Глава 1
Высокие, стеклянные двери отеля «Эдем бич ресот Хургада» распахнулись автоматически, пропуская сквозь себя в прохладу вестибюля, вместе с порцией теплого уличного воздуха, хорошо сложенного немолодого мужчину. Судя по его одежде, состоявшей из кроссовок, спортивных шорт, обильно пропитанной потом футболки и налобной повязки, мужчина возвратился с уличной пробежки. Надпись на футболке - «СССР» и изображенный на ней герб, ставшего теперь историей, Советского Союза в сочетании с, ярко выраженной, славянской внешностью не оставляли сомнений в гражданстве вошедшего и подчеркивали его немолодой возраст.
Мужчина прошел через арку металлодетектора, миновал охранника, сидящего за рядом расположенным столом, и снял со лба повязку. Вытащив из-за пояса небольшое полотенце, он отер им выступивший на коже пот и оглядел холл.
Обычная тишина вестибюля теперь была нарушена чьим-то мучительным стоном. Его интенсивность нарастала, вероятно, пропорционально увеличению человеческих страданий. Затем стон трансформировался в череду сдержанных завываний и рыков, громкость и частота повторения которых постепенно повысилась до состояния непрерывного воя. Спустя какое-то время вой оборвался, но лишь на короткое мгновение, через которое стенания возобновились, и пугающая последовательность звуковых трансформаций повторилась.
Источник этих звуков, будучи скрытым от вошедшего массивной вестибюльной мебелью, не был ему виден. «Бегун» сделал несколько шагов вперед. Предметы мебели расступились, позволив мужчине увидеть спину страдальца.
Бедолага сидел в углу массивного кожаного дивана. От него до регистрационной стойки, туда-сюда, как сумасшедший, метался молодой человек, лет эдак тридцати, не больше, с выпученными от страха глазами. Он, то подбегал к страдальцу, в те мгновения, когда его стон затихал и, то ли о чем-то спрашивал, то ли говорил что-то, стараясь, по-видимому, как-то успокоить. Когда же стоны начинали усиливаться, молодой человек бежал к стойке регистрации и, активно жестикулируя, что-то говорил находящемуся за барьером служащему отеля, очевидно, призывая его предпринять какие-нибудь меры для оказания помощи пострадавшему.
Молодой человек, вероятнее всего, успел с утра как следует приложиться к халявному спиртному, что добавляло резкости его движениям, и, пожалуй, сделало бы их совершенно карикатурными, если бы все это действо происходило не на фоне абсолютно натуральных страданий его товарища.
Араб за стойкой с отсутствующим выражением лица, всегда, когда молодой человек направлялся в его сторону, склонялся к монитору компьютера и начинал тыкать пальцами в клавиатуру или гонять мышкой стрелочку по экрану, делая вид, что он, во-первых: именно сейчас очень занят и, во-вторых: абсолютно не понимает русского языка. Никакого впечатления, происходящие в вестибюле события, не производили и на охранника.
Холл был очень просторным, как, впрочем, и в большинстве курортных отелей. Над ним не было межэтажных перекрытий, и отсутствие потолка, как такового, эффективно гасило звуки. Вход в вестибюль со стороны зоны отдыха находился на значительном удалении от места этих событий. Такая удаленность, в сочетании со спецификой распространения звука, изолировали место драмы от внимания немногочисленных в этот утренний час посетителей отеля, которые занимались своими курортными забавами. Так что, единственными зрителями разворачивающейся пьесы, кроме служителей отеля, были: молодая женщина, сидевшая чуть поодаль на диване с выражением ужаса на лице, и ее дочка, девочка лет пяти, которая, тоже сильно напуганная, крепко прижималась к матери.
Мужчина, только что вернувшийся со своей утренней пробежки, подошел к служащему за стойкой, который, нацепив доброжелательную улыбку, поприветствовал его на английском языке, обращаясь к нему: «мистер Веденеев». Услышав русское имя, товарищ потерпевшего встрепенулся и просительно посмотрел в сторону «бегуна».
Перекинувшись со служащим несколькими фразами, Веденеев повернул голову в сторону потерпевшего, который полулежал в углу массивного кожаного дивана, привалившись боком на его поручень и обеими руками держась за ступню левой ноги. Бедолага снова взвыл от приступа боли.
Этого взгляда мужчине оказалось достаточно, чтобы сопоставить собственное понимание случившегося с тем, что он узнал от служащего, и принять решение. Бегун подошел к приятелю пострадавшего и сказал.
- Ваш товарищ, вероятнее всего, наступил на морского ежа. Это очень больно, я знаю, но не смертельно, и не грозит никакими сколько-нибудь серьезными последствиями. Поэтому незачем здесь выть и пугать народ. – Веденеев кивнул в сторону женщины с ребенком. - Отведите своего товарища в номер. Сами сходите в столовку и возьмите помидор. В номере приложите помидор к месту укола. Боль пройдет очень скоро. Во всяком случае, у меня в аналогичной ситуации боль прошла очень, я бы даже сказал, неожиданно очень быстро. Укол не оставил никаких следов, если не считать приобретенного понимания, что южные моря не такие как черное, и здесь надо проявлять некоторую осторожность.
Выслушав эти рекомендации, товарищ пострадавшего какое-то время осмысливал их, наверное, немного дольше, чем сделал бы это, если бы был трезв, потом, по-видимому, посчитав их вполне исчерпывающими и не требующими уточнений, сказал «спасибо» и подошел к приятелю.
После короткого объяснения со страдальцем, который приутих по случаю получения информации, парень предпринял попытку помочь своему товарищу подняться с дивана.
Бедолага принял помощь не сразу. Он посмотрел на бегуна с недоверием. Через некоторое время выражение недоверия как бы смягчилось до состояния сомнения, и пострадавший поднялся с дивана и в сопровождении своего товарища, прихрамывая, направился в сторону лифта.
Как только это произошло, Веденеев переключил свое внимание на женщину с дочкой. Выражение ужаса не пропало с лица молодой женщины. Она продолжала немигающим взглядом смотреть в одну точку, в направлении того места, где минуту назад находились молодые люди. Женщина то ли, не поняла, что жуткая сцена уже закончилась, находясь в состоянии шока, то ли выражение ужаса на ее лице было вызвано чем-то другим, не имевшим отношения к произошедшим событиям. Состояние, в котором находилась мать, передавалось и дочери, и та тоже не изменила своего положения и продолжала прижиматься к женщине.
Это вынудило Веденеева подойти к ним.
- Все кончилось, да и не произошло ничего страшного. Молодой человек наступил на морского ежа. Это больно, но неопасно и очень скоро боль пройдет. Ребята, конечно же, этого не знали и испугались, что естественно, и запаниковали. Но сейчас - все позади. - Постарался успокоить женщину Веденеев, но попытка цели своей не достигла. Женщина, какое-то время продолжала сидеть, никак не реагируя, казалось, не обратив никакого внимания ни на Веденеева, ни на его слова. Но через мгновение из ее глаз потекли слезы, еще через короткое время слезы сформировали четкие равномерные трассы на ее щеках и их первые капли упали на легкие, восточного типа, хлопковые штаны, в которые она была одета. А пару секунд спустя из нее, также как и слезы – ручьем, потекли слова.
- Еще вчера, когда я складывала наши вещи в чемодан, я была на седьмом небе от счастья, что мы отправляемся в сказку. И что же? Вылет самолета задержали на четыре часа (Слово четыре она выделила голосом и выражением своего лица так, чтобы было понятно, насколько это много). Какой-то дебил нажрался прямо в аэропорту. Его не посадили в самолет, а потом четыре часа искали его багаж, чтобы выгрузить. Все четыре часа в самолете не было никакой вентиляции и уже через полчаса стало трудно дышать и все начали потеть. Пот противно струился по всему телу, каплями собирался на лбу, периодически попадая в глаза и разъедая их. Запах пота наполнил атмосферу салона самолета. Мерзость. Мерзость. Мерзость! (в этот момент лицо женщины приняло выражение чрезвычайной брезгливости). Немного легче стало только тогда, когда самолет поднялся в воздух, и заработала система вентиляции салона. Но рейс вымотал нас настолько, что мы стали мечтать только о том, что бы, наконец-то, добраться до номера, помыться и вытянуть ноги на кровати. Но, похоже, мы их не вытянем, а протянем (нашла в себе силы пошутить рассказчица, но слезы из ее глаз при этом полились с еще большей силой). Заспанный служащий за стойкой регистрации промариновал нас больше часа, прежде чем выдал ключи от номера. В номере: душ сломан, а на простынях характерные пятна и длинные черные волосы (последнее слово она снова выделила голосом, и выражение глубокой брезгливости, прежде слегка смягчившееся, возвратилось на ее лицо). Мерзость. Мерзость. Мерзость!
И вот мы снова здесь, в вестибюле, как та старуха у разбитого корыта, снова ждем чего-то, да еще и вынуждены наблюдать сцены из ужастиков. - Закончила она свой рассказ.
Через мгновение женщина, понизив свой, и без того совсем не громкий, голос до еле слышного шепота и подняв искренне-недоумевающие глаза на Веденеева, добавила. – За что нам все это?
Излив на мужчину все свои переживания, женщина перестала плакать, но покрасневшие от усталости и плача глаза, следы слез на ее щеках, выражение ее лица, да и сама поза, в которой женщина находилась, прижимая к себе дочь, совершенно отчетливо демонстрировали состояние глубокого отчаянья, в котором она, несомненно, находилась.
Веденеев прекрасно понимал, как решается ее проблема, правда, некоторое время медлил, по-видимому, обдумывая, есть ли у него какие-нибудь причины брать на себя это решение, или правильнее было бы ограничиться тем, что просто дать девушке напрашивающийся совет. Мгновение погодя, вероятно, определившись с собственной мотивацией, он подошел к служащему за стойкой регистрации отеля, который немедленно забросил все свои «неотложные» дела и нацепил маску исключительного внимания и изысканной учтивости, безусловно понимая, что такое напряжение душевных сил не останется неоплаченным; не перебивая, выслушал все, что подошедший ему сказал. После этого Веденеев запустил руку в задний, закрывающийся на молнию, карман шорт, двумя пальцами выудил из него дежурную банкноту и передал ее служащему.
Этот жест, как и предполагалось, послужил сигналом для старта активных действий работников отеля. Труженик регистрационного фронта жестом подозвал к себе носильщика. Пока последний, быстрым шагом, преодолевал дистанцию до стойки регистрации, первый успел приготовить необходимый ключ, и хотел было передать его подошедшему носильщику, но, по-видимому, передумав, сам вышел из-за стойки и направился прямиком к женщине с ребенком.
- Мы приносим свои извинения за причиненные Вам неудобства. Наш работник проводит Вас в номер. – Произнес служащий, лишь слегка коверкая русскую речь акцентом, и передал носильщику ключи от номера. Тот схватил стоявший неподалеку чемодан и направился к лифту. Времени осознать, что происходит и почему, у женщины не было, и, видя удаляющуюся спину носильщика с ее чемоданом, ей не оставалось ничего, кроме как, взяв за руку дочь, поспешить за ним.
Веденеев проводил ее взглядом. В тот момент, когда женщина проходила сквозь полосу света, проникающего в холл через большие прозрачные автоматические ворота, ведущие во внутренний двор отеля, ее рассчитанная на жару тонкая хлопчатобумажная одежда как будто растворилась. Веденеев увидел гитарообразные контуры ее фигуры, довольно близкие к классическим канонам женской красоты, и очертания грудей, свободно покачивающихся в такт ее быстрым удаляющимся шагам.
…
Второй раз Веденеев увидел эту фигуру, когда плавал в отельном бассейне. Тот был довольно большой, никак не меньше 50-ти метров в длину. Это давало возможность с комфортом заниматься плаваньем, и было одной из главных причин того, что именно на этом отеле мужчина остановил свой выбор однажды, и посещал его вот уже в третий раз.
За последние несколько лет Веденеев очень пристрастился к плаванию. Здесь он плавал ежедневно, по часу, кролем. Через каждые три гребка руками он поворачивал голову, то одну, то в другую в сторону, и делал вдох. В то время, когда он поворачивал голову вправо, в поле его зрения попадали, искаженные стекающей по плавательным очкам водой: очертания отеля, его постояльцы, снующие туда-сюда работники сервиса в грязно-белых робах. С левой стороны картинка была поцветастей и поинтересней. Там, на фоне искрящихся отблесками египетского солнца, аккуратно подстриженных разноцветных декоративных кустов, была площадка для отельной анимации, на которой перманентно происходили какие-нибудь события.
Чтобы довольно длительное часовое плаванье не было скучным, мозг нужно было чем-то занимать. Поначалу, когда он только учился плавать кролем, он загружал свой мозг тем, что контролировал синхронность движений и дыхания. Первый 25-ти метровый отрезок пути он концентрировал свое внимание на дыхании, второй – на движении рук, третий – на движении ног, потом снова возвращался к контролю дыхания и т.д. до тех пор, пока не довел синхронность движений и дыхания до автоматизма, и необходимость в этом отпала. Потом он стал считать количество преодоленных 25-ти метровых отрезков и перестал этим заниматься, когда убедился в том, за час он раз за разом проплывает порядка двух с четвертью километров. Теперь, во время плаванья он развлекал себя тем, что либо гонял по мозгу вновь выученные иностранные слова, составляя с ними словосочетания и предложения, либо размышлениями иного рода.
Сегодня, в преддверии предстоящих изменений в жизни, он решил как-то осмыслить свое нынешнее состояние, и дать ему определение. Он уже довольно давно, как ему казалось, научился быть честным и с окружающими, и с самим собой. Поэтому, или, если быть более точным, в том числе поэтому, свое состояние он определил как одиночество. Но его одиночество не было, ни мрачным, ни серым, ни, даже, бесцветным, как о нем принято думать у большинства людей. Оно было и ярким, и красочным, даже не смотря на то, что с определенного момента у него отпала необходимость зарабатывать на жизнь. Его одиночество было наполнено физическими упражнениями. По часу в день он занимался бегом и еще по часу – плаваньем. Раз в неделю он, также, в течение часа, делал упражнения для поддержания гибкости позвоночника, и подвижности суставов. Еще раз или два в неделю Веденеев выполнял силовые тренировки, без фанатизма, с учетом своего возраста, только так, чтобы поддерживать мышцы торса, не достаточно задействованные при беге и плавании, в тонусе. Он, отчасти, по необходимости, потому что жил не в России, отчасти, чтобы давать постоянную работу мозгу, занимался изучением английского языка. Веденеев руководствовался собственным пониманием того, что для эффективного противодействия неизбежной старости, упражнять мозг также необходимо, как и тренировать тело. Поэтому, кроме изучения языка, он занимался рисованием, учился жонглировать, ну и читал, раньше, популярную литературу, сейчас все больше и больше книги по истории. Он научился получать удовольствие, как от процесса, так и от результата, поэтому его одиночество удовлетворяло бы его абсолютно, если бы не одно «но». Это – удовлетворение сексуальных потребностей, которые, при таком образе жизни, не давали, пока, никакого намека на возрастное ослабление.
Стараясь не изменять собственной честности в общении с самим собой, он признавал, что чувство жалости и личное благородство являлись не единственными и, скорей всего, не самыми главными, мотивами его участия в благоустройстве быта молодой и красивой женщины.
И сейчас, когда он, повернув для очередного вдоха голову направо, на фоне отеля увидел слегка искаженные плавательными очками силуэты женщины с девочкой, которая тут же сорвалась и понеслась в сторону детского аквапаркового комплекса, расположенного в дальнем конце бассейна, он почувствовал, что мотивы своих поступков определил более чем правильно.
Поведение девочки, которая к этому моменту, уже катилась с водяной горки, и отсутствие признаков обреченности в силуэте ее мамы, дали основание предполагать, что отчаянье, слава богу, покинуло их, и теперь они открыты для получения комплекса курортных удовольствий.
Так, эпизодами, во время поворота головы направо, наблюдая, в основном, за мамой, Веденеев решил, что у него есть достаточно оснований для более близкого знакомства. Он посмотрел на свои водонепроницаемые часы, чтобы определить, сколько времени осталось плавать, потому что не любил без крайней необходимости нарушать заведенный режим тренировок. Оказалось, к некоторому удивлению и к искреннему удовольствию, что отведенное для плавания время истекло уже две минуты как, и приступить к знакомству ничего не мешало.
Веденеев перешел с кроля на брас, подплыл к краю бассейна, оперся о вымощенный светло синим кафелем бортик, отжался и, поставив на него колено, выбрался на сушу. Аккуратно сложив плавательные очки в специальный футляр, он повернулся в сторону женщины. Она тоже смотрела прямо на него. Веденеев подошел к ней и произнес.
- Рад снова видеть Вас, милая леди. Как Вам понравился новый номер? Меня, кстати сказать, зовут Виктор.
- Лиза. - Представилась «милая леди» и продолжила. – Номер прекрасный, с видом на море, все убрано и все работает. Короче, в сравнении с тем, куда нас заселили сначала, как небо и земля. Нет. – Поправила себя женщина. – «Как небо и земля» - это неправильное сравнение. «Как ад и рай». Так будет вернее.
…
Как только носильщик поставил их чемодан и удалился, Лиза, убедившись предварительно, что душ работает, а горячая вода есть, достала из чемодана комплект чистой одежды для себя и дочери и, не медля более ни секунды, отправилась в ванную комнату. Там, она скинула с себя прямо на пол пропахшую потом одежду, раздела дочь и шагнула вместе с ней под несказанно желанные водяные струи. Смыв с себя и дочери грязь и пот, она уложила девочку на белоснежную абсолютно чистую постель, а сама отправилась обратно в ванную комнату, чтобы выстирать грязное белье и, только после этого, позволила себе лечь рядом с дочерью, которая к этому моменту уже крепко спала. Ей не мешали ни проникающий в комнату яркий свет, ни доносящиеся снаружи звуки начинающего набирать обороты курортного дня.
Лиза проснулась часа через два, ближе к полудню. Довольно скоро раскрыла глаза и Светик.
Душ и последующий сон принесли ощутимое облегчение, хотя, конечно, не стерли из памяти все, как ей хотелось верить - уже прошедшие, злоключения.
После своего пробуждения, пока дочка продолжала еще спать, Лиза с балкона осмотрела территорию, пестрого от отдыхающих в разноцветных купальниках, декоративных кустарников и цветов, отеля. Увидела она и равномерно плавающего по бассейну туда-сюда человека, и некоторое время наблюдала за ним. Почему-то, Лиза сразу идентифицировала пловца, как того самого «дядечку», который помог ей решить проблему с номером, и, вдруг, почувствовала какую-то неловкость.
Ему ведь, наверное, пришлось доплатить за этот номер. Иначе, с какой это стати, тот араб за стойкой регистрации, будучи прежде совершенно неприветливым, стал вдруг расшаркиваться перед ней, как перед самым желанным гостем этого отеля. Но тогда она, видимо, была в таком состоянии, что ей даже и в голову не пришло подумать об этом.
Лиза немного удивилась, когда, через какое-то время, спустившись вместе с дочерью во внутренний двор отеля, обнаружила «дядечку» все еще плавающим. Женщина продолжала держать его в поле своего зрения, периодически отрывая взгляд от дочери и стреляя им в направлении пловца. Светик, кажется, в отличие от своей матери, вовсе позабыла обо всех неприятностях, которые с ними произошли. Она с хохотом скатывалась теперь с водяной горки, вскакивала на ноги и, обгоняя других детишек, неслась на горку вновь и вновь. Это не могло не радовать Лизу. И она сама не заметила, как царившее кругом веселье начало передаваться и ей тоже, и как тоже начала улыбаться; улыбаться детской непосредственности своей дочери, теплу, которое дарило ей курортное солнце, проходившим мимо отдыхающим. С такой улыбкой она встретилась взглядом с только что выбравшимся из воды «дядечкой», который улыбнулся ей в ответ, упаковал свои плавательные принадлежности и направился в ее сторону.
У Лизы было немного времени, чтобы понаблюдать за мужчиной, пока он с широкой и, как ей показалось, искренней улыбкой шел в ее сторону. Для себя Лиза отметила, что определение «дядечка», которое она присвоила мужчине, не зная его имени, не гармонировало с тем, что предстало перед ее взором. Лицо, тронутое морщинами, не обремененный волосами лоб, почти до самой макушки, наглядно свидетельствовали, что возраст его далеко не юношеский. Но еще не успевшее полностью обсохнуть под палящим солнцем, покрытое капельками влаги тело, состоящее из, находящихся в тонусе после длительного плаванья, красивых рельефных мышц, совершенно десантировали с определением «дядечка», которое в понимании Лизы ассоциировалось с совершенно иным образом. Поэтому, когда подошедший мужчина представился только по имени, назвавшись Виктором, это не показалось Лизе ни нелепым, ни вульгарным.
- Номер прекрасный, с видом на море, все убрано и все работает. Короче, в сравнении с тем, куда нас заселили сначала, как небо и земля. – Ответила Лиза на заданный им вопрос после того, как представилась. А потом, через небольшую паузу, поправила себя. - «Как небо и земля» - это неправильное сравнение. «Как ад и рай». Так будет вернее.
- Я испытываю некую неловкость – продолжила женщина - потому, что полагаю, что Вам пришлось доплатить за то, что бы все случилось именно так, как случилось, и совершенно не понимаю, как эту неловкость устранить.
- Хочу Вас успокоить. – Сказал Виктор, подняв обе руки вверх, на уровень груди и, пока не закончил фразу, удерживал их так, ладонями наружу, невербально демонстрируя этим свою абсолютную искренность. – Во-первых, я очень не люблю, когда что-то вносит дискомфорт в мою жизнь, а страдания окружающих такой дискомфорт, безусловно, вносят. Поэтому, я делал это больше для себя, чем для Вас. Тем более что с материальной точки зрения, это мне, действительно, практически ничего не стоило.
Лизе очень хотелось поверить в искренность Виктора, ибо это устраняло причину ее неловкости и она, конечно же, с готовностью приняла прозвучавшее объяснение, продемонстрировав это выражающим согласие взглядом и жестом слегка разведенных в сторону рук.
Устранив, к обоюдному удовлетворению, неловкость во взаимоотношениях они немного поговорили об отеле. Она, как новичок, больше спрашивала, он, как старожил, отвечал на интересующие ее вопросы. Особый интерес у Лизы вызвала информация о наличии в отеле детской дневной анимации. Из наблюдений, Виктор знал, что приблизительно в это самое время начинается работа детской игровой комнаты, куда родители имели возможность на какое-то время определить детишек, и где последние, под постоянным присмотром специального детского аниматора, занимались увлекательными, с их точки зрения, занятиями. Родители имели в это время возможность отдохнуть от своих отпрысков: спокойно позагорать, покупаться или посидеть в, расположенном неподалеку, пляжном баре.
Рассказав об этом, Виктор согласился проводить Лизу с дочкой до игровой комнаты. Это выглядело вполне естественным потому, что эта комната располагалась в каких-то 25-ти – 30-ти метрах от второго выхода из его номера, ведущего через небольшую террасу, оборудованную столом и креслами, прямо на пляж.
У входа в игровую комнату их встретила молодая симпатичная девушка-аниматор с очень приветливой улыбкой. Она представилась Еленой, сосредоточив все свое внимание на дочери Лизы, как будто не замечая ни ее маму, ни Виктора. Познакомившись со Светой, которая, к удивлению матери, легко пошла на контакт, Лена пригласила ребенка к столу, за которым, к этому времени, уже сидело несколько детишек приблизительно того же, что и Света возраста, что называется: плюс-минус. На столе были разложены чистые листы бумаги формата А-3, карандаши, фломастеры и еще что-то. Лиза вдруг, может быть даже впервые в жизни, почувствовала себя лишней на этом празднике детской жизни. В такой нестандартной для нее ситуации ей не оставалось ничего, кроме как принять предложение Виктора наблюдать за дочерью, расположившись в креслах на террасе его номера.
Все происходящее на детской игровой площадке с террасы превосходно просматривалось. Виктор ненадолго оставил Лизу, удалившись в свой номер через затемненные стеклянные двери.
…
Женщина проводила уходящего мужчину взглядом. Сквозь прореху между створок приоткрытой ненадолго двери она успела заметить журнальный стол, на котором были разбросаны какие-то бумаги, и расположенные около него легкие кресла. Когда створки вновь сомкнулись, Лиза искренне удивилась тому, что через стеклянные, а значит, по определению, прозрачные стены этого номера ничего не было видно, ни стола, ни кресел, ни, даже, силуэта Виктора. Увиденное настолько поразило Лизу, что она подошла вплотную к двери и присмотрелась. Ничего! Она приложила к лицу руки, загородив глаза от яркого света, надеясь, что это позволит ей, все-таки разглядеть что-нибудь внутри. Ничего! Может быть, она предприняла бы еще что-нибудь в этом же роде, что бы удостовериться в абсолютной непрозрачности стеклянных стен номера снаружи, но, вдруг, отчетливо осознала, насколько смешно она выглядит, если стекла прозрачны изнутри. Она, как будто посмотрела на себя с противоположной стороны, прижимающуюся вплотную к двери, с расплющенным от соприкосновения со стеклом носом и гримасой провинциального удивления на лице.
- Стыдно. – Подумала Лиза, и вдруг, прислушавшись к собственным ощущениям, осознала, что нет, не стыдно. Просто смешно, ужасно смешно. Почему ей не стыдно? Совершенно непонятно. Должно быть стыдно! Обязательно должно! ... Но не стыдно!
Она вернулась на кресло террасы и продолжила наблюдать за дочуркой, которая, в этот момент, как и все остальные детишки, что-то рисовала.
Виктор вернулся довольно скоро, переодевшись в голубую майку, которая подчеркивала чистоту цвета его небесно-голубых глаз, и короткие шорты, на тон или два темнее майки.
По выражению его лица Лиза попыталась понять, видел ли он ее недавние смехотворные телодвижения, но безуспешно. Либо он их, действительно, не видел, либо умело это скрывал.
И снова Лиза удивилась сама себе, что ей это не так уж и важно.
Какое-то время они сидели в тени, создаваемой, отчасти - декоративным кустарником справа от них, отчасти - расположенной чуть поодаль, пальмой, и беседовали.
Теперь говорила, в большей степени, она. Лиза рассказала Виктору, как давно она мечтала оказаться в Египте, как отказывала себе в покупках, как тщательно выбирала отель. Виктор продемонстрировал редко встречающееся в людях умение слушать, чем заслужил еще большее расположение Лизы. Поэтому, когда вскоре солнце переместилось настолько, что, ни пальма, ни кустарник не могли обеспечить тени, и Виктор предложил переместиться в его номер, откуда, с одной стороны - детская комната просматривалась ни чуть не хуже, чем с террасы, а, с другой стороны – там было гораздо комфортней; это не вызвало у Лизы возражений.
Когда они вошли в номер и разместились в креслах у журнального столика, напротив друг друга, Лиза уже знала, что снаружи номер не просматривается никак, а теперь убедилась в правильности своего предположения, что изнутри стены номера Виктора практически прозрачны, хоть и приглушают солнечный свет приблизительно как солнцезащитные очки.
Виктор еще раз на короткое время оставил ее в одиночестве, выйдя вновь на террасу, чтобы сделать какой-то звонок. Этого времени Лизе хватило, что бы осмотреть номер Виктора, который, если не принимать в расчет диковинных, прозрачных изнутри и непрозрачных снаружи стен, был, в общем-то, достаточно обыкновенным: двуспальная кровать, трюмо с тумбочками по ее разные стороны и стол с двумя креслами, на которых они с Виктором и расположились.
Внимание Лизы привлекла лишь лежавшая на столе открытая папка с акварельными листами, изрисованными карандашными портретами разных людей. Поэтому, когда Виктор вернулся с террасы в комнату, она спросила.
- Виктор, что означают эти рисунки на Вашем столе? Вы художник? Я почему-то не могу в это поверить, хотя абсолютно убеждена, что все эти рисунки рисовали именно Вы. - Лиза с удивлением посмотрела на мужчину.
- Вы абсолютно правы, Лиза, я не художник. Я рассматриваю рисование, как тренировку для мозга. Я рисую потому, что считаю, что для сохранения относительной свежести ума, тренировать мозг также необходимо, как тренировать тело для противодействия его дряхлению. К сожалению, в моем возрасте, актуальность подобных тренировок с каждым годом только возрастает. Не понимать этого, значит сдаться. А я сдаваться пока не собираюсь. - Проговорил Виктор, и явно не желая продолжать эту тему, закончил ее вопросом.
- Вам не показался какой-нибудь из этих портретов знакомым?
Такой вопрос искренне удивил Лизу. Откуда вообще может оказаться в его рисунках портрет знакомого ей человека, когда они сами едва знакомы? Фраза «едва знакомы», как-то непонятно кольнула ее. И почти моментально она поняла почему.
Они, действительно, были знакомы чуть больше часа, если не принимать в расчет мимолетную утреннюю встречу, а она уже сидит в его номере и рассматривает его рисунки. Но, что самое ужасное, даже осознав какую-то нереальность происходящего, она, все равно, не испытала желания немедленно встать и уйти.
Виктор не дал ей времени полностью разобраться в своих ощущениях, потому что продолжил.
- Посмотрите сюда. Не узнаете? – Он протянул Лизе листок, на котором было карандашом выполнено три портрета, по-видимому одного и того же человека. В центре листа человек был изображен с лукавой улыбкой в позе, очень похожей на образ Василия Теркина на картине, которую Лиза не раз видела в городском доме офицеров. Полотно (кажется, оно называлось «Отдых после боя») было огромным и занимало собой всю стену между пролетами широкой и невероятно торжественной мраморной лестницы. Каждый раз, пробегая мимо него в зрительный зал, который по случаю проведения дискотек переоборудовался под танцпол, Лиза поражалась диссонансу сюжета картины с тем, что происходило вокруг.
- А ведь это один из участников Вашего утрешнего перфоманса ужасов, товарищ пострадавшего. – Ориентируясь по взгляду женщины, принялся комментировать Веденеев. – Тот орал, как бык зареченский, потому, что наступил на морского ежа.
- Нам морского ежа? – Женщина посмотрела на Виктора преисполненными удивления глазами. – Это опасно? – Она перевела взгляд на дочь, безмятежно развлекавшуюся в компании новых приятелей.
- Да, на ежа. – Подтвердил Веденеев. - Боль от такого укола, действительно, очень сильная, но проходит быстро и практически бесследно. Я сам однажды ее испытал на себе, правда, не здесь, а в Таиланде, на острове обезьян.
- На острове обезьян? – Вновь переспросила Лиза.
- Да. Недалеко от Паттайя в море есть такой островок небольшой. Там живет стая мартышек….
Виктор принялся живописать женщине проделки мартышек и то, как наступил на ежа. По мере развития сюжета Веденеев, воспользовавшись правом авторского вымысла, нещадно привирал. Он приукрасил свое повествование о мартышках описанием отрытых в памяти цирковых трюков. Лиза, слушая, охотно откликалась смехом на каждую небылицу, подстегивая сочинительские возможности Виктора к придумыванию новых эпизодов.
Когда Веденеев почувствовал, что смех начал утомлять слушательницу, он перевел разговор на другую тему. - Уже через час, герои этого происшествия, как ни в чем не бывало, сидели за столиком на моей террасе с двумя девушками. – Он указал рукой туда, где еще совсем недавно сидели они с Лизой. - Не подозревая, что за ними наблюдают, ребята, видимо, очень увлекательно, рассказывали дамам о своих утренних приключениях.
- Вы знаете, Виктор, я к своему ужасу, совершенно не помню лиц тех двоих. – Призналась Лиза.
- Почему, «к ужасу»? – Искренне удивился Веденеев.
- Ну как почему? – Лиза чуть повысила голос, демонстрируя этим свое возмущение собственной же черствостью. – Человек так страдал! А я даже его лица не помню!
- Ну, у вас, я думаю, есть, так сказать, уважительная причина. – Постарался Веденеев купировать приступ угрызений совести, так и не поняв, было ли ее возмущение искренним, или это - всего лишь, наигрыш.
- Вы так думаете? – Спросила женщина с надеждой.
- Конечно. – Подтвердил Виктор.
Без сожалений распрощавшись с угрызениями совести, Лиза перевела взгляд в правый верхний угол листа, где, лицо этого достаточно молодого мужчины выражало, как принято говорить, животный страх, и в чем-то походило на изображение человека на картине «Крик», кажется, самой дорогой в мире.
- Это я его по памяти нарисовал, таким, каким увидел его утром, во время происшествия. – Пояснил Виктор.
Лиза задержала взгляд на этом изображении. Веденеев, разглядывая лицо молодой женщины, заметил, как ее красивые брови еле заметно придвинулись друг к другу, образовав на переносице вертикальную морщинку, которая сохранялась до тех пор, пока Лиза не переключила свое внимание на портрет в левом нижнем углу, где молодой человек был похож на сумасшедшего. Виктор изобразил его со слегка вывалившимся наружу языком.
- Парень, развлекая собеседниц, корчил рожицы. Это одна из его гримас. – Открыл Веденеев женщине историю появления на листе третьего портрета. - Правда, не узнали?
- Дело вовсе не в изображении. – Попыталась успокоить Виктора Лиза. – Я была в шоке, и все события помню очень смутно, а лиц участников событий не помню совершенно.
- Ну что ж, это все объясняет. Я Вас тоже нарисую, не возражаете? Давайте, только, передвинем Ваше кресло сюда, поближе к столу.
Лизе пришлось ненадолго подняться, давая возможность Веденееву осуществить задуманную им операцию.
- Сам же я расположусь вот здесь, спиной к террасной двери.- С этими словами Виктор переставил второе кресло. - Так я буду хорошо видеть Вас, а Вы - дочь.
…
Веденеев уже было приступал к рисованию, когда стук в дверь вынудил его прерваться. Он открыл дверь номера и пропустил внутрь служащего отеля с фруктами и мартини. Ваза с веточкой темного, почти черного, винограда и манго заняла свое место на столе. Туда же официант поставил два конусообразных бокала с мартини, украшенные, как и полагается, нанизанными на шпажки оливками, и, теперь уже, початую бутылку.
За время, пока служащий производил эти манипуляции с фруктами и вином, Лиза догадалась, что Виктор выходил звонить на террасу, чтобы сделать заказ. Он, видимо, не хотел, чтобы она узнала об этом сразу, то ли из желания сделать сюрприз, то ли, чтобы не напугать ее и не навредить дальнейшему развитию их отношений. Странно, но, сейчас, ей казалось совершенно не важным, как это было, на самом деле, так или эдак.
Пока Лиза оставалась вне внимания Веденеева, она, одновременно наблюдая за дочерью, вновь обратилась к своим ощущениям. Женщина могла констатировать, что, как ни странно, в ее душе не осталось и следа недавнего отчаянья. Света в эту минуту сидела на детском стульчике, подставив свое сияющее счастьем лицо девушке-аниматору. Та наносила на него оранжевые полоски краски, которые должны были превратить девочку, то ли в котенка, то ли в тигренка. Удовольствие дочери от всего, происходящего с ней, легко угадывалось по выражению ее лица и передавалось ее матери.
Но пережитое Лизой отчаянье было настолько масштабным и глубоким, что исчезнув, образовало в ее душе огромное пустое пространство. Эта пустота заполнялась сейчас положительными ощущениями и эмоциями. Кроме радости за дочь, удовольствие приносил ослабленный затемненными стеклами номера и, по этой причине, мягкий солнечный свет. Проникая в комнату сквозь листья рядом расположенной пальмы, он яркими почти параллельными полосками ложился на ее ноги, покрывая их этим рисунком до уровня колен. С кошачьей нежностью солнечные лучи касались ее ступней и икр, наполняя их теплом. Оттуда снизу, приятное ласкающее тепло неспешной приливной волной поднималось вверх. Контраст между этим теплом и прохладным кондиционированным воздухом номера создавал очень приятное ощущение. Однако, прохлада атмосферы номера, не сделала ее голову холодной. Мысли в голове кружились, метались из стороны в сторону, кувыркались, вспыхивали и затухали, как затухают колебания качелей, которые она могла видеть с того места, где сидела. На них раскачивался какой-то невероятно рыжий малыш, разрисованный девушкой-аниматором подо льва. Эта мысленная суматоха создавала ощущение почти реального головокружения, которое обычно является следствием легкого опьянения вином. Наверное, это и было опьянением, но опьянением от легкости и беззаботности, пришедших на смену ее переживаниям.
И вдруг, еще одна мысль выскочила на первый план, безжалостно расталкивая остальные. А что произойдет, если я выпью мартини? Наверное, хуже не будет. И родилось желание проверить свое предположение на практике, наверное, потому, что образовавшиеся душевные пустоты требовали их заполнения. И Лиза уже была готова сделать глоток мартини, даже не дожидаясь предложения со стороны Виктора. В голове мелькнула мысль, что ей, в этот момент, даже было не важно, что о ней кто-то как-то не так подумает. Эта мысль наполнила ее ощущением свободы; свободы от присущей обычной жизни необходимости коррелировать свои поступки с тем, что о них подумают окружающие. Этого, все-таки, к счастью, не произошло, потому, что к столику подошел Виктор. Но предложения выпить мартини от него так и не последовало.
- Выпить я Вам не предлагаю, потому, что я не предлагаю этого никому и никогда. Сам, я намерен сделать это прямо сейчас. Ваш бокал налит, он – на столе. Хотите присоединиться – милости прошу. – Виктор, взял ближний к нему бокал в руку.
Лиза сделала то же самое.
Мужчина не предпринял попытки чокнуться бокалами, а просто поднес свой к губам и, сделав, как показалось Лизе, довольно приличный глоток, поставил полупустой стеклянный конус на столик и взял в руки манго.
Лиза тоже поднесла бокал к губам, сделала небольшую паузу, вдыхая немного терпкий, немного сладкий, но очень приятный аромат напитка; пальчиками руки ощутила приятную прохладу стела; и только потом сделала небольшой глоток и прислушалась к своим ощущениям.
Тем временем, Веденеев, не вставая со своего кресла, дотянулся до выдвижного ящика трюмо, вынул из него нож и принялся очищать манго. Спелый южный фрукт он держал в одной руке, а другой - срезал полосками кожицу.
Наблюдая за манипуляциями Виктора с манго, Лиза почувствовала как напиток обдал пищевод приятной прохладой, которая чуть позже сменилась легким жжением, пустившим еще одну волну тепла в направлении, противоположном первой, поднимавшейся снизу. Эти волны, по мере продвижения во встречных направлениях, постепенно утрачивали свою изначальную тепловую природу, плавно превращаясь в волны удовольствия. Они распространялись по всему телу, иногда, сталкиваясь друг с другом, лоб в лоб, разбиваясь в брызги еле уловимых приятных ощущений, иногда смешивались вместе, как смешиваются потоки в водовороте, тогда их энергия объединялась до уровня наслаждения.
Манго постоянно намеревалось выскользнуть из рук Виктора, поэтому он, пытаясь удержать фрукт, сжимал ладонь все крепче и крепче. Пальцы руки по этой причине утопали в нежной мякоти плода. Когда Виктор, наконец, закончил это занятие, неровными кусками срезав с косточки съедобную часть фрукта в тарелку, крайние фаланги его пальцев были покрыты густым слоем желтой желеобразной субстанции. Эту мякоть он, без намека на смущение, начал слизывать со своих пальцев, отправляя их в свой рот поочередно, и только потом отправился в ванную комнату, сполоснуть руки.
Лиза, буквально, заворожено наблюдала эту картину, которая, при любых других обстоятельствах, породила бы в ней чувство брезгливости или осуждения за несоблюдение правил хорошего тона, а скорее всего, оба чувства вместе. Сейчас, провожая взглядом, удаляющегося в ванную комнату Веденеева, ничего подобного она не испытывала. Более того, она даже позавидовала этой свободе, этой внутренней раскрепощённости Виктора, которая проступала наружу через этот по-детски непосредственный поступок.
Выйдя из ванны, Веденеев сразу направился к заранее приготовленному креслу, где, заняв удобную позу, принялся рисовать, постоянно переводя свой взгляд с альбомного листа на Лизу и обратно.
Процесс рисования происходил в довольно непринужденной атмосфере. Лиза задавала какие-то вопросы. Виктор отвечал, потом что-то спрашивал сам и внимательно, не перебивая, слушал.
Когда в разговоре возникала пауза, женщина сосредотачивала свое внимание на дочери, когда он возобновлялся, с удовольствием погружалась в него опять.
Наблюдая за тем, как Веденеев рисует, продолжая стрелять взглядом туда-сюда, Лиза спросила:
- Мне кажется Вам, Виктор, очень нравится рисовать?
- Это правда. – Ответил Веденеев и, после небольшой паузы, продолжил. - Но, применительно к настоящим обстоятельствам, это - не вся правда. Правда заключается в том, что мне очень приятно на Вас смотреть. Вы молоды, великолепно сложены. Ваши ноги и руки очаровательны, начиная от самых мизинцев, изгибы Вашего тела в талии и области бюста превосходны как очертания музыкальных инструментов. Хотя, конечно, правильнее было бы сказать, что изгибы женского тела, подобного Вашему, послужили великим мастерам древности образцом для создания форм музыкальных инструментов. Ваша красота является воплощением, практически, классических древнегреческих канонов. Не любоваться Вами для мужчины абсолютно невозможно. Но если бы я просто пялился на Вас, это выглядело бы вызывающе невежливо, а в процессе рисования это - совершенно естественно. Кстати, именно благодаря Вашей классической красоте, рисовать Вас довольно просто. Я почти закончил.
Красота вообще вещь достаточно простая. – Продолжил говорить Веденеев, без малейшей паузы.
- А простота является одним из самых распространенных проявлений красоты. Подавляющее большинство изысков уродуют истинную красоту. Вы, наверное, слышали, когда певцы, как правило, молодые, исполняя уже давно популярные композиции, прибавляют к ним несвойственные ноты. Понятно, что они стремятся проявить себя, спеть по-своему, но, по факту, уродуют классическую красоту мелодии. Или, когда парни уродуют красоту человеческого тела, накачивая с помощью стимуляторов мышцы до несвойственных человеку размеров. Или…
Внезапное откровение Веденеева взбудоражило Лизино душевное и психическое состояние. Слышать его слова, хотя он произнес их вполне себе обыденным тоном, было приятно, а как на них реагировать - непонятно. Мозг заработал на повышенных оборотах, но забуксовал и не успел выработать ничего мало-мальски подходящего.
Правда, мгновение спустя, когда Веденеев перешел на другую тему, и было совершенно очевидно, что сделал он это специально, чтобы лишить Лизу необходимости реагировать сразу, напряжение плавно сошло на «нет».
В этот раз Веденеев говорил дольше обычного, давая Лизе возможность переформатировать свое понимание складывающейся ситуации в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.
Вернувшись в состояние душевного равновесия, Лиза, не слушая уже рассуждений Веденеева, посмотрела на него еще раз. Виктор продолжал рисовать. Лиза обратила внимание, как играют мышцы предплечья правой руки, в которой он держал карандаш, на красивые ровные вены на его руках и ногах, на то, что его обтягивающая майка не скрывает рельефности его торса. Лиза вдруг вспомнила, как Виктор облизывал мякоть манго со своих пальцев, и это воспоминание приобрело сейчас новое сексуальное звучание. Она поняла в этот момент, что смотрит на Виктора, как на возможного сексуального партнера, и, что странно, никаких отрицательных эмоций по этому поводу не испытывает. Странно, поскольку раньше она ни на кого так не смотрела. Более того, она не допускала и мысли о возможности сексуального контакта с кем-то кроме мужа.
Тем временем Веденеев, уже закончив свой затянувшийся монолог и продолжая наносить последние штрихи к Лизиному портрету, с удовлетворением заметил, что ситуация развивается в желаемом ему направлении. Лиза начала поигрывать босоножкой, потом потянулась к столику за своим бокалом мартини. Когда она возвращала уже пустой бокал на прежнее место, то взяла со стола запасной карандаш и в задумчивости стала поигрывать им, проталкивая между сложенными щепотью большим, указательным и средним пальцами левой руки.
Вскоре, закончив портрет, Виктор развернул свое кресло в сторону застекленного балкона и принялся быстрыми и четкими штрихами карандаша заполнять задний план своего рисунка.
Вполне уместное в этой ситуации любопытство подтолкнуло Лизу подсесть поближе к Веденееву, чтобы можно было из-за спины наблюдать за его работой. Чтобы видеть лист ей пришлось наклониться вперед, практически к самому уху Виктора. Но сидеть в такой позе было крайне неудобно, прежде всего, потому, что не куда было деть руки. Чтобы устранить этот дискомфорт, Лиза оперлась своими локтями на спинку впереди стоящего кресла Веденеева и уткнулась в них подбородком.
Пока Виктор наносил на задний план своего рисунка линию горизонта, пирс, пляжные зонтики, пальму и маленькие, очень схематические фигурки плавающих в море и загорающих под солнцем людей, Лиза изучала свое изображение. Портрет ей очень нравился, а предметы и людей на заднем плане Виктор скомпоновал таким образом, что в результате получалось, что Лиза сидит не в комнате, а на оживленном пляже. Девушка видела себя сидящей на пластиковом пляжном кресле, а легкий ветерок красиво раздувал ее волосы и, с одной стороны, прижимал одежду к телу, подчеркивая контуры бюста и талии, а с противоположной слегка приподнимал края одежды, увеличивая площадь оголенных участков ее тела. Эти не существовавшие в действительности и додуманные Веденеевым штрихи ее портрета подтверждали искренность его недавних слов и откровенно говорили о его сексуальном влечении к Лизе. И ей было это приятно, очень приятно, так приятно, что она ощутила возбуждение, которое усиливалось от ощущения чистоты, вызванного слабым, еле уловимым, сладковатым ароматом мыла, исходившим толи от волос Виктора, толи от его тела.
Ощущая кожей теплоту дыхания склонившейся к его уху девушки, чувствуя ее приятную близость, Виктор нанес несколько завершающих штрихов, отодвинул рисунок на расстояние вытянутых рук и, не поворачивая головы, спросил:
- Вы довольны результатом?
После некоторой паузы, Лиза, ответила тоном, отражающим ее стремление точнее выразить словами свои мысли.
- Я плохо разбираюсь в живописи. Я, если честно, даже не знаю «живопись» в данном случае - подходящее слово? Или, может быть, следует говорить «графика»? Пожалуй, единственное, что я, по своему невежеству, могу сказать – это: «похоже». Но, во-первых, это слово совершенно не отражает того, насколько мне нравится этот рисунок; во-вторых, я очень боюсь обидеть Вас нечаянно каким-нибудь неосторожным словом.
Виктор, не опуская рисунка, повернул свою голову в направлении Лизы, которая продолжала сидеть сзади в той же самой позе, уткнувшись подбородком в руки, и произнес:
- Вас, наверное, удивит, Лиза, но я тоже боюсь Вас обидеть.
- Это чем же? – Спросила девушка, абсолютно искренне недоумевая.
- Я хочу предложить Вам заняться сексом, и не знаю как это лучше сделать, чтобы не обидеть Вас своим предложением.
Произнеся последнюю фразу, Веденеев продолжал держать голову повернутой в направлении Лизы и периферийным зрением наблюдал за ее реакцией.
Лиза, какое-то время, тоже смотрела на Виктора, прислушиваясь к своим чувствам.
Она поняла, что с какого-то момента уже внутренне была готова к такому развитию событий. Да что там готова, она хотела такого развития и ждала его. Чувствуя, что пауза слегка подзатянулась, Лиза перевела взгляд на настенные часы, которые говорили, что дочь будет занята с аниматором еще более двух часов, привстала со своего кресла и приложила свои губы к губам Веденеева.
Виктор с желанием ответил на этот порыв молодой женщины, и первое касание губами переросло в страстный поцелуй. Лиза не предпринимала попыток оторвать своих губ от Виктора, наслаждаясь этим поцелуем, чувствуя, как разгорается ее возбуждение, пока не поняла, что Веденеев находится в довольно неудобной позе. Тогда она немного отстранилась и посмотрела Виктору в глаза. Но тут до нее дошла вся комичность складывающейся ситуации. Ведь они с Виктором даже не перешли на «ты».
- Может быть, нам имеет смысл перейти на «ты»? – Спросила она и расхохоталась, тем самым сбрасывая с себя какой-то ребячий трепет, нахлынувший на нее во время поцелуя. Трепет неосознанный, неконтролируемый, давно забытый трепет первых школьных свиданий и вороватых поцелуев.
- Принято. – Произнес Веденеев, поднялся со своего кресла, положил рисунок на журнальный столик, дополнив им натюрморт из вина и фруктов, вернулся к Лизе и они вновь соединились в поцелуе.
Удивительно, но это действо Лиза привыкла воспринимать как традиционную, обязательную, довольно пресную увертюру претворяющую основное действие. Сейчас, толи Виктор делал что-то особенное, толи особенным было ее психическое состояние, происходящее доставляло ей гораздо большее, чем обычно удовольствие. Удовольствие она испытывала и от прикосновения его рук к своему телу, и от соприкосновений телами. Когда она сама касалась руками тела партнера, то тоже получала удовольствие, ощущая крепость и рельефность его мышц. Удовольствия накладывались одно на другое, распаляя желание. Желание еще плотнее прижимало друг к другу их тела, руководило их руками, которые сохраняя легкость прикосновений, продвигались все глубже и глубже под одежды, все ближе и ближе к центрам наслаждений.
Большинство из проходящих за непрозрачными снаружи стенными стеклянными панелями людей не упускали возможности взглянуть на свое отражение. Они поворачивали головы, и как будто смотрели внутрь комнаты. Это создавало ощущение публичности происходящего. Необычность ситуации служила причиной для какой-то внутренней тревожности, что, как ни странно, еще сильнее подталкивало возбуждение, придавая ему новые, ранее не познанные оттенки ощущений.
Виктор и Лиза перемещались по гостиной в спонтанном танце в направлении спальни, передавая друг другу инициативу, как пара футбольных виртуозов пасует друг другу мяч, продвигаясь к воротам противника. Каждый из них с желанием принимал на себя инициативу, когда приходила его очередь, стараясь доставить партнеру максимально возможное наслаждение.
На белоснежных простынях широкой двуспальной кровати танго двух сплетенных и уже обнаженных тел стало еще более страстным. Темп и амплитуда движений возросли.
Лиза чувствовала, как толчками нарастает ее удовольствие и наслаждалась этим ощущением, пока чувственный поток не превысил пропускную способность нервной системы, которая взорвалась последовательностью коротких замыканий, заставивших неконтролируемо сокращаться мышцы и дугой выгнувших ее спину.
Схлынувшее возбуждение опустошило нервную систему молодой женщины до ломоты в конечностях, которая постепенно отступая, освободила место для чувства удовлетворения и, благодарности партнеру за доставленное удовольствие. Еще какое-то время, не имея ни сил, ни желания сделать хоть какое-то движение Лиза сквозь затуманенное сознание продолжала принимать ласки Виктора. Потом, придя окончательно в себя, снова приняла на себя инициативу, желая как можно нежнее и искуснее реализовать чувство своей благодарности грациозными движениями тела, рук, губ.
Стук в дверь гостиничного номера, прозвучавший в полной тишине, в то время, когда партнеры расслаблено и безмолвно лежали, ловя последние ускользающие оттенки только что пережитых чувств, заставил обоих вздрогнуть. Виктор взглянул на Лизу с недоуменным и, одновременно, извиняющимся выражением лица и с неохотой направился к двери, на ходу надевая шорты.
Услышав за стенкой английскую речь, и, поняв, что разговор принимает затяжной характер, Лиза решила довести эпизод к своему логическому завершению и отправилась в ванную. Она чувствовала себя в этот момент превосходно, изумительно, великолепно, и вдруг очень испугалась, что бы каким-нибудь неаккуратным словом или действием или даже взглядом Виктор не смазал эти ощущения.
Пришедшим был египтянин средних лет, который представился Махмудом. По-русски он не говорил, поэтому обратился к Виктору на английском.
- Господин Веденеев, портье уведомил меня, что Вы изъявляли желание, что бы для Вас организовали индивидуальный эксклюзивный тур.
Это было правдой. Разговор на эту тему с портье действительно имел место быть, поэтому Виктор ответил.
- Да, это так. Что Вы можете предложить?
- Я предлагаю Вам абсолютно эксклюзивный тур. Кроме меня его никто не предложит.
Поездка займет почти сутки. В этой поездке Вы увидите пещеры Наг-Хаммади. Это рукотворные пещеры. Изначально, они предназначались для захоронения знатных египтян, а впоследствии, в первые века от рождества христова они использовались христианскими монахами. А в середине прошлого века там были найдены рукописи христианских апокрифов. Еще мы посетим пещеру, в которой было найдено, ставшее сенсацией, евангелие от Иуды Искариота. В процессе поездки предусмотрена увлекательная прогулка на верблюдах. Причем, обращаю Ваше внимание, что это не будет как везде. В Египте обычно сажают туристов на верблюда и погонщик, под уздцы, катает его по замусоренной площадке. Нам предстоит преодолеть на верблюдах участок пути, который ни на чем другом проехать нельзя. Это плохо проходимые заросли в пойме Нила.
Махмуд продолжал рассказывать о предстоящем путешествии, когда Лиза, красивая, как только что распустившаяся водяная лилия, вышла в гостиную. Виктор отреагировал на ее появление, развернувшись и сделав широкий шаг в ее направлении, одновременно делая глубокий вдох, готовясь, по-видимому, выразить свое восхищение. Но Лиза остановила его порыв, прижав свой пальчик к его губам. Она проникновенно посмотрела в его глаза, своим взглядом буквально умоляя его не произносить никаких слов, сама же нарочито будничным тоном произнесла.
-Увидимся. - Потом, через паузу добавила. - Позже. - А еще через секунду, хитро улыбнувшись, сказала. - Может быть.
После произнесенных слов, Лиза твердым шагом вышла из гостиной через балконную дверь и направилась в детскую игровую комнату. Виктор, освобожденный ею от необходимости подбирать слова для прощания, слегка устыдился самого себя, но, тем не менее, испытал облегчение и мысленно поблагодарил молодую женщину.
Он вернулся к обсуждению с Махмудом поездки, уже не столько содержания экскурсии, сколько к ее стоимости. Во время разговора Виктор краем глаза посматривал в том направлении, куда отправилась Лиза, и видел как она с искренней, счастливой улыбкой взяла дочь за руку и они пошли в сторону отеля. Он видел как девочка, помогая себе жестами, делится с мамой впечатлениями, как они вдруг остановились, о чем-то договариваясь и как, спустя мгновение, сломя голову, обе понеслись наперегонки к входу в отель. Поведение Лизы, красноречивее всяких слов, подтвердило, что никаких отрицательных эмоций она сейчас действительно не испытывает. Оно стерло последние, еще какое-то время беспокоившие Виктора, оттенки затухающего ощущения неловкости от прощания.