С тех пор как Украина встала враскорячку между Россией и Западной Европой, а затем и полностью своими помыслами устремилась на Запад, стало отчётливо понятно, что резко выпятившаяся альтернатива «или-или» в переводе с политкорректных эвфемизмов на человеческий язык означает самое что ни на есть противостояние между ЕС и Россией. А поскольку денежным мешком, а, стало быть, и пламенным мотором в Евросоюзе является Германия, понятно, кто на кого и от кого тянет лоскутное европейское одеяло.
Из памяти наших людей, безусловно, не могут выветриться жуткие воспоминания о зверствах, творившихся нацистами преимущественно немецкого происхождения на нашей земле. А немцы, по определению, никак не могут полюбить своих победителей, даже трижды осознавая своим трезвым германским умом, что они были тогда чрезвычайно не правы.
А ведь когда-то на протяжении нескольких поколений кряду Россия и Пруссия были союзниками, причём союзниками тесными и искренними. Сейчас, когда уже прошло более века с начала Первой мировой войны, немцы начинают всерьёз задумываться, а что же заставило тогда Германию расстроить многолетнюю дружбу со ставшей вдруг врагом Россией и повернуть оружие в сторону своего недавнего союзника и партнёра по европейским делам.
«Никакой необходимости в войне!»
«Россию нельзя включать в число наших подлинных врагов: у неё нет противоречий с Пруссией; она лишь изредка может выступать нашим противником», — так описывал Фридрих Великий в своём политическом завещании в 1752 году одну из основополагающих аксиом прусской внешней политики.
150 лет спустя с ним согласился Отто фон Бисмарк, когда в своих «Мыслях и воспоминаниях» писал: «С Францией у нас никогда не будет прочного мира, с Россией — необходимости в войне». Правда, он при этом добавлял: «если либеральные глупости или династические ошибки не испортят ситуацию».
Это были пророческие слова. Спустя несколько лет, в 1914 году, именно это и произошло. Почему же немцы и русские, веками сознававшие, что между ними нет таких противоречий, которые не могли быть решены дипломатическим путём, вдруг в течение каких-то 27 лет дважды повели друг против друга войны на уничтожение? Как считают сегодняшние немцы, этот странный факт принадлежит к наиболее крупным загадкам истории.
Вернёмся в 1914 год. Гогецоллернов и Романовых связывали родственные узы, в Берлине и Санкт Петербурге существовали русские и, соответственно, немецкие общины, немцы и русские активно общались между собой и ценили друг друга. И даже такие столкновения интересов, какие были между крупными землевладельцами с Восточной Эльбы, пытавшимися с помощью протекционистских тарифов уменьшить наплыв на немецкий рынок дешёвого зерна с Востока, и производителями этого зерна в России, никак не могли в короткое время разрушить многовековые связи между двумя странами.
Как в принципе функционировала плеяда тогдашних европейских стран, стало ясно в 1853 году. Россия снова атаковала Османскую империю и заняла дунайские княжества Молдавии и Валахии, что приблизило Российскую империю к своей давней мечте прибрать к рукам вход в Чёрное море.
Первая в истории современная война
Англия посчитала, что затронуты её интересы в Средиземном море и в Азии и снарядила военный флот. Французский император Наполеон III, постоянно стремившийся внешнеполитическими успехами укрепить свою власть, последовал примеру англичан. В качестве младшего партнёра к спешно сколоченной коалиции подпрягся и готовившийся к объединению Италии Пьемонт-Сардиния.
Эта Крымская война длилась до 1856 года, то есть целых три года, но революционизировала при этом не Европу, а самоё себя. Ибо она была первой в человеческой истории современной войной. В неё вступили броненосцы, движимые паром корабли перебрасывали войска за тысячи километров, а огневая мощь новых винтовок с нарезными стволами выросла настолько, что солдаты, осаждавшие русский город-крепость Севастополь, вынуждены были зарываться в окопы.
Массово погибшие у Балаклавы всадники британской бригады лёгкой кавалерии наглядно доказали, что времена лихих кавалерийских атак миновали. А новейшие пушки доходчиво продемонстрировали закостенелым британским адмиралам, что нападение деревянных кораблей на береговые батареи могут иметь фатальные последствия. И медсестра Флоренс Натингейл получила почётное звание «Ангела раненых», существенно улучшив санитарные условия в военном лагере. И тем не менее из свыше двухсот тысяч погибших в этой войне англичан, французов и русских ровно две трети стали жертвами эпидемий и не вылеченных в лазаретах ран.
И всё же Крымская война была в высшей степени локальным событием. Ни одна из крупных противоборствующих сторон не бросила в бой основных частей своих вооружённых сил. Военный конфликт закончился как одна из кабинетных войн 18 века. По Парижскому мирному договору, Россия оставила Дунай, а христиане в Османской империи были приравнены в своих правах к мусульманам.
Были врагами, а стали союзниками
И вот через каких-то полстолетия прежние противники превратились в союзников. В том, что так всё произошло, не последнюю роль сыграла сторонняя позиция, которую заняли в крымской войне Пруссия и Австро-Венгрия. Они продолжали свои мелкие и быстрые войны. А глобальные перспективы Англии, Франции и России их волновали мало. И даже после того, как Пруссия-Германия в 1871 году выросла в гегемонистскую силу на континенте, её канцлер Бисмарк заявлял, что дела на Балканах в его глазах не стоят «здоровых костей одного единственного померанского мушкетёра».
Во время Крымской войны Пруссия оставалась верной России, хотя ни в чём конкретном себя и не проявляла. Другая же серьёзная сила в Европе, Австро-Венгрия, напротив, заняла угрожающую позицию, хотя её император пережил в своей Вене революцию 1848-1849 годов лишь только благодаря помощи русских казаков. Священный союз трёх консервативных корон Восточной Европы после Крымской войны приказал долго жить.
Бисмарк был «честным маклером»
Наряду с Англией и Францией Австрия выступала в роли всё более активного игрока в так называемом «Восточном вопросе», как нарекли будущее хиреющей Османской империи. В 1877 году Бисмарк сформулировал основные принципы своей внешней политики: стремление к «общей политической ситуации, в которой все державы, кроме Франции, служат нашим интересам, и в которой мы сможем держаться в стороне от коалиций против нас, используя их взаимоотношения друг с другом». С этих позиций он годом позже и выступил на Берлинском конгрессе в роли «честного маклера», учредившего общеевропейский миропорядок, который в некоторой степени уравновесил различные интересы на Востоке.
Уже тогда в Российской империи считали, что со стороны Германии — прежде всего в Балканском вопросе — маловато доказательств дружбы. Однако пока союзник России в Берлине носил фамилию Бисмарк, всё продолжалось более или менее нормально. Но едва он оставил свой пост, его преемник Каприви тотчас же отказался от продления двустороннего договора о взаимной поддержке.
Он не смог бы играть «с пятью стеклянными шарами, он сумел бы управиться лишь с двумя стеклянными шарами одновременно», заявлял он с обезоруживающей откровенностью, добавляя, что «ценность альянса значительно падает, когда он не находит поддержки со стороны общественного мнения». В игру вступили либералы. Для немецких либералов Россия выглядела олицетворением ретроградства, а русская либеральная оппозиция молилась на Французскую республику, делая из неё икону в борьбе с царской автократией.
Это резкое охлаждение имело драматические последствия, когда великая держава Россия в 1904-1905 годах позорно проиграла войну с Японией, а царь смог обуздать революции лишь ценой далекоидущих внутриполитических уступок. Этой слабостью тотчас же воспользовалась Австро-Венгрия, аннексировав Боснию-Герцоговину, которой она с 1878 года управляла по мандату. Когда Россия выразила протест, Германия поддержала Австрию.
Обе немецкоязычные империи вознамерились поиграть мускулами и заодно обзавестись престижной добычей. Однако миропорядок от 1878 года пошатнулся. Агония, в которой, казалось бы, должна была пребывать и впредь промышленность России, в ходе социальных преобразований, экономических реформ и потоков французских капиталов намного быстрее, чем ожидалась, сменилась мощным модернизационным рывком вперёд.
В слепой уверенности, что за шесть недель удастся уничтожить французскую армию, прежде чем русский солдат вообще появится в поле зрения, после выстрелов в Сараеве в 1914 году германский император Вильгельм II дал нерасторопному и колеблющемуся австрийскому союзнику карт-бланш.
Прикованная к слабому союзнику…
Это была та самая «династическая ошибка», которой так опасался Бисмарк. Прикованная к более слабому союзнику Германия ввязалась в войну с Россией, имевшей, собственно, конфликт интересов лишь с Австро-Венгрией, который в угаре истерического мышления выглядел решаемым только с помощью войны. Не только один померанский мушкетёр, а миллионы вынуждены были оплатить эту глупость своими жизнями.
Так получилось, что с началом войны в 1914 году Германия проиграла и Крымскую войну. Опыт, который можно было бы там приобрести, у неё отсутствовал, и потому было трудно понять, что же произойдёт дальше. А дальше не было и не могло быть ничего хорошего…