, - догадалась Джой. Инженер отвел глаза, оглядел кухню и неожиданно предложил:
- Я холодильник могу починить. И окно…
Потом он чинил холодильник, а Джой звонила мне, так как на руках имелся потенциальный клиент. Патрик – так звали клиента, - действительно оказался инженером, по глупости и доверчивости влипшим в историю с фальшивыми подрядами. На него усиленно катили бочку все реально виноватые, сам он числился в бегах; по счастью, въедливый следователь уже начал подбираться к истине, надо было просто несколько дней не лезть на глаза, и история прояснилась бы. Естественно, я проверила по полицейским каналам правдивость рассказа – всё оказалось правдой. Не слишком нарушая закон, Джой позволила Патрику отсидеться у себя, что неприятно удивило её мужа, а я делала вид, что ничего не знаю.
История эта имела неожиданные последствия. С фигурантом-то вопрос решился без осложнений, а вот Стив, не иначе как обидевшись на починенный холодильник, подал на развод. Джой, которая терпеть не могла переживать из-за чего бы то ни было, оставила ему квартиру (пусть подавится), и тоже переехала. В целях экономии времени и ног (мы обе терпеть не могли телефонов, и постоянно шастали друг к другу) она сняла домик неподалеку от меня - знающему человеку одиннадцать минут ходу.
Район нашей дислокации именовался по названию одной из улиц – Бертрамка, - а полиция окрестила его «конскими широтами». Так называли в пиратские времена некую область Великого океана: корабли, перевозившие лошадей, частенько попадали там в штилевую область, и когда кончались вода и фураж, лошадей сбрасывали в море...
Про Конские Широты местные ворчуны говорили – чтоб вы так жили, как прибедняетесь! Основное население состояло из почтенных буржуа среднего калибра – владельцы забегаловок, мастерских и зубоврачебных кабинетов, более-менее процветающие обладатели сдающихся внаймы шаланд и прогулочных катеров, служащие пароходства, инженеры с доков, хозяева магазинов подержанного платья и антиквариата в неважнецком состоянии, и бесчисленные пожилые пары-рантье без определенных занятий.
Жильё здесь было недорогое, но добротное, и зеленью не обиженное, так как именно здесь, вдоль бульвара Фонтанов, зеленое кольцо столицы на месте её древних крепостных стен растекалось вширь и захватывало всё, за что только мог уцепиться корень: бордюр, газон, угол сквера с унылым монументом, ничейную полосу вдоль клуатра монастыря, приграничные неудоби рынка и кладбища; пустыри за вокзалом, палисад Дома престарелых, дворы, парковки и террасы крутых спусков. Ввиду сильно пересеченного рельефа Бертрамка изобиловала пешеходными лесенками – ими начинались, заканчивались, давились и скалились головоломные улочки и переулки; автомобили чувствовали себя здесь унизительно, а каждый бесхозный сантиметр обложила упрямая флора.
Идя к Джой короткой дорогой, я прихлопывала ногой капризную калитку своего обиталища, огибала его с востока, заворачивала за соседний симпатичный флигелек и ныряла в узкий проход, заваленный зимой – снегом, а летом – упаковочной тарой близлежащей таверны «Внезапный сыч». Оставив справа желтый заборчик паркетных дел мастерской, направлялась к белой псевдоготической трёхэтажке и вступала в гулкую арку, пахнущую кошками, щами и полночными шалостями тинэйджеров; миновав её, оказывалась в смурном тупичке с громким названием «Горячие источники»; пересекала его по диагонали, держа курс на чугунные ворота доходного дома, где за стеклами окон вычурной апсиды полыхали по всё время года жирные фуксии, а снаружи тосковала оскверненная голубями грудастая кариатида.
Ворота были перманентно заперты – мощный засов, достойный оберегать покой древних властителей, хранил от варяжских набегов внутренний дворик с кривой грушей и ревматоидной беседкой. Однако аборигенам было отлично известно, что монументальная щеколда легко выскакивает из гнезда, стоит только надавить на определенный сегмент чугунного кружева. Правда, про Конские Широты у нас говорят - смотри, куда идешь, а то придёшь, куда смотришь: сразу за воротами отважного путешественника подстерегали те самые горячие источники, а именно немереной глубины лужа, зимою и летом курившаяся нехорошим парком. Старожилы философски воспринимали вечную утечку из соседней котельной, тем более что это море разливанное имело свое корыто переката - держа курс на потертые ступеньки дворницкой, следовало идти на полшага от стены, а дальше вы, не замочив ног, попадали прямехонько в гостеприимную дверь сквозного подъезда, парадный вход которого смотрел как раз на окна Джоевой кухни.
Но на этом тернии не кончались, ещё чего! Дом моей подруги числился по адресу «Пехотная, 4, строение 3», но на эту улицу выхода отнюдь не имел, а стоял на улице Соннери, причем задом, впритык к кладбищу. Чтобы не давать кругаля и не лазать среди могил, я входила в соседнее здание страховой компании «Страх под паром», вежливо кивала вахтеру, лифтеру и охраннику, поднималась по щербатой мраморной лестнице, пересекала лестничную площадку с помелом столетней герани, спускалась по бетонному пандусу в сумрак хозяйственных помещений, толкала обитую железом дверь – и попадала на узкую прогалину между рынком «Под воронами» и старым городским кладбищем.
Жизнь в моем любимом городе была веселая, искрометная и творческая. О рынке «Под воронами» ходили легенды, и не удивительно: горожане высоко несли виртуальное знамя собственной экстравагантности, и всегда готовы были и присочинить что-то своё, и подхватить чужую фантазию. Самым точным описанием их характера служил вот такой анекдот:
- Что вы будете делать, если получите миллион?
- Ничего!
- Почему?
- А зачем?!
И конкретно о рынке:
- …Скажите, как идти на рынок «Под воронами»?
- Как, как… С деньгами!
- Продавец, чем вы кормите своих кур?
- А что?
- Ничего, просто я тоже хочу так похудеть…
- …Что это у вас, хозяйка, салат такой страшный?
- Дама, я же на вашу внешность не покушаюсь, хотя и есть куда…
И – апофеоз, который в Акзаксе привычно именуют апофигеем:
- Скажите, продавец, а кило моркови влезет в мой клатч?
- Моё кило – влезет.
Собственно вороны гнездились на кладбищенских вязах, а повозки с капустой и копчёными окороками с утра до вечера нарушали чопорную грусть похоронных процессий. Наверное, поэтому строение №3 и повернулось задом к уличной толчее, предпочтя ей вечный покой последнего приюта.
Дом Джой был поболее моего, и отличался тремя достопримечательностями, немедленно повергшими в тоску завистливых первоотдельцев. Во-первых, это был пожилой филин, гнездившийся на эпическом древе в садочке. Древо при ближайшем рассмотрении оказалось дубом, помнившим, вероятно, как ладьи первопоселенцев пристали к здешним берегам. Кладбище, натурально, было чуток поновее, но всё равно отдельные его уголки навевали почтительные думы о кромлехах Стоунхеджа. Сам садочек был с прихожую величиной, и резво скакал вниз, по корням и каменюкам, от дома к улице. Джой нежно его полюбила и любовно обихаживала, весной - нарциссами, летом - вислоухим амарантом, а к осени ближе – бархатцами и буйными циниями.
Во-вторых - потрясающая панорама склепов, крестов и горельефов из окна гостиной.
…Третья достопримечательность в буквальном смысле слова выбила почву у меня из-под ног: дело в том, что по непонятной скаредности архитектора пол первого этажа Джоева дома оказался вымощен ни чем иным, как бракованными надгробиями. Я всю голову изломала – считать это святотатством, или нет? С одной стороны – всё же надгробия; с другой – всё-таки бракованные, то есть никакой смысловой нагрузки не несущие. Если они чем и внушали священный трепет, так это апокалиптической безграмотностью кладбищенского камнереза. Из уважения к покойным – упокой, Господи, их души! – я не стану приводить примеров, и на том закруглюсь.
…Дом Джой требовал ремонта, мой – нет; Джой терпеть не могла ночевать в чужих компаниях, а я – нет; таким вот образом, однажды весной я ночевала в гостях, а Джой – у меня, так как в ходе ремонта шпангоуты её жилища покрыли чем-то смертельно неполезным для здоровья.
Как верная подруга, она мужественно приняла на грудь все мои ежевоскресные вечерние заботы. Первой и основной из них был сын Бобка.
…Когда я вернулась в Акзакс и мы с Джой восстановили отношения, она, тогда ещё бездетная, глянула на моего годовалого чумазого и счастливого сына, и нахмурилась:
- Какой маленький… Чем ты его кормишь, бюстом?
- Нет, - вздохнула я, - уже детской кухней и подножным кормом. Пережёванным, то есть, тьфу, перетёртым.
- М-да, - вздохнула Джой, - стало быть, предохраняться уже поздно. Ладно…
И приняла Бобку, и вписала его в собственную жизнь безоглядно и безоговорочно, как родовую неотчуждаемую собственность.
…Так вот, для начала Джой накормила ужином ребёнка.
Тут есть свой нюанс.
Насколько известно из рассказов многочисленных пострадавших, нормальных детей накормить проблема, потому что они не едят. С Бобкой же всё обстояло с точностью до наоборот: аппетиту сына позавидовал бы любой литературный кадавр и володух. В нашем случае фокус заключался в том, чтобы вовремя остановить процесс, и Джой умела вычислять этот момент не хуже меня. Итак, она выпроводила из-за стола ребенка. Решительно отмела его поползновения засесть перед телевизором «на чуть-чуть». Вымыла посуду, ребенка, уложила его спать, отшила нахально набивавшегося в гости с девицей юного первоотдельца Фрэнка, напилась чаю с бутербродами, и, наконец, легла спать с чувством исполненного долга.
В принципе мой дом ей нравился, и кошмары Джой вообще не свойственны; поэтому, проснувшись в самый глухой час ночи от непонятного шума, она натянула одеяло на ухо и попыталась заснуть снова.
Но не тут-то было.
Звучок не пропадал, а упрямо норовил оформиться в глухие стенания. «Во всяком случае, это не Бобка, - подумала Джой, прикинув тембр и нашаривая халат, - а вот если это Фрэнк…» Вытащив из джинсов ремень с увесистой пряжкой, она спустилась на первый этаж. После непродолжительного блуждания по темному холлу, она чётко определила направление, и, ушибив лодыжку о кресло и своротив папоротник, уперлась в камин. Звук шел оттуда.
Я должна – нет, просто обязана! - повторить здесь, что Джой Гастелль давно уже прославилась на всё ЦКС и дружественные державы своим категорическим здравомыслием. Именно благодаря ему она не сделала ни одной из тех глупостей, которые положено совершать в аналогичных случаях дамам.
Она не стала щипать себя за филейные части тела в дикой надежде, что «быть такого не может».
Не закричала нечеловеческим голосом.
Не схватилась в потемках за телефон в безумном намерении звонить куда-то – отлично зная, что именно в такие вот моменты дорогостоящая аппаратура склонна выскальзывать из дрожащих пальчиков и разбиваться вдребезги.
И не побежала она в одном исподнем куда глаза глядят… Щас, не на такую напали. Она просто почесала ушибленную лодыжку и включила свет. Учитывая вышесказанное, можно поверить, что открывшаяся картина шока у неё не вызвала и сознания не лишила.
А открылось ей следующее.
Родной, уютный камин, которому за недолгое время знакомства мы успели-таки доверить немало задумчивых взглядов и глубокомысленного копания кочергой в веселых углях; мой камин, изученный, казалось, вдоль и поперек, похоронивший в обширном чреве своем и некоторые письма, и некоторые фотографии (что сблизило нас с ним окончательно), - словом, беленый потрескавшейся известкой, свой в доску друг зиял в данный момент полным отсутствием задней своей стенки, и оттуда, из непроницаемой для взгляда черной дыры, тянуло могильным холодом и ржавым железом, и слышались – уже совершенно отчетливо, - тяжкие стоны.
«Не опоздать бы завтра на работу», - подумала практичная Джой, и заглянула внутрь.
В квадрате света, падавшего из гостиной, проглядывал уходящий во тьму каменный коридор. Ни высота, ни ширина его не поражали воображение – ну, штольня и штольня, - однако, Джой отметила лаково отсвечивающий пучочек проводков, неизвестно откуда идущих, и уходивших вместе с коридором куда-то туда, в стылый сумрак. Но странные проводочки не успели всерьез заинтересовать мою подругу, потому что на самой кромке светового квадрата лежал в луже кровищи человек. Джой, твердо убежденная в том, что мертвецы не стонут, туже перепоясала халат и, как с поля боя, потащила раненого подмышки в дом, между делом вслушиваясь в хриплые реплики полутрупа:
- Дурак… гордец… поздно.
Вернувшись в понедельник утром на такси – захватить Джой на работу, а сына в ясли, - я в планах своих была решительно опрокинута. Сына повезла Джой, а я осталась дома с обмытым, профессионально обработанным и мечущимся в жару незнакомцем. Краткая сводка, данная Джой, не объясняла ничего, особенно самостоятельно вставшей на место каминной стенки. Я надеялась получить хоть какие-нибудь объяснения, когда спасенный придет в себя, а пока попыталась дедуцировать. Дедукции навевали тревогу. Больше всего они напоминали популярную в Акзаксе хохму, очень точно обозначившую всё богатство и многогранность земной тщеты:
- Что делать, если заблудился в лесу?
- Элементарно! Надо перво-наперво определиться по сторонам света. Например, подумать, где юг.
- А как в лесу узнать, где юг?
- Опять же элементарно! Надо посмотреть на ближайшее дерево. Если это пальма, то юг уже здесь…
…Судя по всему, пострадалец был не беден, профессию имел (если имел) интеллигентную, то есть мозолями не чреватую. Точеное лицо говорило о породе; черные прямые волосы и серые, затуманенные жаром глаза представляли широкий диапазон выбора национальности – каламбиец?.. юниец?.. В общем, не негр. Модельная длинная стрижка отметала причастность к любому военному ведомству, а отсутствие следов обручального кольца вызывали неожиданно печальные вздохи о бренности и крепнущее желание взять себя в руки.
Ранение в плечо, по счастью сквозное, оказалось из разряда неопасных, и врача вызывать мы с Джой отказались, из соображений деликатности, так что мне представился случай подтвердить свой ЦКС-ный диплом медсестры. Сын был на пятидневке, а ситуация до такой степени выходила за рамки каждодневной рутины, что я без зазрения совести сказалась на работе простуженной, а доброхотов-приятелей Джой взяла на себя. Тем же днем, после нескольких часов интенсивной терапии, больной открыл глаза, обвел осмысленным взором белёный потолок, дешевенький ситчик обоев, картиночку из журнала в рамочке, меня, тумбочку со шприцами, бинтами и линиментом синтомицина, и – закрыл глаза обратно. Всё последующее до вечера время связаться с ним оказалось невозможно, ибо он либо спал, либо попросту решил не утомлять себя объяснениями.
Ночью того же дня он исчез.
К неблагодарности людской я, как правило, отношусь с пониманием. Рассудив, что у человека и так хватает неприятностей, я дала бой разыгравшемуся воображению, тем более что предатель-камин стоял насмерть, и тайны своей нам с Джой так и не открыл – несмотря на многочасовые попытки сдвинуть стенку путем порчи интерьера и чувствительной жертвы в виде предметов домашнего гардероба. Предметы эти, после пребывания в жерле камина (вместе с нами, разумеется), пришлось списать в расход. Со слезами разочарования.
…Мы купили вскладчину новый горшок для папоротника. Отмыли уксусом соусник, в котором разводили марганцовку. Сняли карантин с моего алказара, написали объяснительную начальству и вечером следующего же дня выдержали наплыв озадаченных друзей, в ходе которого ну, совершенно – клянусь! – без нашей подачи маркиз неожиданно выдал справку по интересующему вопросу. Просто зашел разговор о дежурных городских проблемах с водопроводом (что для нас с Джой было достаточно актуально), и я пошутила: судя по тому, сколько ежемесячно Конские Широты платят коммуналки за воду, и что имеют взамен, деньги из городского бюджета резво утекают в никуда, так что, похоже, слухи об акзакских подземельях не такие уж и слухи.
- …Разумеется, деточка. У любой проблемы есть дно. И развеселых акзаксцев, конечно же, не минул пьянящий искус Фронды, - несколько неожиданно оповестил маркиз почтительно внимавшую аудиторию - Фрэнк, Данюша, Станислав, Стив… все свои. Оная аудитория, после пары кувшинов красненького, доставленного из соседнего трактира, готова была с равным усердием слушать и урок краеведения, и цитаты из телефонного справочника. Исключение составляли мы с Джой.
- Ты не так уж и не права, ребенок, - вещал маркиз, восседая на железном табурете у кухонной стойки, и постукивая длинным пальцем по тощему колену. - Летописи свидетельствуют, что в 16 веке троюродный брат короля, Бертрам Акзакский, будучи романтик, затеял мятеж во славу демократических вольностей и свободы торговли. Вуаля* - всё кончилось для него очень печально, шевалье сан пер э сан-репрош*… Королевские кирасиры осадили его резиденцию на Арденали, а простецам-комерадам, уважая их невежество, король обещал милосердие. Эде туа э дье тедера* – решили горожане, и предали мятежного герцога. Его четвертовали, особняк сожгли… кстати, подельники Бертрама времени не теряли: ле вин этире иль фо ле буар* - пожар-пожаром, но многие частные дома в районе моста Тела Господня щеголяли с тех пор обновками, под шумок прихваченными на пепелище. Там, знаете ли, до сих пор встречаются и оконные решетки с герцогскими коронами, и наборные двери розового дерева, и флюгера эпохи Ренессанса… А спустя какое-то время после казни пошли гулять слухи. Оказалось, уи сан дот*, герцог спасся, а казнили камердинера, компрене ву? Се пенибль ме се ля дюбьен*… Сколько же было разговоров, я представляю! – па экземп*, бытует легенда, что герцог спасся посредством тайного хода. Кто знает, кто знает… Между прочим, два века спустя совсем рядом, на улице Лафорт, ремонтировали подвалы старых складов. И нашли под полами другие подвалы. А годом позже провалилась часть мостовой… Странно, нес па*? Обнаружился выложенный камнем коридор. Но поскольку он был завален ан масс*, то никуда не вел, и о нем забыли. Но легенды остались. А может, и не только легенды…
---------------------
Вуаля – такова жизнь
Шевалье сан пер э сан-репрош – рыцарь без страха и упрека
Эде туа э дье тедера – помоги себе сам, и Бог поможет тебе.
Ле вин этире иль фо ле буар – когда вино откупорено, его следует выпить.
Уи сан дот – разумеется.
Компрене ву? – понимаете?
Се пенибль ме се ля дюбьен – это хлопотно, но это к лучшему.
Па экземп – например.
Нес па? – не так ли?
Ан масс – в массе своей
(продолжение следует)