Cергей Максимишин – известный фотожурналист. Мы поговорили о его творческом пути и коллекции еврейских фотографий 1860-х – 1920-х гг. Евреи городские и местечковые, серебряная свадьба... И даже еврейские каторжники и пьянка!
Как я был фотолаборанткой, пионервожатой и «художественно одаренной сволочью»
- С чего начался для вас этот пласт Вашей жизни – фотография? Увлечение детства, счастливая случайность?
– Вы знаете, у кого-то я читал: когда Б-г нас наказывает, он нас поправляет. Меня судьба несколько раз заворачивала в эту работу. Первый раз это произошло так. В каждой советской школе нужно было получить рабочую профессию. И мы все ходили в такое место, которое называлось УПК – учебно-производственный комбинат. Профессии были популярные и непопулярные. У мальчиков на первом месте – автослесарь, это считалось денежным, а девочки все хотели учиться на швею-мотористку. Но, когда нас распределяли, я болел, и мне не досталось престижного места автослесаря. Оставалась, собственно, только одна возможность – фотолаборантка. Я пошел учиться на фотолаборантку, потому что там были одни девушки, и в их числе моя дама сердца. Целый год я слушал занудные лекции, у нас была очень несимпатичная тетка, которая когда-то училась в ПТУ, и у нее остались конспекты. Представляете – год слушать про рецепты проявителей? Было тоскливо. На практику мы ходили в дом быта. Там на доске почетов висели огромные портреты передовиков: рыбаки, металлурги. Доска обновлялась каждый месяц. Мы ретушировали эти фотографии. Год я этим занимался, а потом нашу преподавательницу посадили в тюрьму. Керчь, где проходило детство, был город моряков и контрабанды. Вся контрабанда, естественно, продавалась на рынке. Наша учительница торговала колготками и попала под какой-то рейд. Поэтому на следующий год, в десятом классе, я учился на пионервожатую. После школы поступил в ленинградский Политех. Учиться было тяжело, специальность – экспериментальная ядерная физика. Нагрузка серьезная, и я три года не вспоминал про фотоаппарат.
Затем я снова попал под раздачу в 1985 году, когда студентов стали загонять в армию. Полгода мотал катушку с проводом в Осиновой роще, а потом меня отправили на Кубу. Связистов там был перебор, зато требовался фотограф. Ждали Фиделя Кастро на 25-летие нашей советской бригады, и нужно было это снимать, а предыдущего фотографа за пьянку отправили в пехоту. Начальник клуба ходил и опрашивал новобранцев, дословно: «Фотографы, художники, певцы, композиторы и всяческая художественно одаренная сволочь, которая служить не хочет – шаг вперед». Я, естественно, сделал шаг вперед. И пока он опрашивал остальных артистов, я мучительно думал, кем же мне назваться, потому что точно знал, что служить не хочу. И когда он подошел ко мне, я сказал, что я режиссер. Из-за того, что был деятелем КВН в институте и писал сценарии для нашей команды. Начальник сообщил, что режиссеры ему не очень нужны, а вот фотографы требуются, и спросил, не фотограф ли я? Я ответил, что отчасти. И тогда он побежал к командиру бригады, и заявил, что я фотограф шестого разряда, работал в газете «Труд» и очень нужен в клубе. И забрали меня служить в клуб фотографом. Так во второй раз я обратился к фотографии. И полтора года снимал всяческие маневры.
Потом я восстановился в институте, окончил его. Стал работать в Эрмитаже, в лаборатории экспертизы. В начале 90-х перестали платить, и я ушел в бизнес. Но это мне наскучило к 1996 году. Тогда я узнал, что идет набор на факультет фотокорреспондентов при Доме журналистов. И все, у меня «снесло крышу», потому что фотография – это заболевание. Через два года у меня случился когнитивный диссонанс: я делал одно, а думал другое, жил от вторника до субботы, потому что во вторник у нас были занятия, а в субботу – единственный день, когда я мог пойти что-то пофотографировать. Мне уже было 34, жена и двое детей. Честно говоря, мне тогда было плохо, потому что очень тяжело, когда у тебя нелюбимая работа. И тут, на мое счастье, случился дефолт 1998 года, моей коммерции сильно поплохело, и я подумал, что это шанс. И ушел в фотографы. Поскольку у меня более-менее получалось, меня быстро взяли в газету «Известия», и я работал там до 2003 года, а потом ушел во фриланс. В этом состоянии и пребываю по сей день.
Байки с помощью фотоаппарата
– Получается, что судьба вас каждый раз возвращала на эту стезю...
– На самом деле, знаете, как получилось... Поскольку я человек южный, то всякие развлечения вроде баня-лыжи ненавижу, а мое семейство – наоборот, и они меня время от времени таскают на какие-то горнолыжные курорты, они там катаются, а я с ужасом на это смотрю и пью глинтвейн. Как правило, в таких местах есть какая-нибудь библиотечка, от бывших посетителей оставшаяся. Как-то я взял книжечку одну, где какой-то американский миллионер давал советы детям, и первый совет, который там был (может быть, эта мысль кажется банальной, но мне она проникла в самое сердце): чтобы быть счастливым, сначала нужно придумать дело, которое тебе нравится, а потом думать, как с его помощью заработать денег. И ни в коем случае не наоборот. До 36 лет я пытался делать наоборот. Просто такое время было 1990-е годы. Невозможно было выжить, прокормить семью любым иным способом, кроме коммерции. А, когда в 36 лет я все-таки стал заниматься любимым делом, сильно потерял в доходах, но было ощущение, что у меня выросли крылья.
– Помимо фотографии у Вас есть какие-либо увлечения?
– Ой, миллион. Я очень разбрасывающийся человек. И монетки собираю, и фотографии, и вообще мимо старого хлама просто пройти не могу. Вот такой «Плюшкин».
– Это, наверное, тяга к истории? Или, может быть, к истории вещей?
– Знаете, я все детство провел в Керчи. Город, полный всякой истории и археологии. Мы на пляж бегали через руины античного города Мирмекий. Класса с четвертого школы я был при музее, и когда собирался поступать в институт, очень долго выбирал между историей и физикой. Выбрал физику, и мне кажется, что это была ошибка, потому что я быстро убедился, что в физике мне места нет, хоть я, в общем, хорошо учился, олимпиады выигрывал. Так вот, собирание старых фотографий, в какой-то степени – компромисс между через всю жизнь пронесенной любовью к истории и фотографией, здесь это все сошлось.
– Вы упомянули, что работали какое-то время в Эрмитаже...
– Да, никто не верил, что можно было без протекции туда прийти, но я с третьего курса был волонтером, а потом устроился работать. Но в 1991 году моя зарплата в лаборатории экспертизы была 14 долларов в месяц, этого не хватало даже на массаж ребенку. Мои друзья занимались коммерцией, и мне было куда пойти. У меня было ощущение, что я себя положил на заклание, на алтарь семьи, понимал, что такой работы у меня не будет больше никогда, будто принес себя в жертву. Но как-то все наладилось.
– У вас интереснейшие фотоработы из совершенно разных уголков земли. Что вам интересно снимать, что именно чаще всего хочется отразить, о чем рассказать?
– Я все время снимал как люди живут. Собственно, что такое журналистика? Это одни люди рассказывают другим людям, как живут третьи люди. Вот и я всю жизнь этим занимался, и, я думаю, мог бы свою работу описать вот так. Был такой замечательный советский мюзикл «Али-баба и сорок разбойников», там был персонаж, который про себя говорил: «Я посетитель рынка, собиратель историй», ну вот и я – «посетитель рынка, собиратель историй». Больше всего на свете люблю рассказывать байки за столом с друзьями, и то же самое делаю с помощью фотоаппарата, и с помощью слов, потому что я также и пишу.
(Сергей Яковлевич – постоянный автор собственной колонки на портале «Republic», опубликовал несколько книг с фотоисториями и рассказами – прим. ред.).
Еврейская фотография и еврейские фотографы
– Вернемся к коллекционированию. С чего началось для вас это увлечение, как появились в Вашей обширной коллекции фотографии на еврейскую тему? Какая фотография была первой?
– Первая фотография, которую я купил, случайно увидел на аукционе, это работа как раз еврейского фотографа – Давида Гершуни. Там изображены два замечательных мальчика. Я никогда не предпринимал никаких специальных поисков еврейской темы, но если что-то видел, то приобретал, и постепенно собралась – я не назову это коллекцией, но некоторая подборка, которая мне просто интересна.
– Как давно вы начали собирать фотографии? И какие темы вас интересуют?
– Я еще начинающий коллекционер, занимаюсь этим лет пять-семь. Но, поскольку у меня был большой опыт в собирании, я коллекционировал монетки, то это все пошло быстро, и сейчас у меня приличная коллекция фотографий. Я захожу в какой-нибудь антикварный магазин, прошу старые фотографии. Начинают спрашивать: «А что вы собираете?». Мне тяжело на это ответить. Поскольку я фотограф, то у меня очень специфический взгляд, поэтому можно сказать так: собираю те фотографии, которые мне интересны. Пытаюсь держаться двух тем: это русская фотография и это фотография колониальная. В свое время собирал монеты колониальные, поэтому и колониальные фотографии мне очень интересны. Другие страны – Япония, европейские японские фотографии, Индия, Китай, Египет и так далее. И, конечно же, Россия.
– Расскажите, пожалуйста, о еврейских фотографиях вашей коллекции
– Наверное, самое интересное, что у меня есть – Иосиф Кордыш. Это фотограф, который жил в 1860-е гг. в городке Каменец-Подольский. Вот несколько фотографий на еврейскую тему. Например, лоскутник. Это человек, который продавал старые тряпки. Мне кажется, очень интересно.
Вот еще Кордыш.
В Петербурге нашел такого прекрасного еврея – у меня две фотографии этого персонажа, посмотрите, в руках у него ножницы, и, я так понимаю, роликовая бритва. Видимо, это человек, который делает обрезание. Фотограф Захарьин, Петербург.
А это целая портретная галерея. В местечках, видимо, был канон некий изображения еврея-мужчины, и, где вижу, я собираю эти лица
– Какие типажи! Можно ли сказать, что на рубеже веков фотография была еврейской профессией?
– Главным еврейским фотографом, которого называли «оберфотографом русской литературы», был Константин Шапиро. Еврейский юноша очень хотел быть фотографом и жить в Петербурге, а профессия фотографа в 1860-е годы не давала права проживания в столице. Но, оказавшись в Петербурге, он страшно заболел, и его выходила русская девушка. Он очень ее полюбил. И, собственно, его заставили принять христианство. Константин Шапиро остался в Петербурге и был, наверное, первым и самым известным здесь еврейским фотографом. При этом под конец жизни он стал писать стихи на еврейскую тему и о евреях. А многие не знают, что он был хорошим поэтом. Помните портреты русских писателей, которые висели у нас в кабинете литературы? Половина из них работы Шапиро. У него был целый альбом фотографий самых известных русских артистов, писателей, такой огромный труд. 1870-е –1880-е годы... Достоевского, Толстого, Тургенева мы знаем не только по портретам, но в немалой степени благодаря фотоработам Шапиро.
Вот это про еврейский вклад в русскую фотографию. И потом было много фотографов-евреев. Они работали в Петербурге уже в 1880-е – 1890-е годы: братья Ясвоины, еще один Шапиро и так далее. А в местечках были фотографы, которые снимали своих соплеменников, и эти снимки меня больше всего интересуют. Вот еврейские семьи, посмотрите: это семья из Вильно.
А это семья из Иркутска. Невероятная фотография.
Семья из Балты – это практически моя родина. Моя украинская мама родилась рядом с Балтой.
Семья из местечка Холопеничи близ Минска.
Вот такие люди меня интересуют.
– Что вам удалось узнать об истории этих фотографий, насколько точно известны годы их создания?
– Годы я могу с точностью определить даже по бланку, потому что мода на сам бланк фотографический менялась постоянно. Вот эти портреты, например, это 1890-е годы.
Кстати, интересно: здесь еврей из Кяхты. В России было понятие даже «кяхтинский чай» – чай в Россию попадал через поселок Кяхта в Сибири, и чаеторговля была еврейским делом.
А вот это мой земляк из Керчи.
Насколько мне удалось выяснить, его внук до сих пор работает фотографом в Керчи.
Есть портреты еврейских женщин.
Вот здесь на обороте: «Дорогой Берте от Дины». Дина держит в руках еврейскую газету «Хайнт» («Сегодня») – это знаменитая газета, которая издавалась в Варшаве
Есть удивительные снимки. Например, вот этот человек по фамилии Иоффе.
В руках у него пинцет, а в пинцете бриллиант, и он пишет, как ему тяжело, потому что он находится на чужбине, в городе Антверпен. Он занимается отборкой бриллиантов и пишет сестре, как ему плохо, на обороте этой фотографии.
А это – серебряная свадьба, семья из Астрахани.
Здесь интересно – написано: «Отъезд моего брата в Лондон».
Моя любимая фотография – уже послереволюционная.
Есть местечковое еврейство – мои корни, например, из Тульчина, а было городское еврейство. Эта замечательная девушка – Рива Беленькая из интеллигентной еврейской семьи, и сейчас ее правнуки живут в Петербурге. Здесь она ученица выпускного класса гимназии. Ревекка Соломоновна Беленькая (1899–1981). Ревекка вышла замуж за будущего архитектора и известного собирателя западноевропейской живописи Абрама Шустера. Их сын, Соломон Шустер, режиссер, искусствовед, автор работ по теории кино. А сейчас здесь внук его живет, мы связались.
Или такие удивительные вещи как еврейская пьянка. Евреи «зажигают».
А это – удостоверения личности.
Паспорта с фотографиями появились достаточно поздно, а тогда удостоверением личности была вот такая фотография с нотариально заверенной подписью. Здесь Арон-Лейба Невахович Мовшевич Розенталь, аптекарский помощник Ной Абрамович Норенбах, Иулия Функ из Одессы...
А вот евреи-каторжники. Фотографии из полицейских архивов.
А вот мои еврейские бабушка и дедушка.
Эта фотография бабушки – вообще моя первая в жизни фотография.
– Расскажите, пожалуйста, о Ваших еврейских корнях, о семье.
– Дед с бабкой оба из Тульчина, Винницкая область. Бабушку звали Роза Исаковна, фамилия девичья была Купиевкер. Деда звали Лев Яковлевич Ихельман. Причем, есть Ихильман и Ихельман, и никто не знает, как правильно. Дед был Ихельман, а дядька был Ихильман. И у дедушки, и у бабушки был второй брак. Первый муж Розы Исаковны, кровельщик, упал с крыши и разбился. И бабушка вышла замуж за деда. Дед был офицер. Прошел всю войну. Бабушка не работала. Я знаю, что с 1950-х годов остались письма от деда с бабушкой – они все на идише. Бабка писала и своей сестре, и деду Мойше в Симферополь, все на идише, но дома ни одного слова. Между собой они только ругались на идише, это я все помню, но при детях они никогда не говорили на идише, и ни отец, ни дядя Изя покойный, они ни слова не знали. Но такое время было. И я сейчас, наверное, если честно, ближе, по-моему, к еврейству, чем мой отец, у которого никаких даже поползновений к этому не было. Но они очень благодарны еврейской общине, потому что она очень помогает в Керчи.
– Чем Вы сейчас занимаетесь, какие у вас новые проекты?
– Во-первых, учу студентов в школе «Цех», для меня это сейчас, наверное, самое важное. В этом году большая радость: два наших выпускника получили World Press'овскую премию – это практически «Оскар». Если говорить про мои собственные фотографические устремления... До того, как случилась эта «холера», коронавирус, я путешествовал и снимал истории, которые меня всегда интересовали – это истории на культурных стыках. Как у Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места им не сойти», но, тем не менее, на стыке Востока и Запада всегда рождаются удивительные вещи. Вот, например, история то, как в Кении из бочек из-под мазута делают как бы современное искусство в виде огромных металлических животных.
Сейчас я не уверен, что мы когда-нибудь сможем путешествовать, мне очень грустно, когда я смотрю на то, что происходит. Но мы со студентами уже в восемнадцатый раз едем по крохотным русским городкам, и это тоже большой мой проект. На майские мы поедем в Белоозеро. Я снимаю, студенты снимают. Выбирая город, мы всегда смотрим, чтоб там не было железной дороги, потому что это очень важно.
Материал подготовила Наталья Кучевская
Благодарим Марину Бейлину за идею интервью
Читайте также: Еврейская коллекция Владимира Бернштама