1222 год, весна-лето. Отразив мусульманский набег на Бухару, монголы прибегают к возмездию. Дерзкий отряд положили в поле, а Мервом занялись специальные люди с особыми полномочиями.
Продолжение. Предыдущая часть и тюркская отвага, добиваются ЗДЕСЬ
Музыка на дорожку
Свой чужого лучше и чужого хуже. Потому что свой
Этого человека звали Хумаюн и до монгольской войны жил он тихо. Звезд не хватал и с начальством не спорил, дослужившись до сипахсалара (полковника).
Умереть бы ему в безвестности, как тысячи таких как он до, и десять тысяч после... но Инальчик Каир-хан вырезал монгольских купцов. За это полтора десятка туменов распороли Великий Хорезм, и расклады людей смешались.
Не будучи ретивым воякой, под копыта Хумаюн не лез, но службу знал. Едва Хорезмшах Мухаммед объявил сбор в Балхе, сапахсалар с людьми немедленно поспешил на зов. Все его молодцы были сыты, оружие начищено, а переметные сумы желтели ячменем.
Уходя сипахсалар обнял жену, перецеловал детей, а старшему (Ибрагиму) наказал
Сухой камыш не пускает к реке, а старые люди к хлебному месту
Погибни Хумаюн на войне и юноше полагалось унаследовать должность. Но незнатным людям даже и положенное светит туманно, а значит собственный ум должен быть ясен.
Находясь в Балхе Хорезмшах постоянно кидал войска за Джейхун (Амударья). Откуда назад не возвращался никто, или возвращались такие, что лучше - бы не возвращались.
Никогда сипахсалар Хумаюн не видел таких робких и настолько сломленных мужчин. Притом что раньше... он их знавал храбрецами, которых раз в тысячу лет видит Вселенная.
Про хорезмшаха Мухаммеда, Хумаюн понял одно
Это не власть
И когда тот бросив войска, сбежал на Запад, печали сипахсалар не испытывал. Удручало другое. Власть испарилась, а вместе с ней мечты о будущем внуков. Истекал и остаток от жалованья, который приносит достаток в доме.
Помыкавшись по проходимцам, испытав ужасы переменчивости и злоключения дорог, Хумаюн прибился к монголам. Тем более они уже давно и жадно, искали таких как он.
Волкособы
Чужой ставший немного своим, лучше своего ставшего немного чужим.
Хорасан остро ставил вопрос о привлечении местных. Древний, густонаселенный, с мощными городами и деятельными соседями, он не собирался падать сам, и не привык (в отличие от Мавераннахра) к власти иноверцев.
Найдя было привычное решение, Чингиз осекся. С тем же успехом некто (безрассудный!) мог выкашивать весь тростник Джейхуна или пытаться в одиночку запрудить Хуанхэ. Где даже Мухали оказался бессилен.
Вдобавок, истребления сартаулов создавали глухую стену отчуждения, деля местный мир на мы, и они. Потому-то и потребовалось их мы разбавить.
Сперва взяли, что на поверхности - преступников.
Шайки распутников и сборища святотатцев. Площадная плесень, собранная в стаю поиском зелья. Осадок жилищ и пена кварталов, готовая вылизать камни, сохранившие запах порока, как пес лижет кровь в базарной пыли. Стыд семьи и плач человечества, той породы, которой гнушается мать!
Монголы такими не брезговали и брали на службу. Вскоре стало понятно, что проку от них немного. Не умея ни сказать (путного), ни слушать. Направив мысли к поиску удовольствий. Пренебрегая приказами и почтением старших. Дорвавшись до власти (с ее то возможностями) как взмыленный конь до воды. Они гибли в наслаждениях и неге, а крали столь бесстыдно, что и не умеющий краснеть заливался стыдом.
Вдобавок став видными женихами, они повадились играть свадьбы, заведя гаремы, способные удивить меликов и смутить камень.
Наложившись на природную распущенность, расправы и пьянство разлагали душу, а вседневный разврат добивал ее.
Характеры становились вялыми и плаксивыми. Ни с того ни с сего человек падал ниц, дрыгал ногами и хныкал. Вокруг начиналась кутерьма, сочувственный плач перемежался с музыкальными инструментами, пением и плясками танцовщиц. Слуги несли сладости и запретное, пока наконец хозяин не затихал на софе. Обиженно посапывая и причмокивая губами.
Проку от таких не было, и монголы обратились к испытанным людям. Служилому сословию Хорасана, знающему что побудка происходит утром, а приказы выполняются бегом. Потребовались не отбросы народа, а его органические сыны. Основательные и добротные.
Так Хумаюн снова оказался на службе. Недалеко от заветной мечты: купить соседний участок, и передать Ибрагиму - должность!
Рвение и усердие
Дом ценят за хлеб, а царей за плеть
Сипахсалар истосковался по власти. Той что может отдавать приказы, не интересуясь как к ним относишься ты. Насмотревшись на выходки тюрок с Хорезмшахом. Хумаюн ликовал, глядя как охотно монголы подчиняются сами, и как жестко подчиняют своим ханам других.
Вначале Хумаюн просто служил. Говорили руби - рубил, коли - колол, жги - жег, мучь - мучал. Служба есть служба. Какая ни была, никуда не денешься. Но время шло, а продвижения не было. Вожделенный дом с садом и должность Ибрагима рассеивались как пустынный мираж. Посреди ночи все чаще укоряла бессонница.
Осознав необходимость действий, сипахсалар проявил рвение.
Он запрещал своим людям спать, пока население мятежного городка живо. Запрещал есть, пока сельчане не выдадут закопанных сокровищ. За дерзость монголам, упреждал их удар своим.
Если какая-нибудь рыхлая душа оказывалась на расправу хлипкой, застывая перед девицей или муллой, Хумаюн личным примером показывал как надо, приговаривая:
Тебе неудобно от чужого неудобства. Пока от этого не избавишься, жизнь удобной не станет.
Время оказалось лютым, и слабые на брюхо отсеялись.
Добренькие, жалостливые, нежненькие и чистенькие отвалились, усеяв костями бесчисленные арыки судьбы.
Остались люди дельные и усердные. Знающие что хотят от жизни они, и чего от них желает она.
Мало-помалу к Хумаюну прилепилось прозвище Ак-Мелик (Белый князь). Так монголы называли его в шутку, а свои всерьез. Монголам сипахсалар улыбался, со своими же шутить перестал. Но спрашивая строго, он и заботился бережно. Сделавшись для отряда отцом, и матерью.
Пока воины занимались делом, неподалеку готовился благословеннейший достархан.
Дымящиеся ломти сочного мяса. Нарезанные так, чтобы кусок наполнил рот не вываливаясь наружу, а текущий по подбородку сок можно было поймать языком. Всегда свежая (за этим следили!) зелень. Сыр в капельках росы с тонкой кислинкой, белый как горная вершина и мягкий как облако. Горячие лепешки, соты и свежевыжатый золотой мед.
В тени потел ящик со льдом с кувшинами разбавленного гранатового сока. Потевшим много, людям сипахсалара постоянно требовалось охладиться и утолить жажду.
За способности по потребности!
Работай на славу, кушай на здоровье!
Приговаривал Ак-Мелик, не обращая внимания на посеревших от голода и бед землепашцев. Жавшихся по канавам в надежде поживиться объедками.
Были среди его людей, предпочитавшие запретное. Это допускалось, но не приветствовалось. Каким - бы сильным ни был человек, но запретное всегда брало верх, мало - помалу делая употребление чрезмерным. Это шло в ущерб ханскому интересу, а значит и служебному продвижению.
Проявляя усердие сам, к чужому рвению Ак-Мелик относился настороженно, истребляя слишком ревностных подчиненных. Также он поступал с излишне веселыми и с неуместно говорливыми.
Остались люди тугие, непроницаемые. С бесцветным взглядом и мутным интересом. Их начальник терпел постольку, поскольку они втайне друг на друга доносили. Не доносивший и не имевший (на себя) доноса, шли под нож.
Будь его воля, Хумаюн извел бы всех (потому что все хотели забрать себе должность Ибрагима), но работать кому-то нужно. Они и работали.
Кабаний клык
Полное безвластие и полный грабеж одно и то же.
Когда монгольский отряд в двести отборных всадников выехал к Мерву, равнины чернели мешочниками. Сбежавшая в лице Куш-Тегина власть, избавила город от защиты, а людей от ума. Все (без исключения) ближние и дальние селения, кочевья и пригороды рванули грабить.
Предвидя неминуемое, присоединились к ним и сами мервцы.
Пытаясь остановить грабителей, одна сотня нещадно рубила бегущих, а вторая помчалась за подмогой в Нашхаб, где стояли крупные соединения под командованием Торбей-Токшина и Кабана. Последнему подчинялся и сипахсалар Хамаюн со своими людьми.
Кабан его не любил за подобострастие, и не раз хотел зарубить. Выручал Торбей-Токшин, которому сипахсалар не так нравился, как казался полезным. А временами и незаменимым.
Воинские умения Ак-Мелика монголов не интересовали, но карательные задачи доверяли ему. Успев побывать в Герате и Кандагаре, теперь отряд рыскал за Джейхуном, вытягивая из уст запрятанные сокровища. Пыльный посланник бросил два слова
В Мерв!
Так каратели присоединились к монголам.
Добравшись до города за пять дней, взял его Торбей-Токшин за один час, не найдя стен, ворот и намека на оборону. На этом, собственно монгольская часть операции закончилась, и за дело принялся Белый князь.
Слово Джувейни:
связав его защитников друг с другом верблюжьими поводьями, выводили их по десять или двадцать человек и ввергали в кровавую пучину. И так они замучили сто тысяч человек
Не покладая рук опустошители трудились несколько дней, толком не зная сна и смены одежды. Сипахсалар сам придумал кожный халат, пошитый скорняками для каждого из головорезов. Так не пачкалось повседневное и выходное платье. Еще Хумаюн всегда работал в перчатках.
Далекий от поэтической восторженности и вообще ламеховой поэзии убийств, с ее холодной головой и горячим сердцем. Руки и тело он держал в чистоте, и тому же учил детей. Особенно Ибрагима, который должен получить должность.
Когда видимо, в Мерве жителей уже не осталось, сипахсалар раздал своим кирки и лопаты, и вместе с ними принялся сносить город. Некоторое время трудились даже сами монголы, но высокое солнце и другие важные задачи, заставили Торбей-Токшина уйти.
Получив строгое поручение довершить начатое, в городе остался только сипахсалар Хумаюн.
Черный муэдзин
Дьявол тоже обращается знакомыми голосами
Сипахсалар не полагал разрушить весь Мерв. С его горсткой людей, решиться на это мог больной разумом, из тех что крутились с карателями раньше. Донимая кровавой жаждой, бессмысленными виршами (ей в основном посвященными) и кривляньями у костра, изображающими страдания жертв и их мольбы.
Но больные души Хумаюн потихоньку вывел (в расход), чтобы лишний раз не навлекали нареканий, мешая двигаться по службе. Оставшиеся мечтателями не были. Поглядывая с минаретов на пустой и бескрайний Мерв, они сознавали что монгольский приказ невыполним.
Но приказы выполнять надо!
Разобрав инструменты разрушители принялись за дворцы и (особенно) мечети, где монголы усмотрели источник единства и непокорства. Прошел какой-то час, но изможденные люди (сипахсалара) уже охали распластавшись в пыли.
Они привыкли к другой работе, и другим орудиям.
Сипахсалар кричал, стегал плетьми, грозился отправить на народное хозяйство, умолял. Все тщетно.
Двойные подбородки разбавили твердость, а подкожный жирок сделал рыхлой судьбу. Распахнув халаты, потные и чумазые, они сидели в пыли, расчесывая волосатые, пухлые груди. Несколько человек упало в обморок, а один умер.
Только тут Хумаюн заметил, как жалки все они без кожаного халата, и на минуту ему сделалось страшно.
Выручил один человек из Нашхаба, что проявив немыслимую смекалку, предложил изумительнейшую хитрость. Выдумку того свойства, что удивляя начальство ловкостью, лишает приказ необходимости, снимая ответственность за его невыполнение.
когда было уже испробовано все, один человек из Нахшаба, бывший вместе с ними, притворился муэдзином и стал призывать к молитве; и всех, кто выбрался из своих укрытий, схватили и отвели в школу Шихаби, куда их набилось немало, а потом сбросили с крыши
Сорок один день сипахсалар выманивал голодных, обездоленных, отчаявшихся людей. Поставленных перед выбором умереть в норе или выбраться на знакомый звук. Большинство выбрало наших и (со слов летописца) в городе осталось четыре человека. Хотя и на этом его история еще не закончилась.
Дорогой из Мерва сипахсалар набирал молодых ребят, постепенно меняя бездельников, пятнавших службу ложью, развратом и кражами.
Даже нашхабский затейник расстался с жизнью. Попавшись на деле столь мерзком, что оставляя бумагу белой, заставляет и уста замолкать.
Ветер на могилах
Дома подросший Ибрагим встретил его двойней и когда отец отправился на заслуженный отдых, получил-таки заветную должность.
Впрочем легенды уже угасали, приключения сменяла рутина и особой работы не было, кроме отчетов о снабжении туменов перед китайцами. Кони, ячмень, рис и прочая скука.
В 1228 году Ибрагим ушел в поход на Джалаль ад Дина. И поставленный под Исфаханом в заслон, был в лохмотьев истоптан тюркской конницей.
Из близнецов его, которых дед так любил щекотать усами до смеха ( заливаясь как дитя сам), одного урусы зарезали под Черниговом, а второго надвое разрубил свирепый латник в Польше.
Потеряв сына Ак-Мелик притих, отвлекаясь домашними делами и разведением лошадей. Вскоре он умер своей смертью, и был похоронен в своей могиле.
Другие дети и внуки его стеснялись, предпочитая молчать о родстве. Многих стыд даже выгнал из Хорасана на Запад. Не сговариваясь люди понесли на могилу Белого князя помои и мусор. Так что она вскоре превратилась в зловонный арык и отхожее место.
Но уже правнуки вспомнили сипахсалара с теплотой. Арык вычистили, а ему возвели ему гробницу, на которой никогда не сохли розы.
Они же заказали стихослагателям несколько поэм (не выдающихся, но добротных). В них рассказывалось как отчаянно Хумаюн бился за народное счастье. Как отстаивал достояние страны и выгонял из государства смуту.
Иногда эти поэмы даже читались. В семейном кругу до половины, а среди служивого люда (чтившего сипахсалара) почти до конца.
Им то (служивым) и пришлось потратиться на площадных крикунов, которые (едва речь заходила о сипахсаларе) глумливо передразнивали рассказчика
Сто тысяч зарубленных лично? Да?
Или велеречиво интересовались
И заверенная грамота с печатью про это есть?
Снисходительно замечая
Вам бы делом заняться
И осмеливаясь спросить
Это вы черепа считали или кости?
Некоторое время одни (немногие) говорили так за медный дирхем, а потом другие (многие) стали вторить за ними бесплатно. Так людей заставили сомневаться в их правоте, а затем заменили ее своей.
Уста возражающих постепенно молкли. И помнящий правду опасался ее выражать. Страшась остаться один, ввиду прилюдной насмешки от многих.
Не случайно, боясь этого, все насмешники об этом знают.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ
Общее начало ТУТ