Беседа с игуменом Ипатьевского мужского монастыря Петром (Ерышаловым)
Продолжение. Начало читайте здесь
– Отец Петр, вы хорошо знали и много общались с архиепископом Костромским и Галичским Алексием (Фроловым), отошедшим в вечность в 2013 году. Чему вы научились у владыки?
– Скажу такую вещь: некоторые апостолы были сродниками Господа, но они впоследствии не дерзали называть себя Его братьями. Я это к чему говорю: у меня язык не поворачивается называть себя духовным чадом владыки Алексия, мне стыдно. Хотя по факту это так. Чему я научился? Мало чему, к сожалению, но это мое личное.
А что касается, например, устава Новоспасского монастыря, где владыка много лет был наместником, – вы же это подразумеваете в своем вопросе? То я постарался ничего оттуда не переносить, как бы это ни казалось парадоксальным. Конечно же, Новоспасский – это моя обитель, в ней я прожил 19 лет. Туда я пришел молодым человеком, отец Алексий тогда меня сразу же взял в оборот. Я там был послушником, там я постригался, был рукоположен, оттуда меня владыка забрал за собой сюда. Но в Новоспасском была совсем другая жизнь. И условия той жизни воспроизвести по образу и подобию не представляется возможным, они здесь неприменимы. Я могу сказать честно: когда жил в Новоспасском монастыре, меня тяготило изобилие народа, вообще многолюдство для меня тягостно очень. Меня внутренне печалило то, что мы выполняем функцию прихода, – это ни в коем случае не упрек и не претензия к тому взгляду, который был у владыки Алексия на монастырь. Конечно, что греха таить, некоторые вещи воспринимались мной тогда, мягко говоря, недальновидно, в голове было больше теории и всякого рода мечтательности, казалось, что многое можно было делать иначе. Ведь чтобы понять даже простые вещи, необходимо возвыситься так, чтобы видеть все целиком, я же на все взирал со своего шестка.
Но нам Богом даровано время, которое и умудряет, и обогащает опытом, и сегодня я могу сказать со всей убежденностью: владыка не ошибался. Он делал все правильно, да и делать по-другому было нельзя. Он очень мудро и терпеливо давал возможность расти тому, что взращивает Бог. Владыка Алексий был человеком особого склада, большой внутренней жизни, где самоотверженно день за днем совершается подвиг. У него были такие наставники, и сам он был человеком иного уровня, чем мы, букашки, – очень высокого. Это были люди другой эпохи. Несмотря на то, что нас исторически вроде бы разделяют всего какие-то 30 лет – что это для человеческой истории?! Но когда человечество такими быстрыми темпами сползает в бездну разложения и это разложение с чудовищной жадностью пожирает всех нас, то между близко стоящими поколениями образуется очевидная непреодолимая нравственная разница.
– А что вы видите сейчас? Какие люди сейчас приходят?
– Очень слабые: мир настолько разложил человека, что современные люди хотят быть и благочестивыми, и в то же время обладать всеми удовольствиями этого мира. Современный человек не хочет ничем жертвовать ради Церкви, он не хочет отказывать себе ни в чем. Если раньше при мысли о подвиге сердце христианина разгоралось радостью и желанием трудиться, кипело ревностью, то у нынешних от такой же мысли оно исполняется тоской и ужасом – перспектива подвига как необходимого условия встречи с Богом их гнетет. Кстати, это касается не только того подвига, который ради Христа, но также и в миру подвига и самопожертвования не ищут. Это катастрофа. Конечно, я верю, что современных христиан, а также идущих за ними вослед, несмотря на это, казалось бы, отчаянное положение, Господь обязательно приведет к Себе, для Него нетрудно найти спасительные пути всякому – через личные испытания, через страдания. Все равно придут к тому моменту, когда в них созреет решимость сказать себе: «Или – или». Просто Господь как каждого человека, так и каждое поколение ведет своим неповторимым путем.
Но, возвращаясь к сравнению того, что было в Новоспасском и что приходится обустраивать здесь, повторю: там была совершенно другая жизнь. В Новоспасском монастыре был владыка Алексий. Он был средоточием всей жизни не только для братии, но и для многочисленных прихожан – он был архиереем, наставником, духовником для огромного количества москвичей. Но мне этого не дано, и я не могу примерить на себя его роль, и таких здесь нет. Поэтому когда я здесь оказался, стал здесь игуменом, то для меня было любезным, драгоценным и желаемым заниматься только созданием исключительно обители – всё остальное устроит Сам Господь, и никогда у меня не было сомнения в правильности такого подхода. Делай, человек, свое дело, которое ты должен делать, а остальное приложится. Наше служение – это идти проторенной дорожкой, надежной и безопасной, согласованной с монашескими традициям. И, думаю, это и есть то, что привлекает сюда Божию благодать.
– Отец Петр, костромичи от москвичей отличаются?
– Разница большая. И я могу сказать, что самое главное отличие в том, что здесь люди более нравственны и чисты. Москвичи – более испорченные люди, и я это говорю с большой любовью к москвичам, ведь я сам коренной москвич. Здесь люди более спокойные, более цельные, но они более «тугие» в отличие от москвичей. Но это еще, видимо, какая-то природа костромской земли: то есть они, как Лесков писал, «тесто», и они действительно как тесто. Сравнить в отношении благочестия трудно, потому что Москва – это более чем 10-миллионный город, и поэтому неудивительно, что храмы в Москве полны. Но все же я не замечаю здесь такого активного участия в богослужебной жизни, как в Москве. Тут люди я бы не сказал, что более ленивые, но более сдержанные, что ли, в этом отношении.
– Перед нашим интервью я зашел в Троицкий храм и был покорен иконостасом. Такого я нигде и никогда не видел.
– Это раннее русское барокко. Церковный организм – организм очень живой. Церковь никогда не была закосневшей структурой, она всегда развивалась, она всегда двигалась вперед, потому что человеку свойственно всегда познавать и творить что-то новое. Ему свойственно что-то делать. Даже в Раю, по заповеди хранить его и возделывать, он продолжал бы что-то созидать новое. Потому что Господь создал человека по Своему образу и подобию, и в этот образ входит качество творца, то есть человек был создан со-творцом Богу, значит, он призван создавать, и то, что он призван создавать, должно быть прекрасно.
За всей богословской и канонической строгостью Православия, за, казалось бы, на первый поверхностный взгляд весьма узкими рамками церковной жизни стоит широкая перспектива развития, определенная Богом для всей твари, и это развитие и восхождение безгранично – уходит в вечность. И поэтому Церковь все время находилась в творческом процессе: византийская церковная культура развивалась: храмоздательство, живопись – все это доходило до какого-то своего пика, предела, высшего состояния, ускорялось, замедлялось, переживало закономерные спады. И тем более для церковной культуры русского человека, который вообще является человеком таким всеобъемлющим, очень любопытным, всеохватывающим, никогда не представлялось трудным вбирать в себя какие-то, казалось бы, на наш первый взгляд, чуждые элементы.
Русский человек все принятое извне перерабатывал в самом себе очень тщательно и выдавал в итоге что-то неповторимое, совершенно свое, проникнутое духом Православной Церкви. Не забывайте: люди тех веков жили в очень органичном, закономерном мире. Их жизнь находилась в ограждении многовекового уклада. Всё тогда было закономерно и естественно, и поэтому всё, что делали тогда люди, было и красиво, и органично. Например, если в храме XII–XIII или XIV века ставился иконостас, который сооружался уже в веке XVII или XVIII, то он входил в эту среду, не противореча ей. У людей того времени было природное чувство красоты, они рождались с этим чувством, это было врожденное чувство культуры. Владыка Алексий говорил: тогда люди не могли сделать плохо, а сейчас не могут сделать хорошо. И это совершенно правильно. Поэтому в нынешнее время, как ни пытаются создатели храмов, иконостасов, икон, росписей, ювелирных украшений и прочей утвари создать нечто достойное Церкви и ее богослужения, в подавляющем большинстве случаев все это выходит, мягко говоря, неубедительно – к сожалению. Но я говорю о большинстве, поскольку есть, конечно, и исключения.
– Но экскурсии и паломников туда водят нечасто. Вы скептически относитесь к миссии через такие экскурсионные группы?
– Как – «скептически»? Я же являюсь директором музея, и экскурсоводы нам подчиняются – они являются нашими внештатными сотрудниками. И поэтому мы рассматриваем эту деятельность как миссионерскую. Мы периодически встречаемся с нашими сотрудниками-экскурсоводами, определяем направленность их деятельности. Мы специально напоминаем им, что, хотя они должны людям рассказать историю, они должны делать это таким образом, чтобы заложить в людях зерно любви к истории своего Отечества и своей Церкви, показать красоту этой истории, чтобы человек зашел сюда один, а вышел другой – облагороженный. Нужно постараться хоть немножко, но заложить в него таких зерен – это очень важно, поэтому мы относимся к этой работе очень серьезно. Большинство наших экскурсоводов – церковные люди, то есть они всегда рассказывают с точки зрения Православной Церкви, это не светская подача.
– Отец Петр, благодарю за беседу и вашу искренность.
– Я хочу всем нам, всем русским людям пожелать, чтобы мы почаще вспоминали: мы – один народ. Мы должны жить как единое целое. Чтобы это было так: «едиными усты и единым сердцем» – и чтобы это было бы одним из правил жизни русского человека: на Дальнем Востоке, в Сибири, в Архангельске, в южнорусских землях, здесь, в Костроме, мы ощущали бы себя единой нацией, единым богоносным народом. Это очень важно сейчас для нас. А всё остальное приложится.
Не пропустите новые материалы - подписывайтесь на наш канал