Продолжение.
Начало в предыдущих публикациях
ВОЙНА
1942 год
Ленинград, Ржев
«И ежели останешься живой,
гуляй, рванина, от рубля и выше»
(В. Высоцкий)
II
Очнулся я в санитарной машине от неимоверной боли. Машину безостановочно трясло. В кузове сидели и лежали раненые красноармейцы. Кроме раненых с нами ехал санитар, молоденький парнишка с рыжей шевелюрой, подстриженный под «ежик».
- Куда нас браток везут? -, с трудом проговорил я.
- В Ленинград, в госпиталь. Быстро ты очнулся. Военврач, когда тебя увидел с вываленными наружу кишками, подумал, что ты, не жилец, а вон оклемался раньше других -, с улыбкой сказал санитар,
- Мы уже с Московского шоссе свернули на Международный проспект –, сказал медбрат (Международным проспектом до пятидесятого года называли Московский проспект),
- А сейчас, свернули на Лиговский -, продолжал комментировать он.
Я подумал, что нас везут в «Мариинскую» больницу, но для меня было полной неожиданностью, когда медбрат завершил «экскурсию»,
- Конечная, улица Чехова.
Мне показалось, что у меня галлюцинации, но нет, машина заезжала во двор техникума кооперации, где я учился до войны. Оказалось техникум переоборудовали на время войны под госпиталь.
Второй галлюцинацией было то, что среди сестер, принимающих раненых, мне показалось, что я увидел Агату и Елизавету. Они стояли рядом, в белых халатах, с белыми косынками на головах, исхудавшие, усталые, но без тени растерянности, а наоборот полные уверенности в своих силах, но в то же время с болью и состраданием в глазах.
Когда санитары проносили меня на носилках мимо тетки и Агаши, глаза мои впились в них с мольбой о том, чтобы они взглянули на меня. Я попытался приподнять руку, и в этот момент Агата посмотрела в мою сторону. Сначала она не узнала меня, и не мудрено, с последней нашей встречи прошло пять лет. Я повзрослел, возмужал, превратился из худощавого подростка во взрослого мужчину. Годы, проведенные в лагере, безусловно, наложили и свой отпечаток.
Она одной рукой ухватилась за Лизу, а ладошку другой прижала ко рту. Глаза ее были широко раскрыты, она сделала пару шагов в мою сторону, а потом бросилась ко мне.
- Володя, это ты? -, только и смогла проговорить она. Следом, к носилкам, бежала и тетка Елизавета.
- Да, это я, мои родные -, только и смог сказать я. Слезы радости душили меня и не давали выговорить ни слова. Я плакал и улыбался одновременно. Вот так произошла наша встреча после пяти лет разлуки.
Первые часы они не отходили от меня ни на шаг. У них была масса вопросов, и я как мог, отвечал. Потом они рассказали, как пошли работать в госпиталь, и что порой сутками не бывают дома, хотя до дома идти меньше ста метров. В общем, это были первые, сумбурные разговоры после столь длительного расставания.
К первому сентября, моя рана настолько хорошо затянулась, что доктор не просто разрешил, а рекомендовал мне вставать и ходить самостоятельно. Возможно забота моих близких, возможно родные стены помогли, а может организм был молодой и сильный, или вообще рана была не столь серьезная, но как бы то ни было, я действительно мог ходить, не испытывая болей и неудобств.
Все свободное время, а его, к сожалению, у Агаты было совсем не много, она проводила со мной. Мы рассказывали друг другу, как жили и выжили, я в лагере, они в блокадном Ленинграде. Я старался не расстраивать Агашу и рассказывал только забавные случаи из лагерной жизни, она рассказывала, как они пережили самую трудную блокадную зиму. В какой-то момент, из ее глаз полились слезы, она тихо заплакала и прижалась ко мне всем телом. Я обнял ее и нежно повернул голову к себе. В следующий момент наши губы соприкоснулись. Сначала осторожно и не решительно, а затем с жаром и страстью, до головокружения и полного отрешения от реальности.
Это был наш первый поцелуй. Мы с трудом оторвались друг от друга, и в этот момент я произнес,
- Агаша, выходи за меня замуж -.
- Я безумно хочу этого -, прошептала она и крепко прижалась ко мне всем телом. Ее сердечко часто-часто стучало, а тело еле заметно вибрировало и вздрагивало.
В этот же день мы поделились этой радостной новостью с Елизаветой. Она заплакала, и по-бабьи запричитала, а потом принесла икону Богородицы, и благословила нас.
Главный врач госпиталя, под Лизину ответственность, отпустил меня на свадьбу на два дня. Зная, что проживаем мы в соседнем доме, он не выдал ни каких документов, а только отдал мне справку, с которой я из лагеря был направлен в штрафную роту.
Свадьбу решили сыграть в субботу, пятого сентября. Регистрировались мы в ЗАГСе Октябрьского района, сейчас это Адмиралтейский район, он находился на углу Вознесенского проспекта и улицы Садовая, в доме городских учреждений, еще его называли дом с совами, поскольку фасад его украшали скульптуры сов.
Мы пришли в ЗАГС без фаты и подвенечного платья, но благодаря Елизавете у нас были золотые кольца.
На мне была военная форма, которая была весьма мне к лицу. Из щуплого подростка, я преобразился в молодого человека, спортивной наружности, с темными, коротко стрижеными волосами. Я был худощавый и загорелый, с прищуренными карими глазами и сжатыми в узкую полоску губами, над которыми были тонкие усики. А в остальном, я был все тот же, дерзкий, упрямый и целеустремленный.
Агата надела свое самое лучшее розовое шелковое платье, оставшееся после школьного выпускного. В блокаду она похудела, и платьице немного было великовато, но ее красоту затмить было невозможно. За то время, что мы не виделись, из девчонки, Агата превратилась в очаровательную барышню, с темно русыми волосами, заплетенными в косу, и красиво уложенными на голове.
Стройная, длинноногая, с оформившейся грудью, для меня она была идеалом красоты. Ее лицо излучало спокойствие и женскую нежность, которую она была готова подарить близкому человеку. Глаза ее были широко распахнуты, и в них можно было увидеть весь ее внутренний мир, прозрачный, как утренний воздух. Аккуратный носик - пуговкой, был чуть-чуть вздернут вверх. Губки ее были немного пухловаты, но от этого еще более желанны.
Кроме нас была тетка Елизавета и военврач Антон Карлович, который не ровно дышал в теткину сторону, и смотрел на нее преданными глазами спаниеля. Было еще несколько пар, но большинство народа приходили в ЗАГС зарегистрировать смерть своих близких, такова была блокадная действительность. Женщина, регистрировавшая наш брак, хмуро спросила наши фамилии и быстро заполнила свидетельство. Вручая документы, она бросила скупое: «Поздравляю». На этом торжественная часть бракосочетания закончилась.
Сухие статистические данные комитета по делам записи актов гражданского состояния, гласят, что за сорок второй год брак зарегистрировали три тысячи триста девяносто пять пар. А выговорите - война.
По дороге домой мы попали под обстрел, но все обошлось. Дома женщины организовали настоящий праздничный ужин, в меню которого входили консервы, черный хлеб и винегрет, он стал главным украшением стола. Была еще бутылка вина и спирт во фляжке. Антон еще принес и подарил Агате и Елизавете букетики живых цветов, их он выменял в Ботаническом саду на докторскую пайку.
Приглашенная Елизаветой, соседская пара, принесла патефон. Мы все танцевали под модные тогда лирические песни Козина и Виноградова. Было весело и радостно, на миг даже показалось, что нет войны, и мы никогда не расставались.
Первую брачную ночь, которую мне подарила Агата, я не смогу забыть до конца своих дней. Мы с ней были целомудренны и невинны. То что должно было произойти между нами, ни я, ни она в своей жизни еще не испытывали. Не буду вдаваться в подробности, по тому, что считаю, произошедшее между нами, должно с нами и остаться. Есть в жизни моменты, случающиеся по воле судьбы и Бога, которые должны иметь таинство происшедшего между двумя любящими сердцами, и остаться только у них в памяти.
III
Весь второй день мы не выходили из спальни, только к вечеру Агата сказала,
- Володя, представляешь, в начале августа открыли филармонию -.
Здесь во время первого блокадного концерта, девятого августа, впервые прозвучала знаменитая седьмая, «Ленинградская Героическая» симфония Дмитрия Шостаковича, ставшая музыкальным символом блокады.
И действительно, в августе сорок второго года вновь открылась городская филармония, где регулярно исполняли классическую музыку. Её исполнил оркестр ленинградского радиокомитета под управлением Карла Элиасберга.
Музыка была для Агаты тем душевным бальзамом и энергетическим генератором, который буквально преображал ее. Еще в тридцатые, мы частенько ходили на концерты, и после каждого посещения филармонии, она буквально преображалась. Ее лицо как будто начинало светиться изнутри, глаза были устремлены вдаль, а руки она не произвольно прижимала к груди. Вспоминая это, я предложил ей пойти на концерт.
В этот вечер тоже давали симфонию Шостаковича, только пятую. Вход был свободный, но нас попросили поторопиться, потому, что уже прозвучал третий звонок. В зале было немноголюдно, но от того торжественность момента не исчезала. Оркестр на одном дыхании и с не поддельным патриотизмом и воодушевлением исполнил это бесспорно выдающееся произведение. Зал стоя аплодировал музыкантам.
Домой мы шли молча. Агата и я были под неизгладимым впечатлением. Лицо Агаты, действительно светилось, и я вместе с ней был в ее мечтах и грезах.
Я не сразу сообразил, что обращаются к нам. Только после того, как последовал властный окрик, я понял, что обращаются именно к нам.
- Красноармеец, ко мне! -, скомандовал начальник патруля, - Предъявите документы!-.
Я достал из нагрудного кармана, единственный документ, который у меня был, а именно справку о том, что я направляюсь из ИТЛ в штрафное подразделение сорок второй армии.
Ознакомившись со справкой, начальник патруля сделал суровое лицо, и скомандовал,
-Арестовать дезертира! -.
Такого поворота событий я не мог себе представить даже в кошмарном сне. Все то, хрустальное и светлое, которое еще мгновение тому назад, окружало нас, разбилось вдребезги на мельчайшие осколки, которые невозможно собрать и соединить воедино. Безоблачное ясное небо, в мгновение ока исчезло. Земля разверзлась под ногами, и я провалился в Тартарары.
Два бойца взяли автоматы наизготовку, и меня повели в комендатуру.
Бедная Агата. Она стала доставать из сумочки свои документы, затем свидетельство о заключении брака. Командир патруля только прорычал,
- Так он еще и жениться успел, Казанова хренов -.
Я уговорил Агашу идти домой. Сказал, что в комендатуре во всем разберутся. Однако, блажен, кто верует.
В комендатуре, я попытался прояснить ситуацию, показал рану, сказал, в каком госпитале нахожусь на излечении. Дежурный связался с госпиталем, там сказали, что никаких увольнительных, никому не выдавали.
Зашел начальник комендатуры. Здоровенный мужчина, в звании майора, с пышными, как у Буденного усами. Выслушал доклад дежурного и подвел итог, как будто топором отрубил,
- Расстрелять! -.
Двое красноармейцев взяли автоматы наперевес и скомандовали мне: «на выход». Как мы шли, я не помню. Только за водонапорной башней я услышал команду,
- Стой! -.
Мне в руки сунули лопату, и боец, который был постарше, потупив глаза проговорил,
- Копай, сынок, могилку. Хоть похороним тебя по христиански, а не как бешеную собаку под забором -.
И я начал копать. Я копал и понимал, что происходит, что то сюрреалистическое, не реальное. Почему я здесь, а не с любимой женщиной, металась в моей воспаленной голове, как птица в клетке, эта мысль. Это не справедливо! Я искупил свою вину перед Родиной кровью, в бою! За что меня расстреливать? Я молод! Я хочу жить!
Мои мысли прервал все тот же голос,
- Хватит. Вылезай. –
Я выбрался из ямы. Бойцы смотрели на меня с полным безразличием, видимо им не первый раз приходилось приводить приговор в исполнение.
- Дайте закурить, напоследок -, еле выговорил я.
- Отчего же не исполнить последнее желание -, философски заметил все тот же боец. Он ловко закрутил самокрутку и дал мне. Я прикурил ее, повернулся к ним спиной и сел, свесив ноги в выкопанную яму. Ноги меня уже не держали.
- У меня жена осталась в Ленинграде, сообщите ей, если христиане, где меня закопали -, проговорил я и назвал адрес Агаты и тетки Елизаветы.
Цигарки оставалось на две затяжки. В голове была пустота. Я просто сидел, и ждал выстрела в спину.
Вдруг мой слух уловил топот, чьих то ног, затем послышался крик,
-Отставить!-.
Я сидел и не понимал, что происходит. Оказалось, прибежал посыльный из комендатуры.
- Отставить. Комендант приказал вернуть его в комендатуру. Сформировали целый эшелон таких же нарушителей, как этот. Их погонят под Ржев -, выкрикнул посыльный.
На ватных ногах я дошел до комендатуры, там меня передали сотрудникам НКВД, сопровождающих эшелон, и меня запихнули в один из вагонов. Через час с Финляндского вокзала эшелон тронулся на Ржев.
А в это время в храме Владимирской иконы Божьей матери, на коленях, перед иконой Богородицы, стояли две женщины и молили ее о том, чтобы она заступилась и сберегла раба Божьего Владимира.
Все восемьсот семьдесят два дня блокады, в Ленинграде круглосуточно были открыты все действующие храмы.
…Продолжение истории следует.
Друзья, читайте в следующей публикации новую главу, в которой наш герой опять попадает на передовую.
Если эта глава вам понравилась, оцените её большим пальцем поднятым вверх. А также делитесь моими публикациями в соцсетях и комментируйте их. Ваше мнение для меня очень важно.
Кто ещё не успел, подписывайтесь на мой канал «Дороги, которые нас выбирают» на Дзен.
Удачи всем и здоровья.
С искренним уважением ко всем моим читателям
Никита Суровцев.