Петр Иванович Щукин "О времени обедов, ужинов в Москве с 1792 по 1844 год"
Положительное время публичных и частных обедов, ужинов и всяких съездов, с отметками, также и кое-каких обыкновений в Москве, начиная с 1792 по настоящий 1844-й год, то есть в течение 61-ого года. Выборки из домашних моих записок.
Наше древнее Русское утро, а с ним и бодрствование житейское, точно также, как и у всех первобытных людей, начиналось по Господнему устроению на днях весны и лета восходом солнца, смотря по тому ж минутами или часами раньше или позднее; размер этот падал и на осень и на зиму, но уже без солнышка, а при лучине, при ночнике, при свечке (когда ее выдумали). Отцы наши пробуждались от сна и тут также по-летнему да по-весеннему. Так было. Но тоже, и нынче в поведении у наших крестьян неблизких к большим городам, а особенно к столицам, еще водится.
Досидеть до первых петухов, то есть за полночь, почиталось у предков наших неприличием, и вот при мне уже, старые Москвичи времен императриц Анны и Елизаветы, из которых я имел счастье еще застать некоторых, в упрек иному из нас замечали: Что это у вас за манера сиживать до петухов? Господь Бог дал день, Господь Бог пожаловал и ночь. Всему время: душой береги плоть, а плотью сохраняй душу.
Нашествие Польское первое обернуло кое-кого из наших на Запад. Этот оборот жизни проявил у нас подстрелы (удары, параличи), до того времени случавшиеся между Русью в великой редкости, равно как и другие возродившиеся от перемера времени болезни.
В 1792 году на званый обед к главнокомандующему Москвой генерал-аншефу князю Александру Александровичу Прозоровскому съезжались к двум часам пополудни! Благородное Собрание открывалось в свой положенный день, для съезда членов, пополудни в семь часов (по календарной записке отца моего, конной гвардии офицера; тут им записано: 21 апреля обед у князя Прозоровского, быть в форме к двум часам непременно). Первый ужин этого Собрания готов был в десять часов, второй неопределенно, для заигравшихся и для затанцевавшихся в половине одиннадцатого и в половине двенадцатого часа. Заполночь, в два часа уже ни души не оставалось в Собрании. Многие разъезжались тотчас после второго ужина! Боялись (как будто бы) известного тогда упрека на этот случай: Что уж он за человек! Сидит себе в клубе до отстоя.
Военные являлись на службы в шестом часу, гражданские чины в восемь и без отлагательств открывали присутствия, а в час пополудни, следуя Регламенту, прекращали все свое служение. Таким образом, они весьма редко возвращались к себе домой позднее второго часа, военные же бывали в квартирах уже в двенадцатом часу и даже полчасика или час, что называется, могли вздохнуть препорядочно.
Частные вечера все вообще начинались в семь часов. Кто приезжал на них часов в девять или в десять, хозяин тотчас спрашивал: - А что так поздно? Ответ бывал: - Театр или концерт задержали, кареты не дождался. После всех подобных вечеров, некоторые из наших дам и девиц (следуя тону своего времени, чтоб показать, как приехали поздно) изволили засыпаться до одиннадцати часов утра; но такие были на виду, наперечет, и про них ленивый не говорил: "Модница, прежде одиннадцати часов не встанет. Не успеет умыться, да прямо и за стол. Хозяйка!"
Вообще все Московское купечество в тоже время вело жизнь патриархальную: полдень неизменно бывал у него временем обеда, девятый час вечера положительным для ужина и после сию же минуту отхождение ко сну. В летние большие дни почиталось даже и у некоторых дворян стыдом при огне ужинать. Таким образом, тут еще размер времени естественный, родной природе человеческой, продолжался; с тем же вместе и здоровье этих людей стояло на одной и той же точке былой крепости человеческой.
Через семь лет после 1792 года то есть в 1799 году, у главнокомандующего Москвой генерал-фельдмаршала графа Ивана Петровича Салтыкова, где я очень часто обедывал, обыкновенный и званый обеды бывали в три часа, ужина запросто не бывало. Вечер у графа начинался в седьмом часу, как званый, так и частный; но первый всегда имел то отличие от последнего, что он кончался легким ужином часу во втором за полночь, а иногда и ранее.
В публичные собрания в это время съезжались уже несколько попозднее против прежнего; но ужин и в сих собраниях начинался еще не позднее одиннадцати часов. Во втором часу за полночь почти все собрания бывали пусты, а ровно два часа конец всему. Частные вечера и балы имели себе примером вечера и балы главнокомандующего.
В 1807 году к главнокомандующему Москвой генералу-от-инфантерии и Тимофею Ивановичу Тутолмину начали съезжаться на его вечера и балы от девяти и до десяти часов; записные же щеголи, по нынешнему львы, туда же являлись и в одиннадцать; но это иногда замечалось им хозяином с неудовольствием: ибо ужин от 12 часов, положительно существовавший, как мы видели, передвинулся только к двум часам за полночь. За стол, приготовленный кем-нибудь и для кого-нибудь не по вкусу угостителей всегда бранивали, также как и нынче; и о том всегда около недели шла поговорка, особенно между некоторой молодежью, если она не удовлетворялась, как бы ей хотелось, шампанским.
Обед господский, на положенных днях, почти везде начинался в три часа, а кое-где и в три часа с половиною; но канцлер граф Остерман, граф Орлов, князь С. Ф. Голицын и многие другие и таких отсрочек не делали. Князь Сергей Федорович Голицын не дожидался даже и детей, когда они не собирались к обеду в урочный час; но прибор на столе для них стаивал. Этот размер времени продолжался ровнешенько до 1812 года и потом колебательно в том или другом до 1825 года.
Всякому доброму направлению в своем "родном", по крайней мере, между людьми, не слишком далеко улетевшими на ветрах Французских, весьма много способствовал благородный С. Н. Глинка, издатель Русского Вестника; но после него стали эпиграммировать.
С 1831 года обед почти вообще перешел на четыре часа, ужин в иных домах, запросто, как и нынче, оставался до полуночи, в других он совсем изменился, заменяясь чаем; на балах, если где бывал ужин, положительно для него третий час. В публичных местах тот же ужин располагается от двенадцати до двух часов. Вечеровые съезды везде до возможности поздны: стыдно приехать куда бы то ни было ранее полночи, стыдно сказать, что я обедал там-то ранее четырех часов.
С 1812 года по настоящее дни можно определить названия двум эпохам нашей домашней жизни: до 1830 года у нас проявлялись эпохи перемен, вследствие нашествия на Москву двунадесяти языков, с 1831 года продолжается эпоха холерная.
Во все это время Московские люди самых средних кругов поддерживали жизнь отцовскую и не обедывали позднее двух, не ужинывали позднее часу; их съезды вечеровые начинались от седьми до девяти часов. Но нынче у них публичный съезд всюду от одиннадцати до полуночи; ужин, где он есть, идет с бедными холодными придумками, но зато с фалангами бутылок; время его: два и три часа, обед почти везде в четыре, а позднее в пять!.. И вот процент распределения нашего Московского времени положился, так же, как и на Западе, противу законного установления веками. Наше время смешалось, мы мерзнем и оттого только не надеваем шубы, что на Западе еще тепло! Цель западных наездников к нам усвоить нас себе и к своему приведена почти к решительному исполнению!
В тысяча семьсот девяностых годах известные тогда доктора единогласно проповедовали, что и три часа за полдень, в регулярной жизни, для обеда несколько поздны; а четырех часов, в отношении к здоровью они почти ужасались. Ужин тяжелый во всякое время был гоним многими медиками. Доктор М. X. Пекен и Фрез уже во времена императора Павла, хотя несколько и облегчали своим потворством обычай обедать поздно, но, соглашаясь с Керестуртем, почти все восставали противу замены дней ночами.
Впрочем примеры очень поздних обедов у нас в Москве и до 1812 года уже были. Банкир Рованд, имевший у себя определенные дни для обедов, садился за стол со своими гостями в пять часов и сиживал в этой беседе до восьми; но однако сам он и многие Англичане, бывавшие тогда в Москве (из них называю памятных мне лорда Бюргара, капитанов Кер-Портера, Алтерсона, Келлесаля) являлись на обеды к графам Орлову-Чесменскому и Остерману, к князю Дашкову и ко многим другим Московским боярам в три часа; у меня иногда они также обедывали в такое же время.
Мадам Сталь, будучи в Москве, обыкновенно завтракала в галерее на Тверском бульваре; это бывало в два часа. Мне тут случилось быть раза два вместе. Кавалер Ле-Лорн соглядатай Наполеонов, слушая с нами лекции Страхова, Политковского, Цветаева, Мерзлякова, готов был на обед и ужин во всякое время; напротив того, генерал Гардан, кратковременно бывший в Москве, домах в трех, куда он был приглашаем, заставлял ждать себя до пяти часов и, живучи в гостинице Коппа, сколько мне известно, завтракал очень скудно.